— Это ты извини. Как там Бабель?
— Кто?
— Ну... Мой коллега. Который на искусственной вентиляции.
— Так же.
— Мне нужно позвонить.
— А в туалет?
— Что?
— Утро. Всем надо в туалет.
— И?..
— Я подам тебе судно.
— Н-но...
— Я выйду. Позовешь, снова приду. Тебе пока повезло. Ты в палате один. Днем могут еще поступить. Так редко бывает, чтобы один в палате.
— Будь я проклят со своей идиотской идеей! Будь... — он хотел сказать «проклят Бабель», но вдруг подумал, что Виталию Степановичу и так уже хватит.
— Никогда не проклинай никого. И себя тоже.
— И все же, мне нужен телефон.
— Держи, — Маша достала из кармана халата старенькую «Нокию».
— Я верну деньги за разговор.
— Глупости... — Маша отошла в сторону.
Недолго думая, Константин набрал по памяти номер мобильного главного редактора.
— Максим Леонидович! Максим Леонидович! Простите, что беспокою утром... Да, это я, Костя... Почему неизвестный номер?.. — далее Константин кратко, но емко пересказал все, что случилось с ним и Бабелем за последние сутки.
— Вы идиоты! — после паузы не зло, но внушительно высказался главред. — Вы идиоты, ребята.
— Максим Леонидович, Степанычу могут в любой момент отключить и-вэ-эл.
— Что?
— Искусственную вентиляцию легких. Надо что-то делать. У меня нет денег и документов, часов и телефона. Короче, ничего здесь нет. Даже обуви.
— Будем думать, — озадачился главред. — Я могу перезвонить на этот номер?
— Он может перезвонить на этот номер? — переспросил у Маши Платонов.
— Дежурство у меня сейчас заканчивается, но пусть перезванивает. Еще я скажу ему номер поста. — Маша взяла телефон, назвала номер, потом выслушала еще что-то от Максима Леонидовича и ответила: — Да, все именно так плохо. Меня? Мария... Мария Сергеевна. Да. Хорошо. А куда он денется? Будет лежать и ждать.
9
Мария оказалась права. К полудню в палату к Платонову доставили-прикатили нового больного. Это был грузный мужчина лет шестидесяти, который, собственно, пострадал из-за своего веса. Неудачно ступил на лестнице, съехал на заднице по ступенькам, в результате — сломал и копчик и крестец.
— Три недели пузом кверху! — жаловался он. — Три недели на больничной пище да еще клизмы! Ну, сосед, зажимай нос! А еще я храплю. На спине — вообще оркестр — штукатурка с потолка посыплется...
— Да ладно вам, Иван Петрович, — успокаивала его заступившая утром на дежурство медсестра Лера.
— Чего — ладно?! — не унимался Иван Петрович. — Я тут сгнию за три недели! Вы мне еще катетер поставьте, чтоб уж совсем ничего самому не делать. Обезболивающим уже накололи так, что забалдел уже. Слышь, сосед, сюда привезли — говорить от боли не мог, во как задница в голову отдает, а щас — накололи — торкнуло, даже кайфую! Но три недели я не выдержу!
Лера поправила под ним подушки и, стараясь казаться умной, сообщила:
— Мария говорит в таких случаях, что Бог попускает нам болезни, дабы мы задумались о бренности нашей жизни.
— Маша? Магдалина, что ли? — перепросил Иван Петрович.
— Да, напарница моя, знаете же.
— Да кто ж ее не знает. Только я про бренность жизни лет двадцать назад понял. Правильно, конечно, говорит, философски, но философствовать легко, когда у тебя кости целые. А когда позвоночник в трусы сыплется, как-то не до философии. Точно я говорю, сосед? Тебя как зовут-то?
— Константин, — представился Платонов, с трудом повернув голову: приходилось все время превозмогать тошноту.
— О! — обрадовался чему-то Иван Петрович. — У тебя очки, как у Джеймса Бонда. Во как фингалы-то порой художественно ложатся. Ты головой треснулся или ногами, не пойму?
— Параллельно...
— В смысле — параллельно?
— Головой и ногами.
— Умелец!
— Да напали на него, — пояснила, выходя из палаты, Лера, — если б вовремя не подобрали, еще бы и замерз.
— О как! Это в нашем-то Мухосранске! Дожили! Приезжий?
— Да... Журналист, — упредил следующий вопрос Платонов, которому трудно было разговаривать из-за головокружения.
— Ага, — понял что-то для себя Иван Петрович. — А я пенсионер. Машинистом на станции больше сорока лет отработал.
— Почему вы Машу Магдалиной назвали? — спросил Константин. Этот вопрос свербел в его голове с тех пор, как он услышал Машино прозвище.
— Да все так зовут... — как-то растерялся Иван Петрович. — Магдалина да Магдалина... А почему? Так, слышал, что судьба у нее трудная была... Она то ли детдомовская, то ли сирота, медучилище наше закончила, поехала в Москву в мединститут поступать, не поступила... Ну.. — Иван Петрович еще больше смутился: — Там, говорят, в борделе работала, чтоб с голоду не умереть... Потом сюда вернулась, уж сколько-то лет в больнице работает, и, опять же, говорят, в церковь часто ходит. У нас две — церквы-то. Две. Одна здесь, недалеко от больницы, а вторая — на выезде. Улица-то главная вдоль железки идет. Вот, если по железке ехать, то церковь ту видно, а эту, которая рядом, нет. А ты чего спросил-то? — пресек свою откровенность и одновременно лекцию о местных достопримечательностях Иван Петрович.