— Чего? Зачем?
— Как зачем? Положу туда ваши документы, деньги, кредитки, мобильный, ключи от квартиры... Или, — с надеждой прищурился Бабель, — вы передумали?
— Ну, скажете... Мы с вами, Виталий Степанович, о сроках не поговорили. Сколько мне бомжевать-то?
— Думаю... — и Виталий Степанович действительно задумался: — Думаю, недели, нет, дней десяти хватит. Потом назовем материал: «Декада маргинала!». Каково?
— Подумать надо...
— Над сроком?
— Над названием. Вы же всегда меня учили — заголовок — полдела!
— Ну да, да... А срок?
— Десять дней? — Платонов выразительно покрутил сложенными в бабочку губами: — Рискнем. И вот что, Виталий Степанович, если у меня все выгорит, то не надо вам на пенсию... Я не потому в грязь лезу, чтобы место под солнцем забить, я, как вы говорите, жизнь изнутри хочу узнать.
Виталий Степанович посмотрел на Константина с подчеркнутой гордостью, как смотрит учитель на лучшего своего ученика. Потом и он позволил себе полюбоваться просветленным осенним небом с плывущей от горизонта к горизонту легкой облачной паутинкой.
— Не люблю задирать голову, — признался он, — однако сейчас мне буквально передалось ваше состояние полета, Константин Игоревич. Но, — тут же оговорился он, — я, в отличие от вас, всегда помню, что за этой голубой взвесью черная бездонная пропасть! И звезды в ней, как шляпки гвоздей в подошве сапога!
— Круто, Виталий Степанович, — признал Константин, — я бы до таких метафор не дотумкал. Вот луну поэты сравнивали с лампой, с глазуньей, кто-то из молодых — с лицом китайца, а вам после шляпок гвоздей надо что-то позабористей придумать.
— Чего придумывать, — хитро прищурился Бабель, — луна, если вы такой небожитель и замечали, бывает красной, даже багровой.
— Ну?
— Так вот, это сигнал светофора. Бывает желтый — предупреждающий, бывает красный... Топка преисподней!
— Бррр... — поежился Платонов, — Образная система у вас, Виталий Степанович... Прямо скажем, декаданс какой-то.
— Какая есть, — угрюмо ответил Бабель. — А вообще я решил так, я поеду с вами. Ну, так сказать, засвидетельствовать хотя бы начало для чистоты эксперимента. Не возражаете?
— Не доверяете?
— Да почему, милейший Константин Игоревич?! Может, я просто хочу тряхнуть стариной. Думаете, я всю жизнь просидел в редакционной норе?
— А то я не знаю, как вы мотались по комсомольским стройкам, буровым, стойбищам...
— Ну так поедем?
— Хотите — поедем.
Бабель вдруг смутился и, точно нашкодивший школьник, признался:
— Константин Игоревич, я, конечно, пошутил насчет ячейки в банке. Так, завести вас хотел.
— Завели, — улыбнулся в ответ Платонов, — можно ехать.
5
Есть такие районные центры вдоль Транссибирской магистрали, где жизнь остановилась с самого основания. Как это определить? Просто сойти с поезда на станции и вдохнуть воздух. Этого будет достаточно, чтобы понять — время здесь законсервировано. Оно дышит прошлым, и сколько в него не доливают современности — она растворяется в этом стоячем воздухе. И окна домов в таких городах грустные и созерцательные. Они смотрят в мир так, как смотрели сто и двести лет назад. За стеклами мутный непритязательный быт и цветочные горшки, пережившие нескольких хозяев. И пусть сегодня магазин на привокзальной площади называется «24» или «У Кузьмича», сквозь новое название все равно читается «Горторг». Можно еще подойти к стене старого станционного здания — вокзала — и потрогать его гладкие, чаще всего красные кирпичи, облизанные ветрами и скоростью пролетевших мимо поездов.
Именно на такой станции сошли Платонов и Бабель, причем первый еще с подножки вагона заявил, что такие города нужны, дабы почувствовать вкус времени.
— Интересно, а пирожки с ливером по четыре копейки здесь есть? — по-своему воспринял окружающий мир Бабель.
— Население тысяч сто, — сделал предположение Платонов.
— Сто восемьдесят, — обиженно поправил проходивший мимо ремонтник в фирменной оранжевой куртке.
— Значит, есть — где развернуться, — иронично порадовался Платонов.
— Далеко ходить и не надо. Вся нужная нам жизнь кипит на вокзале, — скептически заметил Виталий Степанович.
— Так уж и кипит? Вон — кран для заливки воды в паровозы, и там ничего не кипит. Это здание было построено... — Платонов воззрился на дату, выведенную в кирпичной кладке под крышей: — Ого! В начале прошлого века! Мне кажется, нам следовало выбрать областной центр...
— Пойдемте лучше вон к тому магазину, коллега. Мне кажется, это подходящее место для таких... Гм... Как мы.
— А в «аляске» мне жарко. Снега-то нет. Осень нынче, как будто август задремал...
— Еще раз вам повторяю, вам бы телогреечку попроще, а вы вырядились, Константин, как на интервью к губернатору...
— Скажете... В лучшем случае — на сельхозработы.
— Смотрите, — придержал за рукав Платонова Бабель, — кажется, вон наш контингент.
У магазина появились два мужчины характерного вида. На одном из них была надета как раз упомянутая Бабелем телогрейка. Испитые лица рыскали едкими взглядами по округе в надежде увидеть знакомых или наоборот посторонних, у кого можно было бы «зашибить деньгу». Платонов тут же подумал, что этим бы точно не подал, ибо в них чувствовалась внутренняя агрессивность и ненависть ко всему окружающему.
— Точно? — переспросил он мудрого коллегу.
— Куда точнее, — подтвердил выбор Бабель. — Экстрима хотели? Получайте.
— Ну-ну... — покачал головой Константин.
У него оставалось время (пока они приближались к парочке неуверенным, типа прогулочным шагом) проводить визуальное обследование. Один был высокий и крепкий, одетый в заляпанное черное пальто, второй (в той самой телогреечке) малорослый, круглоголовый, из тех, что на подхвате, суетливый и заискивающий, но с тем же презрением в глазах, словно копировал своего товарища. Нет, эти не «сшибали деньгу», не клянчили, эти добывали всеми доступными способами. И чем ближе Бабель и Платонов к ним подходили, тем больше сомневался Константин, что это стоит делать. Бабель, между тем, вышагивал так, будто шел на встречу с одноклассниками через сорок лет. Высокий сразу заприметил журналистов и теперь выжидательно и нагловато смотрел на Платонова.
— Здорово, мужики, — попытался поприветствовать Константин.
— Мужики — в поле, — хохотнул навстречу маленький.
— Здорово, — неожиданно миролюбиво, но без каких-либо эмоций и протягивания рук, ответил высокий.
Дальше требовалась разученная и утвержденная Бабелем легенда, но Константина вдруг понесло в импровизацию.
— С поезда мы.