— А я и не думала, что это может иметь отношение ко мне, — соврала она.
Снова пауза.
— Гарри, ну пожалуйста, — попросила она.
Его веки медленно поднялись, и он взглянул на нее. Его глаза потемнели и напоминали изумруды.
— Скажу тебе только, что это были очень ужасные вещи, — сказал он. — Я этого не забуду.
Никогда. Этого нельзя простить.
Гермиона покачала головой.
— Ты должен простить его, Гарри.
— Почему?
— Потому что, что бы он ни сказал, он сделал это, пытаясь спасти тебе жизнь. И он должен был понимать, что ты возненавидишь его за это. Неужели ты не можешь понять, как тяжело ему было принести эту жертву?
— Ты его защищаешь?
Гермиона вздернула подбородок.
— А ты бы хотел, чтобы я не говорила тебе, что я на самом деле думаю? Ты бы предпочел, чтобы я не говорила тебе, когда ты не прав?
— Он мог бы сделать это как-нибудь иначе.
— Как именно иначе? Что бы он ни сделал, чтобы разозлить тебя до такой степени, заставило бы тебя ненавидеть его. Этого нельзя было избежать.
Гарри не ответил. Он выглядел утомленным, кожа на его лице будто обтягивала кости, зеленые глаза были широко открыты и влажно блестели.
— Гарри, он бы никогда не причинил тебе боль намеренно. Не таким образом. Да, конечно, он бы ударил тебя, и он попытался бы выбить тебя из колеи, отчасти из-за того, что он толком не понимает, как относиться к тебе, ты что-то значишь для него, но он не знает, что именно. Для него это не укладывается ни в какие рамки. Гарри, у него никогда не было брата. У него, по сути, даже никогда не было друга. Никого, кто мог бы сравниться с ним по интеллекту. Никого, ради чьего хорошего отношения он бы приложил все усилия. Он не знает, как ему поступать в отношении тебя. И вот он снова становится саркастичным или противным, а когда он мягок, ты не веришь, этой доброжелательности и набрасываешься на него. По сути, он довольно терпимо относится к тебе.
— Терпимо? — выпалил Гарри, уставившись на Гермиону с таким недоверием, что это выглядело почти смешно. — Это Малфой-то?
— Ну вот, ты опять называешь его Малфой, — невозмутимо заметила Гермиона. — В чем дело?
Ты не можешь выговорить его имя? Он собирается стать твоим родственником…
— Малфой мне не родня! Он не член моей семьи!
— В какой-то степени, Гарри, он родственник. Как, по-твоему, что такое семья? Это люди, которые связаны с тобой, и ты не выбираешь, кто они, ты не можешь изменить их, и ты должен жить с ними и любить их.
Гарри искоса взглянул на нее, и она поняла, насколько неуместно это прозвучало по отношению к его собственному воспитанию.
Она закусила губу.
— Это немного чересчур, — решительно заявил он, — просить меня полюбить Малфоя.
— Ну, для начала ты мог бы называть его по имени, а потом двигаться дальше.
Гарри с вызовом взглянул на нее.
— Он называет меня Поттер.
— Да, это так, — Гермиона запрокинула голову и, неожиданно для Гарри, нежно поцеловала его в висок.
— Если чему-то в ваших отношениях суждено измениться, то это будет зависеть от тебя. Гарри, у тебя есть преимущество перед ним. У тебя есть друзья. Ты знаешь, как с ними обращаться. Он — не знает. Он просто поступает инстинктивно. Если ты обращаешься с ним, как с другом, он станет тебе лучшим другом из всех. А если ты относишься к нему, как к своему злейшему врагу, то он таким и станет.
— Он не думает обо мне, как о друге, — резко ответил Гарри, но Гермиона видела, как упрямство исчезает из его глаз, оставляя смутное беспокойство, которое она могла прочитать так же легко, как она всегда читала выражение его лица.
— Может быть, нет, — мягко сказала она. — В его сознании ты не столько друг, сколько… лучшая часть его самого.
Гарри смотрел на нее. И Гермиона протянула руку и взяла Эпициклический Амулет у него из руки.
Она чувствовала его, такую знакомую, тяжесть на ладони — как незначительна она была для того, чем он был — сущностью человеческой жизни, ставшей осязаемой. Она так привыкла к тому, как он сжимал ее горло, что последние несколько дней, просыпаясь, она тянулась к нему и вздрагивала от чувства утраты, обнаружив, что его нет.
Она расстегнула цепочку и посмотрела на Гарри.
Тот склонил голову, и Гермиона застегнула цепочку на его шее, позволив Амулету упасть ему за пазуху.
— Это большая ответственность, — заметил Гарри, глядя на нее.
— Но не для тебя, — ответила Гермиона. — Это… то, что ты есть.
Джинни стояла, замерев, окутанная плащом-невидимкой, и смотрела на Драко. В первый момент, когда она только вошла, она едва не убежала прочь, одновременно желая и не желая говорить с ним. Казалось, каждый раз в течение этих дней, когда она видела его, он выглядел по-другому — все дальше и дальше от самого себя. Там, в камере, он был таким холодным, отстраненным и замороженным, что она едва могла взглянуть на него. Она ожидала увидеть его таким же одиноким, но вместо этого он выглядел слегка… успокоенным, будто какое-то бремя упало с его плеч. Он как-то расслабленно утопал в кресле перед пляшущим красно-золотым пламенем, которое отбрасывало желтоватое сияние на все, что находилось в комнате, включая самого Драко, превратив его серебристые волосы в русые и добавив теплые золотые тона к его бледной коже.
Джинни позволила плащу соскользнуть к ее ногам и ждала, когда он ее заметит. Но он не замечал.
По крайней мере, не показывал вида.
Драко продолжал смотреть в огонь, будто загипнотизированный. Она сделала шаг к нему, затем другой. Она была уже так близко, что могла коснуться его руки, когда он резко повернулся в кресле, широко открыл серые глаза и уставился на нее.
Она протянула к нему руку.
— Драко?
Стакан выпал у него из пальцев. Он упал на пол, но не разбился, и покатился в огонь. Джинни проследила за ним взглядом, не решаясь смотреть Драко в лицо.
Он не был рад увидеть ее. Напротив, он был в ужасе.
— Джинни?
Она чувствовала, как толчки ее сердца отдаются в горле.
— С тобой все в порядке? — отважилась спросить она.