Весенние учения шли своим чередом, пока вдруг не вмешался главный инспектор. Заслуженный старый чёрт, он с утра пораньше съел таблетку от маразма, приперся на полигонный КП и как начал давать вводные – со святыми упокой.
Мобильная группа «синих» ждала поддержку с воздуха. Там надо было тюкнуть всего ничего, одной штурмовой эскадрильей, ослабить фланг «зеленых». Поднялась стая «Воронов», чешет на подмогу – аж земля дымится.
Инспектор пригляделся, оценил расклад сил и говорит:
– А ну-ка, устроим этому «синему», как на реальной войне! Чтобы знал! Слушай меня! «Зеленый» наводит помеху, у штурмовиков сбоит навигация – и они наносят удар по своим! Выполнять!
На КП, конечно, расстроились. И «синий» красиво из мешка выходил, и «Воронам» пришлось бы по итогам дня обнулять память, чтобы глупостям всяким не учились. Но не спорят с главным инспектором, когда он хочет в войну поиграть.
Эскадрилья, ругаясь про себя последними словами, взяла «Воронов» на ручное и довернула куда сказано.
Тут, как нарочно, «зеленые» засекли мобильную группу и приняли ее за авангард главных сил противника. Высчитали, где должно быть ядро «синих», и бодро нанесли в ту сторону – по степи глухой – такой могучий удар, о которых говорят: вон летит наш военный бюджет.
Ракетные батареи «зеленых» открылись перед «синими», как на ладони. Та самая мобильная группа чудесно их накрывала. Получив приказ «хреначить немедленно всеми наличными средствами», группа встала, развернулась – и захреначила.
Совершенно точно зная, что своих на линии огня нет.
На КП посредник увидел, как пересекаются траектории штурмовой эскадрильи и «синего» залпа, сдвинул фуражку на затылок и сказал:
– Оцените, господа офицеры. Из пушек по воробьям. Интересно, проскочат или нет?
На реальной войне противник стреляет по штурмовикам из всего, от пистолетов до танковых орудий. А поскольку линия соприкосновения войск – место суматошное, то и от своих штурмовикам достается. На них случайно роняют сверху бомбы, нечаянно поддают под зад из минометов и гаубиц, по ошибке догоняют в загривок ракетами. Но групповой ракетно-артиллерийский заградительный огонь – это уж извините, такого в природе не бывает. Натурально из пушек по воробьям.
Воробьи обычно не выживают, сдувает их. А в штурмовик надо еще попасть.
Конечно, всем было очень интересно, что получится. Господа офицеры на КП бились об заклад: уцелеют штурмовики, наткнувшись на залп, или нет, и сколько конкретно накроется.
А звено капитана Боброва, как раз плотно вставшее на боевой курс, влетело в рыже-фиолетовую огненную стену, в это марево и зарево, в этот последний день Помпеи – и сгинуло в нем.
И слышно было только, как капитан, известный железным самообладанием в воздухе, сказал три коротких русских слова:
– За мной, проскочим.
Он хотел уйти круто вниз, но успел только обозначить это движение, опустив нос. Здоровенный снаряд условно жахнул капитану прямо в двигатель. Бобров произнес еще одно русское слово, после чего от обиды замолк насмерть, до него долго не могли докричаться.
Двое из ведомых капитана, Чумак и Хусаинов, условно прожили в стене огня еще долю секунды. Чумаку снесло хвостовое оперение; Хусаинов забодал ракету «земля-земля». Можно было с чистой совестью лететь домой, что оба и сделали, засоряя эфир неуставной лексикой. А вот замыкающему, старшему лейтенанту Пейперу, про которого болтали, что он гениальный пилотажник и это его однажды погубит, – не повезло. Из огня он выскочил целехонький, но напоролся на тылы «синей» группы, где ползла себе потихоньку неисправная зенитка. Неисправная реально, поэтому с нее поотвинчивали разные нужные детали, а саму зенитку перевели на полный ручник и выдернули все штекеры из разъемов – мало ли, вдруг пальнет. Вел машину экипаж из писарей, художников и поваров, то есть людей вменяемых, к подвигам не склонных. Эти-то интеллигенты и засадили Пейперу в лоб из четырех стволов и с двух направляющих – спасибо, условно.
Соображать надо все-таки, что один из штекеров втыкается не в ерунду типа датчика наполнения туалета, а в распознавалку «свой-чужой».
Поняв, что его сбивают, Пейпер крутанул противозенитный финт на недопустимой высоте и зацепил крылом самоходную полевую кухню. Кухню он разнес в клочья, а себе сломал руку, два ребра, вывихнул ногу, выбил зуб, к тому же ручку управления вырвал с мясом.
Он этой ручкой надавал по головам солдатикам, которые прибежали его извлекать из-под обломков.
«Синие» вообще ничего не поняли.
Инспектор, очень довольный, ушел обедать. Сказал, вот именно такой бардак на реальной войне и бывает... Сынки!
Господа офицеры на КП подсчитывали, кто кому сколько проиграл.
Командир «синих» открытым и не вполне цензурным текстом просил объяснить, куда это с такой скоростью улепетывает его воздушная поддержка.
Дальше все пошло наперекосяк из-за того, что Пейпера увезли в госпиталь. В других обстоятельствах командир штурмового полка должен был пригласить к себе «комэска-раз» и жестоко обидеть. Затем комэск приватно обидел бы Боброва. Потом застроил бы эскадрилью и вывел из строя Пейпера, дабы общественность знала, кто у нас герой дня. И уж после Бобров, в свою очередь...
Бобров решил, что раз Пейпер выбыл из игры, то и ему этот цирк тоже не интересен. Он пошел в санчасть, выпросил бюллетень и очень быстро покинул расположение полка. Вслед капитану полетел выговор за низкую летную дисциплину звена.
Чумак нашел у себя на хвосте ссадину и потребовал расследования – какая зараза стреляла боевыми. Поскольку вся пальба была компьютерной симуляцией, командир штурмового полка назначил сразу две экспертизы. Одна должна была установить, как именно Чумак ободрал самолет, другая – зачем он это сделал. Вторую экспертизу повесили на психолога, который тут же скрылся в направлении санчасти.
Хусаинов написал рапорт, где обстоятельно изложил, почему и отчего «Вороны» не могут наносить дружественные удары, а значит, летное происшествие со звеном Боброва не следует отражать в итоговом протоколе учений.
У Пейпера в госпитале обнаружили ко всему прочему еще и сотрясение мозга. Пейпер заявил, что долго терпел, как над ним измывались Военно-воздушные силы, но всему есть предел, и теперь-то господа военачальники точно могут сушить сухари.
Бобров лежал дома, слушая, как ноет сердце.
Стас Васильев шел по аэродрому, мечтательно улыбаясь. Все вокруг было настоящее. Бетонка, ангары, даже забор вдалеке – именно такие, какие должны быть в настоящей летной части, которая занята настоящей работой.
Этот аэродром и летная база родного училища были как две капли воды. Но то ли в здешнюю воду плеснули топлива, то ли она от природы была жестче – все казалось более выпуклым, четким, живым. И люди тут служили... Живые. Даже встречный механик козырнул молодому лейтенанту именно так, как очень занятой опытный механик козыряет молодому лейтенанту. У механика были чистые ухоженные руки, но на щеке красовалось пятно смазки: наверное, ковырялся глубоко в брюхе «Ворона», приложился и не заметил.
Это было здорово.
Ангар второго звена первой эскадрильи был распахнут настежь. В дверях валялись грудой чехлы, а на чехлах лежали двое в рабочей форме летного состава, оба без головных уборов и при кроссовках вместо ботинок. Один чернявый, другой русый. Они, казалось, спали.
Стас кашлянул.
Чернявый приоткрыл левый глаз.
– Слушаю вас, молодой человек, – сказал он, потягиваясь.
– Лейтенант Васильев прибыл для дальнейшего прохождения службы! – доложил Стас.
Чернявый, кряхтя, встал. Русый приподнялся на локтях и с интересом разглядывал новичка.
– Старший лейтенант Чумак, – сказал чернявый, протягивая вялую руку. – А это, – он мотнул головой в сторону чехлов, – старший лейтенант Пейпер и старший лейтенант Хусаинов.
Стас недоуменно посмотрел на чехлы.
– Добро пожаловать в пилотажную группу «Бобры»! – провозгласил Чумак. – Наш девиз, парни?..
– ГРЫЗЁМ ВСЁ!!! – рявкнул от души русый.
Чумак обернулся и хмуро уставился на него.
– Блин пасхальный, – сказал он. – Это я по инерции. Никак не привыкну, что Сашку списали. Кажется, он здесь. А его нет. Знакомьтесь: старший лейтенант Хусаинов.
Русый наконец изволил встать.
– Виктор, – представился он, широко улыбаясь. – Добро пожаловать.
Рукопожатие у него оказалось крепкое, но деликатное.
– Станислав, можно Стас, очень приятно.
– Приятно или неприятно, – заявил Чумак, – а девиз пилотажной группы «Бобры» тебе надо выучить наизусть. Чтобы от зубов отскакивало. Я проверю. Хочешь, я тебе его запишу?
– Чего пристал к человеку... – буркнул Хусаинов, падая обратно на чехлы.
– Пусть знает, – объяснил Чумак, укладываясь рядом. – Пусть ощутит, какие у нас славные традиции.
– Вот Боб придет, он тебе покажет славные... Стас, не обращайте внимания. Игорь шутит. Но слоган вам и правда надо выучить. Действительно запишите, а то вдруг забудете...
Стас на всякий случай улыбнулся и кивнул.
– Присоединяйся, коллега. – Чумак похлопал по чехлам. – У нас по плану до «тысячи сто» политинформация. А потом на технику.
Стас осторожно сел и поглядел через плечо в глубь ангара.
Там творилось что-то загадочное.
Три ухоженных «Ворона» стояли, как положено, на штатных местах. А четвертый – в угол носом.
– А-а... – недоуменно протянул Стас. – А?
– Чего? – удивился Чумак. – А, это... Он наказан.
– За что?!
– Было бы за что, огреб бы шваброй по носу. Молодой, вот и наказан, – добродушно объяснил Чумак. – Превентивно. Ничего, пускай так постоит немного. Подумает о своем поведении.
Стас смотрел на развернутую машину и не знал, как реагировать. Это было похоже на какую-то дикую недобрую шутку.
Девиз пилотажной группы «Бобры» уже не казался Стасу задорным и смешным.
– Это жестоко... – вырвалось у него.
– Дружище, – мягко сказал Чумак. – Ты теперь в армии. Здесь не бывает жестоко. Здесь бывает только как надо. И далеко не обо всем, что надо, пишут в учебниках.
– И?..
– Этот вороненок едва вылупился. Помимо заводских тестов один реальный вылет, да и то с перегонщиком. У него мозги птенца. Но тело взрослой птицы. И как прикажешь объяснить этому королю воздуха, что он пока еще самый глупый и самый слабый в стае? Что рядом с ним матерые трехлетки, битые-перебитые, которые знают о войне все?
– ...И даже лишнее, – ввернул Хусаинов.
– Не уверен. Я бы поспорил.
– Вот Боб придет, он тебе поспорит...
Чумак повернулся к Стасу и непонятно спросил:
– Ну?
– Не знаю, – честно ответил Стас.
– Ну так знай, как вводят молодую машину в слетанное звено и готовят к первой встрече с наставником. Птенчик сейчас притих с поджатым хвостом. Он затаился и ждет. А ты еще посидишь, освоишься, успокоишься. А потом крепкой рукой поставишь его в строй. И будет у вас любовь до гроба.
– Это... Мой?!
– А чей же? – Чумак усмехнулся и снова лег на чехлы.
Стас почувствовал, что заливается краской. Ему хотелось прямо сейчас броситься к «Ворону» и чуть ли не расцеловать. Обласкать, утешить, поставить носом к небу... Он думал, что новую машину возьмет командир звена. А почему, собственно? Бобров несколько лет натаскивал свой штурмовик. Боброву сейчас шлифовать и шлифовать мастерство иссиня-черной птицы, оценивать ее опыт, закреплять навыки. И коли все будет нормально, с мозга этого «Ворона» снимут матрицу и наложат на сознание доброй сотни, если не тысячи будущих машин.
Ну и зачем Боброву юный несмышленыш, летающий по учебнику?
«Совсем как я», – подумал Стас. Он был «выпущен с отличием», то есть пилотировал отменно для новоиспеченного лейтенанта, но именно поэтому не заблуждался на свой счет. Ему лишь предстояло научиться летать по-взрослому.
– Он насколько включен сейчас? – спросил Стас, не отрывая глаз от своего штурмовика.
– Пока что на полную. Все видит и слышит, уже тебя заметил, взвесил, обмерил, классифицировал. Но первый месяц будете летать в полуспячке – и тебе надо привыкнуть, и командир поглядит, насколько ты хорош. Не обижайся, просто в нашем деле выпуск с отличием не гарантия. Отличников тут и без тебя пруд пруди. Талантливых мало! – сообщил Чумак.
«Ишь ты, все-то он обо мне знает», – подумал Стас с некоторой досадой.
– Не обращайте внимания, Стас, – в очередной раз посоветовал Хусаинов. – Игорь шутит. Кстати, у нас в звене уже есть три талантливых пилота, места заняты. Но открыта вакансия гения.
– Я против, – возразил Чумак. – Стас! Не будь гением, ладно? Это утомительно для всех.
– И правда, – согласился Хусаинов. – Командир намучился из-за Сашки. Да и сам он намучился. «Лишение премии» – это было второе имя нашего гения.
– А «Выговор в приказе» – третье.
– А «Грубость и нетактичное поведение» – первое. Но как он чувствовал машину...
– Так же, как мы! – огрызнулся Чумак. – Просто у Пейпера гениальные рефлексы. Он на этом и попался в военкомате. Они, кретины, одного не учли: будет ли машина поспевать за его рефлексами.
– Истребитель успел бы.
– Кто же даст идиоту из экспериментального набора целый истребитель...
Стас слушал этот диалог, хлопая глазами. Он уже понял, что Чумак и Хусаинов довольно странные офицеры. Но сейчас они с каждым словом казались ему все страннее.
«Где начинается авиация, там кончается дисциплина» – пять лет в училище от Стаса Васильева требовали, чтобы он ненавидел эту формулу всеми фибрами души, и к концу обучения он знал твердо: где начинается авиация, там кончается дисциплина. Однако эти двое не выглядели чересчур разболтанными для авиации. Они были... Вообще другие.
«Ладно, – решил Стас, – главное, оба достаточно компетентны. А командир звена Бобров – вообще местная звезда. Был на двух войнах, отменный тактик, учитель, гуру и так далее. Если он терпел „гениального“ Пейпера и терпит эту эксцентричную парочку, значит, я буду их внимательно слушать и все запоминать. А там поглядим».
– Простите... – осторожно позвал Стас. – А что значит «попался в военкомате»? Начудил с тестами?
Чумак и Хусаинов синхронно повернули головы и оглядели Стаса, как редкую экзотическую зверушку.
– Не обращайте внимания, Стас, – сказал Хусаинов.
– Пейпер выдал гениальные тесты, – объяснил Чумак. – Тут-то его и ухватили за хвост.
Стас надвинул фуражку на глаза, давая понять, что с него на сегодня хватит.
«Ворон» был прекрасен. Чумак и Хусаинов оказались предупредительны и добры. Личный механик Стаса, спокойный немногословный дядька, знал о машине все. Дело оставалось за малым.
Летать.
Стас выгонял машину из ангара, имитировал выход на взлетную и застывал в кабине с закрытыми глазами. Сидел так по доброму часу, а мог бы сидеть хоть сутками, но им обоим – ему и «Ворону» – уже мучительно не хватало воздуха.
Трижды они выкатывались целым звеном, чтобы новая машина ощутила место в строю. Впереди самостоятельно шел пустой штурмовик Боброва.
Стас все надеялся, что вот-вот Чумак не выдержит и уговорит контрольную башню дать им взлет. Полк едва шевелился, восстанавливаясь после учений. Начальство расползлось по отпускам, в том числе и «комэск-раз». Самое время для маленьких вольностей. На земле всем до лампочки, сколько пилотов сидит по кабинам, были бы самолеты в наличии. Вылетит звено без командира – никто и не заметит.
Ведь машина Боброва, «включенная на полную», это и есть Бобров, со всеми его знаниями и умениями. Командирский «Ворон» мог поднять звено и выполнить любую задачу.
Стас знал: им нельзя мешкать. Чтобы подготовить новую машину, заново добиться групповой слетанности и не выпасть из общего графика полка, надо было в темпе «откатать» всю учебную программу по второму разу от начала до конца.
Но Бобров куда-то пропал.
А Чумак молчал и делал вид, будто все идет как надо.
Через неделю утром в ангар заглянул «комэск-раз».
Старшие лейтенанты вовремя успели вскочить с чехлов.
– Вольно, – сказал комэск. – Ну-с, господа офицеры... Вы когда перестанете нарушать форму одежды? А?! И форму обуви! Что, Чумак, опять ноги потеют? Вы у меня дождетесь, я вам пропишу средство от потливости ног! Подумайте, как выглядите в глазах молодого пополнения!.. Здравствуйте, Васильев. Освоились? Знаю, что освоились. К вылету готовы? Хорошо, сейчас прокатите меня на спарке... Так, я не понял, где Бобров?
– Болеет, – коротко доложил Чумак.
– Опять? Почему? Я не разрешал!
– Вы же были в отпуске, он сам заболел, – объяснил Чумак.
– Ну и зашли бы к нему, спросили, чего он болеет, – с неожиданным миролюбием сказал комэск. – Хватит уже хворать. Прямо сегодня и зайдите. И пускай завтра приступает. Согласно утвержденного плана.
– Есть.
– Пойдемте, Васильев. Прогуляемся, ножки разомнем, хорошо перед вылетом.
Комэск был низенький и пухленький – не толстый, конечно. При первом знакомстве Стас разглядел начальника поверхностно, и лишь сейчас, когда тот семенил рядом, понял, откуда взялось его прозвище в полку – «Винни-Пух». «Пух» для краткости. Мало того, что прозвище. Это был еще и неофициальный позывной.
Звено, куда угодил Стас, в воздухе обзывалось «Бобры», а поименно – «Боб», «Чума», «Хус» и «Немец». Стас уже морально готовился к позывному «Вася», который ему таскать всю оставшуюся жизнь. В повседневной речи «Стас» произносится легко, а в горячке боя – поди выговори две согласных подряд.
Командира полка Козлова в воздухе звали «Козел». Было мнение, что Бобров летает получше, зато на земле Козлов забодает кого угодно.
– Освоились, значит... – повторил комэск. – Как вам звено, Васильев?
– Хорошее.
Комэск изучающе посмотрел на Стаса снизу вверх.
– Не обижают?
– Зачем? – искренне удивился Стас.
– Ну... – комэск замялся. – Ну и славно.
Некоторое время он молчал. Стас подметил, что комэск не только прогуливается, «разминая ноги». Глаза его так и бегали. Он инспектировал свою территорию.
– Когда начнете летать с Бобровым... – сказал комэск. – Непростой человек... Но надежный летчик. Очень дисциплинированный... В воздухе. Очень четкий... А ваша задача сейчас – помогать машине держать строй. Бояться она еще не умеет, вот и пускай ходит за Бобровым как привязанная. Куда он пошел, туда и вы, куда он стреляет, туда и вы стреляйте.
– Понял.
– Следите за ведущим, учитесь. «Вороны» должны беречь себя, но при этом обязаны выполнить задачу. Очень тонкая грань. Я не представляю, в каких еще войсках она так остро э-э... Так остро. Бобров чувствует эту грань. Постарайтесь и вы ее поймать.
Их догнал камуфлированный джип, неуместно веселенький на серой бетонке между серыми ангарами. Комэск и Стас вытянулись в струнку.
– Вольно, вольно, – сказал Козлов, протягивая руку комэску. – Подвезти?
– Да мы разминаемся перед вылетом. Сейчас лейтенант меня на спарке прокатит. Лейтенант Васильев, назначен к Боброву вместо Пейпера.
– Помню, помню. Ну что, Васильев, освоились... В слабом звене, хе-хе?
Комэск поморщился.
– Да ладно тебе, – сказал Козлов. – Ну я ж пошутил. Милейшее звено. Расчудесное. Если испортят мне молодого – шкуру спущу, так и передай! Я этому Чумаку пропишу микстуру от потных ног! Васильев, не вздумайте идти у них на поводу. И так уже... Слышь, Пух, захожу сейчас потихоньку в третью – и чего вижу? Механик копается в машине, а на крыле сидит молодой лейтенант. Механик ему говорит: Миша, передай-ка мне вон ту ...ёвину! И что интересно – этот Миша подает ему именно ту ...ёвину, которую механик просит!!!
Комэск деликатно посмеялся и оценил:
– Месяц дежурным.
– Неделю. Он ведь правильную ...ёвину нашел, этот Миша! А вот механика переводить надо. Знаешь Мишу?! – неожиданно рявкнул Козлов, впиваясь глазами в Стаса.
– Так точно... – промямлил Стас, машинально принимая стойку «смирно».
– Не бери с него пример, лейтенант Васильев. Ну, желаю вам счастливого полета!
Джип укатил.
– И вам чистого неба... – процедил комэск вслед джипу. – Между прочим, Васильев, командир дал ценный совет. Механик – это ваша жизнь. Он за вас бояться должен. А чего за вас бояться, если вы свой парень? Для своего парня можно сделать тяп-ляп... Напутает в настройках, вы гробанетесь, будет очень худо всем. Уважайте механика, но держите с ним дистанцию.
– Понял. Разрешите обратиться?
– Ну, попробуйте.
– Почему слабое звено? – спросил Стас. – Ведь Бобров же.
На самом деле его подмывало спросить про средство от потливости ног, но это было как-то не по уставу.
Комэск тяжело вздохнул.
– Слабое звено... Рано или поздно вам расскажут. Наверное, лучше, если я. Понимаете, звено очень способное к пилотажу. В этом смысле оно сильнее некуда. Но Чумак и Хусаинов – из экспериментального набора. Очень непростые люди.
– Они... Какие-то особенные?
– А вы не заметили?
Стас думал, что ответить. На первый взгляд Чума и Хус казались славными людьми. Если что и можно поставить им в минус – так чудовищное самомнение. Но они не тыкали этим самомнением Стасу в нос. Оно просто у них было. Угадывалось в каждом слове, в каждом жесте. И выглядело органичным. А что выглядело неестественным?
Пожалуй, сам факт присутствия Чумы и Хуса здесь.
– Они же не военные! – выпалил Стас.
Комэск поглядел на него с уважением.
– Нормально, Васильев, – сказал он. – Похоже, вы еще лучше, чем ваша характеристика из училища. Только когда взлетим, без команды не выпендривайтесь, я нынче за завтраком слегка пожадничал. Вот и гуляю. Пройдемся еще чуток. М-да... Они не военные. Погоны вроде носят, а в моральном плане – не наши люди. Первого своего ведущего практически съели. Был жуткий скандал. Их раскидали по звеньям, стало еще хуже. Тогда вызвался Бобров, сам вызвался, и с ним они слетались. Вас это, в принципе, не касается, вы им не командир. Но не вздумайте учить их жизни. Загрызут. И ни в коем случае не учитесь жизни у них, слышите? Не сможете нормально служить потом. Запомните: они сами по себе, вы сами по себе!
Стас только кивал в такт репликам комэска. Он не ждал такой откровенности. Но у того, видно, наболело.
– Чумак и Хусаинов – просто не созданы для службы, – доверительно сообщил комэск. – А Пейпер, тот был вообще идиот. Настолько идиот, что его в полку жалели. Правда, у Пейпера не хватало души заметить это. Немец, он и есть немец, даже когда русский... Вот, пожалуй, и все, что могу доложить.
– Но почему они не уволятся, если им тут плохо?! – почти вскричал Стас. – Зачем вообще был экспериментальный набор?
– А кто сказал, что им плохо? – удивился комэск. – Они который год пьют мою кровь! Я похудел с ними! У меня нервы ни к черту! Они тут прекрасно устроились! И куда им деваться? Их не возьмут ни в гражданские летчики, ни в испытатели. А они больше ничего не умеют! Только летать и пить мою кровь! И еще клевать мою печень!
Он умолк, отдуваясь. Тирада явно шла из самых глубин исклеванной печени комэска.
– Экспериментальный набор... – пробормотал он. – Искали талантливых. Отбирали по секретной методике лучших русских летчиков нового поколения. С врожденными способностями к пилотажу. Набрали пару сотен, а они уже в училищах брыкаться начали. Строем ходить не могут, субординации не понимают, начальство для них всегда недостаточно умное. Естественно, они же талантливые! Знают все лучше тебя, каждый в душе маршал авиации!.. Ну и поувольнялись в большинстве своем. До нас добралось от силы человек десять. На сегодня осталось двое. Месяц назад было трое, потом стукнулся Пейпер... Нет, они в принципе славные ребята, я их не виню. Вот у вас есть талант, Васильев? У вас что-нибудь получается как бы само собой?
Стас задумался. Он с детства удивительно метко бросал снежки – но не скажешь же такое комэску.
– Они летают – как мы с вами дышим, Васильев. Им пришлось только научиться управлять машиной и понять ее пределы. Всему остальному – видеть воздух, видеть землю, класть мишени с одного захода – они не учились. Сразу умели. Готовые асы. Никогда не зевают, живучесть невероятная. Ну и гонор соответствующий. Самолюбие – ужас просто. А у всех, кто нормальный, рядом с ними развивается комплекс неполноценности...
Стас представил, каково ему будет летать с пилотами, что родились «готовыми асами», и отчего-то первым делом пожалел не себя. Он-то будет учиться. Стремиться встать с асами вровень. А они?..
– Как им, наверное, тут одиноко... – предположил Стас. – Без таких же особенных вокруг.
– Что вы! – комэск даже руками всплеснул. – Чумак и Хусаинов – братья по оружию, лихоманка их забери! – счастливое исключение... Да эти экспериментаторы терпеть друг друга не могли!
– Кто пойдет к командиру? – спросил Чумак. И сам же ответил: – Тот, кто больше всех хочет летать! А это?..
– Это Стас, – решил Хусаинов. – Он уже летал сегодня и теперь хочет еще.
– Верно. Заодно и познакомятся. Лейтенант Васильев, прими координаты. Шестая линия, дом шесть, промахнуться невозможно.
– У самой реки, – подсказал Хусаинов. – Стас, вы там ничему не удивляйтесь, будьте милы и естественны. Слишком не умничайте. Не вздумайте принести ради знакомства бутылку или еще чего. Наденьте повседневную форму. Особое внимание обратите на носки, они могут быть только уставного цвета. А то я, простите, заметил у вас давеча какие-то серые. Дать вам черные? Не надо? Хорошо.
– И не надвигай фуражку на глаза, – посоветовал Чумак. – Тебе рано еще.
На выходе из части Стас встретил Мишу. С первого дня в училище его звали просто Миша, а после выпуска – «лейтенант Миша». Он был из тех людей, которые всегда знают все про всех и со всеми друзья. Простая душа – недаром Козлов не смог наказать его строго.
Миша шел заступать на дежурство, но охотно задержался поболтать. Естественно, Миша был в курсе дел полка, будто служил тут не первый год. Наверняка он знал и про средство от потливости ног для Чумака.
Миша завалил Стаса полезной информацией. Васильеву, оказывается, и повезло, и не повезло угодить в звено Боброва. В полку его звали «слабое звено», имея в виду очевидную слабость на голову. Стас узнал, что Чумак – знаменитый склочник, Хусаинов – чудовищный зануда и интеллигент, а у Пейпера было прозвище «робот-андроид». Их ненавидели. «Экспериментаторы» сразу восстановили сослуживцев против себя, едва появились здесь. Большинство удалось выдавить на гражданку, а эта троица – задержалась. Первый их звеньевой долго терпел, но сорвался, когда Чумак начал высокомерно учить его, как надо уходить от ракеты с тепловой головкой. Взял и надавал Чумаку по морде. Звено в ответ скрутило командира и искупало в отстойнике. Это в полку называется «петля Чумака». Так же назвали уникальный маневр ухода от ракеты, прописанный теперь в мозгах всех «Воронов».
Когда Бобров взял «экспериментаторов» под крыло, их стали ненавидеть тише, но даже крепче. Умелый мастер усилил звено своим опытом и авторитетом, и соревнование получило явственный крен в сторону «Бобров»...
– Соревнование?.. – переспросил Стас.
– Матрицу мозга не будут собирать с бору по сосенке, – сказал Миша. – Прописать всем «Воронам» отдельные маневры, вроде «петли Чумака», не проблема. Это как тебя научить прыгать через скакалку – получилось ведь?
– Ну-ну, дальше. – Стас скривился, вспомнив, как мучился со скакалкой на физподготовке.
– Звено «Воронов» должно быть личностью. Цельной, живой личностью воина. Кто сделает из своего звена лучшего бойца – тот и выиграл. Сразу прыжок через звание, премия в размере годового оклада и, по слухам, завод обещал какой-то подарок.
– Это точно?
– Говорят... – Миша выразительно пожал плечами. – В любом случае, самолюбие-то у людей не казенное. Теперь подумай: зачем Бобров вызвался водить «экспериментаторов»? На что ему такое счастье?..
Без Боброва «экспериментаторы» были просто отличными пилотами с неумеренными амбициями и склонностью к авантюрам. В линейном штурмовом полку они бы давно осели на земле вечными дежурными. Работа по программе «Ворон» допускала вольности – тут часто моделировали нештатные ситуации и учили штурмовики выходить из них. Но «экспериментаторы» и здесь находили, как поярче выпендриться. Чумак самовольно напал на тактический вертолет условного противника и загнал его в болото (полгода «без воздуха»). Хусаинов устроил психическую атаку на танк (три месяца дежурным по аэродрому, танк долго чистили). Пейпер в одиночку сцепился с истребителем (строгий выговор в приказе). Он потом объяснил, что хотел «прикрыть отступающее звено» (выговор за грубость). Из-за этого ведущего сбили (лишение премии всему звену). Истребитель упал и восстановлению не подлежит (не наша проблема).
Боброву разрешили заново свести «экспериментаторов» вместе только под личную ответственность. Никто не понимал, зачем ему это надо. А он поручился – и не прогадал. Под управлением Боброва «слабое звено» за пару лет приблизилось вплотную к идеалу современного штурмового звена. Именно к тому, чего требовал заказчик в лице Министерства обороны.
Большая удача для полка в целом и страшное разочарование для многих по отдельности.
Но месяц назад на учениях стряслось невероятное – трое «Бобров» оказались условно сбиты, а четвертый реально разбился.
Мало того, что у «слабого звена» поломался весь график. У него, похоже, нашлось действительно слабое место. И теперь наверху решают, как быть со звеном дальше. Поэтому ведущий прикидывается больным, а остальные сидят «без воздуха». Может, «Бобров» вообще расформируют. Может, они с самого начала все неправильно делали. Короче говоря, Стасу не позавидуешь. Его поставили к Боброву, как лучшего пилота молодого пополнения. А если совсем начистоту – потому что никто из опытных местных просто не пойдет в «слабое звено». И когда теперь придется Стасу подняться в воздух – большой вопрос.
«Скоро!» – едва не выпалил Стас, однако вовремя спохватился. Обойдется полк без такой новости.
– А ты куда собрался-то?
– Да вот к Боброву, – честно сказал Стас. – Надо же представиться.
– Ты осторожнее, он злой сейчас. Мало того, что сбили, так еще от него жена ушла недавно.
Единственное, чего Миша не знал, – почему начальство грозилось прописать Чумаку средство от потливости ног.
Стас шагал по однообразным улицам, вдоль однообразных палисадников, разглядывая одинаковые дома и выстроившиеся перед ними одинаковые машины. У офицеров, как правило, большие семьи, поэтому жены офицеров покупают здоровенные универсалы. Им есть где развернуться в военных городках – тут почти нет движения и никогда не бывает пробок.
Однажды Стас обзаведется семьей, и у него тоже будет такой вот аккуратный домик. Пока что лейтенанта Васильева поселили в многоквартирном здании, откуда рукой подать до забора части. Шумновато, зато нет проблем с транспортом. По тревоге раньше добежишь, чем Бобров доедет. Это неспроста – в армии продумана любая мелочь, армия заботится о том, чтобы все были на местах вовремя. Жаль, заделали дырку в заборе, Миша сказал, она экономила верных триста метров. Увы, дырок в заборах армия не понимает. Будь Стас командиром, он бы на место этой щели между бетонных плит вставил калитку с кодовым замком. Неужели сложно?
Заметили щель, когда Чумак, а за ним и другие офицеры, повадились оставлять возле нее свои машины. Стихийный паркинг привлек внимание командира, и дырку залили цементом. Обиделись все, понятное дело, на Чумака – он же первый начал...
Стас свернул на шестую линию и сразу догадался, который тут дом номер шесть. Перед ним были два ярких цветовых пятна. Алая приземистая спортивная машина и мотоцикл, тоже отчаянно-красный.
Стас как раз приблизился, когда из дома бегом выскочила юная блондинка с рюкзачком за спиной и красным шлемом под мышкой. Крикнув через плечо: «Да поела я, поела, расслабься!» – девушка прыгнула в седло, нахлобучила шлем и пнула стартер. Мотоцикл басовито заурчал и вдруг так взревел, что у Стаса едва не заложило уши. Развернув машину на месте, девица поставила ее на заднее колесо и усвистела вдаль по улице.
– Однако... – пробормотал Стас.
На асфальте перед домом осталась черная дуга.
Стас поднялся на крыльцо и протянул руку к сенсору звонка, но тут дверь открылась сама.
– Васильев, – констатировал хозяин дома. Поглядел через плечо Стаса на черную резиновую отметину, поморщился и сказал:
– Прошу.
Если сцена перед домом озадачила Стаса, то обстановка внутри – ошеломила. Мебель выглядела разумно достаточной: все удобное, функциональное и типовое. Зато стену гостиной украшал чертеж нервной системы «Ворона» – примерно два с половиной на шесть метров.
Стас тяжело сглотнул. Он дал столько подписок о неразглашении, недопущении разглашения, ответственности за допущение и ответственности за безответственность, что при одном взгляде на эту схему хотелось зажмуриться. А тут она была вместо обоев.
Бобров изучающе рассматривал своего нового подчиненного.
Стас сбивчиво представился.
– А я в миру – Алексей Михайлович, – сказал Бобров, пожимая ему руку. Сухая маленькая ладонь командира давила, будто тисками. Он то ли не умел рассчитывать силу во внеслужебное время, то ли не находил нужным, то ли забавлялся так. – Не тушуйтесь, Станислав, будьте как дома. Видите же, обстановка рабочая.
– Ага, – пообещал Стас, повел глазами – и сомлел окончательно. В глубине гостиной из-за приоткрытой двери виднелся знакомый подголовник. Там стояло пилотское кресло «Ворона».
– Там у меня кабинет, – объяснил Бобров.
«Да он маньяк», – подумал Стас.
– Пойдем на кухню, – скомандовал Бобров, проходя вперед. – Чай, кофе?
– Ч-чай, пожалуйста.
У Боброва был седой затылок. Сам командир оказался среднего роста, сухой и жилистый – типичная конституция военного летчика. Еще он был красив, не смазливой актерской красотой, а сдержанной, прямо эталонно офицерской, хоть сейчас на рекламный плакат «Есть такая профессия – родину защищать». И что больше всего удивило Стаса – командир выглядел... Не пожилым, но основательно пожившим. «А ведь ему всего-то тридцать пять», – припомнил Стас.
Капитан, который не станет полковником.
Его бывшие ведомые командовали эскадрильями. Бобров застрял в капитанах и «на звене». Признанно хороший летчик, «очень четкий», «чувствующий грань» и так далее. Что-то его не пускало дальше и выше.
На кухне Бобров хозяйничал без единого лишнего движения. И молчал. Стас притаился за столом, как недавно его «Ворон» в ангаре.
Чайные чашки выглядели кружками – Бобров явно не был скуп. Уселся со своей емкостью напротив Стаса, отхлебнул и сказал:
– Слушаю.
– Комэск хочет, чтобы вы с завтрашнего дня приступали. Согласно утвержденного плана.
– Согласно утвержденному плану, – поправил Бобров, холодно зыркнув на Стаса.
– Это он так сказал. Я цитирую в точности.
– Что ж, молодец, – взгляд Боброва потеплел. – Одобряю. Распоряжения начальства следует передавать без отсебятины, буковка в буковку. А то мало ли... Ну, раз сказали приступать, значит, приступим... Как тебе сослуживцы?
Стасу надоело осторожничать, и он пошел ва-банк.
– По-моему, – заявил он, – их в полку боятся. Комэск спрашивал, не обижают ли. И приказал не брать с них пример. Козлов заметил как бы между прочим, что они могут испортить меня... Это какое-то заблуждение. Отличные люди. Я рад, что попал в ваше звено.
– Ишь ты, – сказал Бобров. – Ну-ну.
И, казалось, глубоко задумался.
– Тебе придется непросто, – сказал он наконец. – Ты мог пойти в линейный полк и спокойно прослужить от звонка до звонка. А ты угодил туда, где учат летать беспилотники. Мы – могильщики нашей профессии, это ты понимаешь?
Стас кивнул.
– У нас уникальный полк, – продолжал Бобров. – Здесь поощряется инициатива, в разумных, конечно, пределах. Большой лимит на происшествия и ерундовые наказания. Ни с одного пилота не спросили за битую машину. Так не бывает. И так больше не будет, когда мы сдадим программу. Это тоже понятно?
Стас кивнул опять.
– Ничего тебе не понятно, – уверенно заявил Бобров. – Когда основная учеба по программе «Ворон» закончится, на доводку и отладку возьмут немногих. Остальные продолжат служить. Просто служить. Им опять придется летать по шаблону – как бы чего не вышло... И ты, совсем еще молодой и, извини за выражение, развращенный, угодишь в другую авиацию. Где все по плану и не дай бог высказать особое мнение. Будет скучно и нудно. Единственным утешением останется травить байки про то, как ты лихо гонял на «Вороне». Теперь сообразил?
Стасу захотелось привычно надвинуть фуражку на глаза, отгораживаясь от проблемы, но фуражка висела в прихожей.
«Он, значит, уверен, что его с ребятами возьмут на доводку, а меня не возьмут, – подумал Стас. – Ну, это мы еще поглядим».
– Хоть будет, что вспомнить, – честно сказал он.
– Ишь ты, – повторил Бобров. – Кстати, тебя не коробит обращение на «ты»? Я могу и на «вы», не проблема.
– Да что вы... Все нормально.
– Тогда давай-ка я тебя проэкзаменую чуток. Не голодный еще? Нет планов на вечер? Значит, ужинаешь у меня.
В гостиной Бобров хлопнул ладонью по стене, та на секунду померкла, и вместо схемы нервной системы «Ворона» появилась общая.
– Начнем с азов, если не возражаешь.
Через полчаса Стас попросил разрешения снять китель. Потом галстук. Он хорошо знал матчасть, но Бобров сыпал вопросами в бешеном темпе, а между вопросами давал массу свежей и зачастую неожиданной информации. На секретность Бобров плевал. «Эту схему ты найдешь в любом военном КБ по всему миру, – сказал он. – Толку-то. Мои комментарии – вот что секретить надо. Железо вторично, вся соль в настройках». С каждой минутой экзамен все больше походил на рабочее совещание.
«Ворон» легко было принять за живой организм. На самом деле он даже близко к нему не лежал. Это была боевая машина, очень надежная, очень крепкая, с зачатками разума и железной психикой. Надо было научить психику верно реагировать на внешние раздражители, а мозги – связывать далеко разнесенные понятия. Программировали «Ворона» по минимуму: чтоб летал, стрелял, бомбил. Выживанию над полем боя машина обучалась сама, отслеживая действия пилота-наставника.
Она была неглупа, но оставалась чисто военной машиной. Полноценный AI был ей заказан по определению. Свободой воли «Ворон» не обладал, он только имитировал принятие решений, выбирая один из известных ему шаблонов. Со стороны это выглядело просто волшебно, но, по сути, оставалось мгновенным перебором готовых вариантов атаки, уклонения, обороны и отхода. Так считалось надежнее.
Вариантов этих в техзадании прописали видимо-невидимо, и полк старательно их отрабатывал. Изначально планировали уложиться в три-четыре года. Потом добавили до пяти. Теперь поставили жесткий предел – закончить «основную учебу» к исходу восьмого.
Чем глубже полк вгрызался в тему, тем яснее становилось, что заказчик предусмотрел не все. В небе над передовой иногда складывался форменный бедлам, и насчет того, как должен «Ворон» в этом бедламе себя вести, шли жаркие дискуссии. Вдобавок, потенциал машины оказался куда шире техзадания. Раскрывать потенциал до упора означало вскрыть попутно кучу новых проблем. Сейчас на техзадании было написано: «Версия 3.1». Представители заказчика и заводские инженеры буквально жили на аэродроме, в короткие часы досуга нарушая порядок и оказывая дурное влияние на личный состав, не говоря уж про офицерских дочерей. А в бодрящей атмосфере соревнования, которая так радовала когда-то, все отчетливей чувствовался нехороший запашок профессиональной склоки. Еще пару лет назад полк гордился своей избранностью. Теперь многие дорого бы дали за то, чтобы просто служить потихоньку, летать поменьше и получать бонусы за выслугу лет.
Люди устали. Утомилось начальство, замотались летчики, даже Особый отдел и тот умучился.
«Экспериментаторы», как нарочно, чувствовали себя в этой обстановке, будто козлы на капустной грядке. Многие в полку ощутили свои пределы, обучая «Воронов». А некоторые в эти пределы уткнулись носом. Пределы «экспериментаторов» упирались только в возможности машины, и они искренне желали делать свою работу идеально, не считаясь ни с чем. А уж не считаться ни с чем, включая мнение начальства, «экспериментаторы» умели. Если они хотели как лучше, то могли выесть плешь командиру, убеждая его, что это лучше; если командир не верил, тогда они просто делали как лучше – и хоть ты тресни.
В восьми случаях из десяти (а у Пейпера – в девяти) выходило и правда лучше. Тогда «экспериментаторов» ругали за самоуправство. Но уж когда выходило худо, тут с них драли семь шкур и иногда даже отковыривали лишние звездочки с погон. На этом полк растерял всех своих «экспериментаторов», за исключением неукротимой троицы, которая явно нацелилась не мытьем, так катаньем продержаться в программе «Ворон» до победного конца.
Когда их подобрал Бобров, вопрос стоял уже о том, чтобы закрыть негодяям воздух намертво. Бобров сделал нехорошую вещь, некорректную, против всех неписаных правил. Он высчитал коэффициент трудового участия «экспериментаторов» в программе и доказал, что эти летчики в полку – из самых полезных. «Вот и целуйся с ними!» – рявкнул Козлов. «А вот и буду!» – вырвалось у Боброва. Козлов, недобро щурясь, спросил – понимает ли он, за кого собрался отвечать? Но Бобров уже уперся: «Отдайте их мне, будут как шелковые. Ну почти как шелковые...» Что, если это «почти» встанет ему слишком дорого?.. «Не встанет. А если да – сам виноват, плакать не буду...» «Ну-ну», – сказал Козлов.
Тогдашнее звено Боброва сильно расстроилось, узнав, что командир его бросает. Зачем? Ради чего? Это оказалось труднее всего – объяснить людям причину. Бобров не смог. Он сам не до конца понимал, какого черта полез отстаивать права ненормальной троицы. Просто увидел, что хорошим пилотам, очень полезным для программы, хотят закрыть воздух, – и вступился. Заслонил собой. Он еще в училище спасал от травли разных «не таких, как все». Может, потому, что сам был по жизни порядочной белой вороной.
В полку было другое мнение насчет того, что толкает Боброва к «экспериментаторам». Вслух ему этого никто не сказал, но все подумали: он схватился за шанс.
Капитан, которому не быть полковником.
Стас сидел в пилотском кресле, Бобров стоял у него за спиной, подсказывая. В мониторах прыгала земля, испещренная метками целей.
Бобров обмолвился, что «решает на дому нестандартные задачи», и Стас уговорил его показать что-нибудь. Задачи оказались действительно ого-го, Стас не представлял, как сейчас выкрутится.
– Я дома! – раздалось из прихожей.
– Леночка! – Бобров встрепенулся и поглядел на часы. – Слушай, будь другом, там осталось кое-что от обеда, разогрей нам, а?
– Roger that.
Бобров утробно рыкнул. Стас нажал «паузу» и оглянулся.
– Совершенно неуставная, – сказал Бобров заметно громче, чем надо. – А туда же, в небо рвется, зараза дерзкая и великолепная.
– Понял вас! – отозвался звонкий голос.
– О! – Бобров поднял указательный палец.
– Я Чуму видела, – донеслось уже из кухни.
– Кому Чума, а кому Игорь Иванович!
– Ой, да ладно... Он просил сказать: без тебя все плохо и ни хера не получается.
– Что за выражения!..
– Передано в точности!
Стас не удержался и прыснул.
– А где ты его видела? – как бы невзначай полюбопытствовал Бобров.
– У магазина, где еще...
– А что ты делала у магазина?
Послышались шаги, и в дверях появилась давешняя блондинка. Вблизи она оказалась совсем девчонкой. Но какой!
Стас поспешно выбрался из кресла и щелкнул каблуками.
– Здрасте, лейтенант Васильев, – небрежно бросила девушка. – Вольно, вольно... А у магазина я, дорогой папуля, задержалась, укладывая покупки в рюкзак. Ибо кое-кто все в доме слопал. И что там осталось от обеда, это курам на смех.
– Взяла бы машину... Кто опять гонял на одном колесе?!
– Да у тебя багажник – как у меня рюкзак!
– А задние сиденья на что? И не уходи от вопроса.
– Вот сам туда и запихивай, на задние сиденья, а потом вытаскивай!
Стас слушал перебранку и тихо млел. Этот спектакль не был спектаклем – просто родственники так общались.
Они были неуловимо похожи, отец и дочь. Девушка пошла лицом в маму, но интонации Лены и особенно моторика указывали на бобровскую кровь. «Ох, намучается кто-то», – подумал Стас и поймал себя на мысли, что сам готов мучиться хоть до скончания века. Лене было на вид шестнадцать-семнадцать, в этом возрасте все девчонки так или иначе привлекательны, но тут крылось нечто большее. Она могла вырасти роковой женщиной, если бы захотела.
– А знаешь, Лен, – сказал Бобров, – мне ведь завтра на службу. Давай ближе к ночи, когда трасса освободится, сгоняем в город. Напихаем полную машину еды.
– Тебе же надо выспаться.
– Я завтра не полечу. Так, общее руководство. Ну?
– Дашь порулить?
– Не туда. На обратном пути. По рукам?
– Affirmative!
– Накажу! – пообещал Бобров. – Нахваталась словечек из дурацких боевиков...
– Вы смотрели «Золотые крылья», лейтенант? – спросила Лена, оборачиваясь к Стасу и глядя на него так, что у лейтенанта едва свои крылья не выросли.
– А-а... Да-да, – промямлил кто-то, и Стас не сразу понял: это он сам.
– Твои «Крылья» – полная чушь, – отрезал Бобров.
– Совершенная, – поддакнул Стас.
– Не подлизывайтесь к папе, он этого не любит, – строгим голосом посоветовала Лена.
– А пойду-ка я на крылечке посижу, – сказал Бобров в сторону. – Пока там разогреется... Трубочку выкурю. Ты ведь не куришь, Стас? Это хорошо. Тогда помоги накрыть на стол.
И исчез.
– Лейтенант, за мной! – скомандовала девушка.
На кухне она ткнула пальцем в угол и тем же голосом скомандовала «сидеть там и не мешать тут». Стас не нашел сил возмутиться.
– Не надо ему курить, – буркнула Лена, подкручивая что-то на панели кухонного комбайна. Внутри машины шипело, журчало и булькало. – Но меня он не слушает. Вам уже доложили, что у папы со здоровьем проблемы?
– Не-ет...
– Все знают, и все молчат. Ждут, когда его спишут. Ждут – не дождутся... – Лена повернулась к Стасу лицом, чуть прогнулась назад – под майкой обрисовалась молодая круглая грудь. Стас нервно моргнул.
– У него сердце на пределе, – сказала Лена просто. – Он бесперспективный. Еще немного – и закроют воздух. Вам надо это знать. Папе очень повезло, что у нас тут нормальные врачи. Другие списали бы его поскорее: в армии все боятся, как бы чего не вышло... А папа может летать. Пока может.
Стас только руками развел.
– Что я могу сделать?
– Хотя бы не злите его попусту. Чума и Хус его берегут, и вы берегите. Не вздумайте предлагать ему выпить. Старайтесь отвлекать, если соберется курить... Покажите носки!
Стас поддернул штанину.
– Молодец, – похвалила Лена. – Носки должны быть уставного цвета, иначе папа головой о стенку бьется.
– Господи, да что ж такое, будто свет клином на носках сошелся... – пробормотал Стас.
– Вы просто не понимаете еще. За любую вашу промашку, за самый мелкий недосмотр Пух будет пилить командира звена. А папа, когда его за чужие ошибки пилят, воспринимает это так, будто сам ошибся. Он вообще все принимает слишком близко к сердцу. Вот оно и устает у него. Пух это знает и старается побольнее уколоть.
– Мне показалось, он весьма уважает вашего папу... – осторожно сказал Стас.
– Тут многое кажется, – очень по-бобровски отрезала Лена. – Когда папе майора дадут, Пух к нему первый с этой новостью прибежит. А потом гадость какую-нибудь сделает.
– Простите... Вы не боитесь все это говорить совершенно незнакомому человеку?
– Какой же вы незнакомый? – Лена усмехнулась. – Вы уже неделю в звене, я про вас сто-олько знаю... Вы лишнего не сболтнете. А ориентироваться вам надо. Вот я и ориентирую.
– Благодарю за честь, – сказал Стас серьезно.
Комбайн у Лены за спиной громко звякнул.
– Давайте, лейтенант, зовите его, пока вторую трубку не набил.
– Ага... – на выходе из кухни Стас задержался. – Извините за фамильярность, вам сколько лет?
– Уже шестнадцать, – ответила Лена хмуро. – И если в следующем году меня опять зарежут в лётном, то семнадцати не будет. Потому что я тоже кое-кого зарежу там. Реально.
У «Ворона» не было «фонаря» – за ненадобностью, – тесную кабину для пилота-наставника оборудовали там, где штатно размещался казенник пушки. Конструкторы уверяли, что у пушки компенсирована отдача, и «Ворон», оснащенный по-боевому, не почувствует разницы. Для имитации правильной развесовки под сиденье пилота запихнули балласт. Боброву это не понравилось с самого начала, но он, как и конструкторы, не нашел другого выхода.
Ему вообще многое не нравилось в «организации учебного процесса», но пришлось смириться. Когда Бобров увидел, как устроена аварийная катапульта, первой его мыслью было: «В этой душегубке не полечу!». Пилот забирался в «Ворон» сбоку, через оружейный порт. Но по нормам безопасности катапультироваться он мог только вверх. А сверху было до черта коммуникаций. Чтобы освободить дорогу катапульте, над головой пилота воткнули пиропатроны, которые в случае чего все это хозяйство рвали и вышибали наружу вместе с куском брони. Как этот кусок ослабили по периметру без ущерба для жесткости фюзеляжа, Бобров не знал. Мог бы спросить, но плюнул.
Похожих вопросов у него было пруд пруди.
Он долго привыкал к «Ворону» на земле, но когда в первый раз поднял его, с трудом удержался от восторженных слов. А через десяток полетов – уверовал в машину.
Это было то, что надо. И даже больше.
«Ворон» оказался прекрасно сбалансирован. Он был устойчив на курсе, как утюг, и в то же время очень маневрен. Легко разгонялся и просто феноменально для самолета тормозил – не «тупил», а именно тормозил. Непринужденно выходил из штопора. Выделывал фигуры, доступные только истребителям, – не идеально, конечно, но справлялся. И чем ближе к земле, тем лучше у него все получалось.
И главное, он это мог делать сам.
Во многом «Ворон» перекрывал возможности пилота-наставника. Его оптика «читала землю» с такой скоростью и четкостью, что любой орел выщипал бы себе все перья от зависти. На сверхмалых высотах «Ворон» мог шпарить на полном газу, как крылатая ракета. Ему мешала «просадка» при снижении – все-таки бронированный штурмовик был тяжелым самолетом, – а то бы он вообще идеально облизывал рельеф. Пейпер разбился из-за того, что шел на ручном управлении и заставил «Ворона» недопустимо рискнуть. Будь его машина «включена на полную», она бы ни в жизнь не зацепила полевую кухню. Другой разговор, что тогда ее точно сбили бы зенитчики.
Когда пилоты научились доверять сверхъестественному умению машины «ходить по рельефу», первое, что сделал Хусаинов, – устроил ту самую психическую атаку на танк. Зашел в лоб. Окажись у танка оптика похуже да электроника поглупее, экипаж просто бы ничего не заметил. Но Хусаинов знал, на кого полез, и был уверен, что танкисты все поймут правильно.
Увы, в родном полку отважного новатора понял далеко не каждый.
По слухам, танк пришлось не только чистить и заново красить, но его еще продезинфицировали изнутри.
«Танкисты-то умнее летчиков», – сказал Хус.
Эту реплику услышали, и в полку надолго прижилось издевательское определение «умный, как танкист»...
«Ворон» оказался хорошей машиной, и чем лучше его узнавали пилоты, тем лучше он выглядел в их глазах. Поэтому они мирились с отвратительно тесной кабиной и с тем, что органами управления приходилось работать практически наощупь – ведь забрало пилотского шлема в полетном режиме не просвечивало, на него шла картинка с внешних объективов. Катапультироваться из «душегубки» пилоты откровенно боялись, и даже несколько успешных «полетов шмеля» ни в чем их не убедили. Но они и этот страх преодолели.
Не смогли они осилить другой страх. О нем с самого начала задумывались конструкторы, о нем знали и молчали представители заказчика. Все ждали, когда этот страх придет, – и однажды он явился.
Авиация держится на летчиках, это самый ценный и, главное, трудновосстановимый ее компонент. Все остальное, включая самолеты, – расходные материалы. Пилоты штурмовиков гибнут на войне слишком часто. Сравнимые потери только у вертолетчиков. Сохранить жизни первых и, в значительной мере, вторых, была призвана программа «Ворон». Чтобы затраты на проект выглядели сообразными, «Ворон» должен был стать идеальным штурмовиком, да еще взять на себя львиную долю задач, ранее считавшихся «чисто вертолетными». Ну, он и стал. И взял. Выполнил и перевыполнил. Ты ему только покажи, как, научи – он сделает в лучшем виде.
Пилоты вдруг почувствовали себя ущербными.
Мало кто, как Бобров, мог сказать открыто: «Мы – могильщики нашей профессии». Но Бобров сказал, и не раз, и, наверное, зря это сделал.
Остальные просто нервничали и потихоньку зверели. Так или иначе, постепенно всеобщая эйфория сменилась озлобленностью каждого на каждого. И отдельно – на Боброва.
У него и раньше хватало неприятностей. Из-за дурной манеры говорить правду, невзирая на чины, Бобров нажил врагов много где, вплоть до штаба ВВС округа. Но прежде у Боброва не было врагов в полку. «Вот мы ровесники, а все равно он мой учитель!» – говорил Пух. Впрочем, Пух и теперь это говорил.
Многие теперь говорили одно, делали совсем другое, а думали вообще третье. Образцовый полк, весь в грамотах и вымпелах – отчего ему и доверили программу «Ворон», – испортился на глазах.
Бобров и сам испортился. Стал фанатичен. Не войди в его жизнь «Ворон», он давно был бы «комэском-раз». Успел бы много хорошего сделать, пока сердце позволяет. Козлов еще когда собирался забрать в штаб Пуха, уставшего от летной работы. Но теперь Пух скорее застрелился бы, чем ушел в штаб. И Бобров не пошел бы «на эскадрилью». Все, кто имел возможность летать на «Воронах», вцепились в нее зубами и когтями. Даже те, кто уже видеть не мог слишком умные штурмовики. Чем ближе к машине – тем ближе к желанной победе. И летать они хотели в той конфигурации, что казалась им выигрышнее. Например, Бобров – ведущим звена, и никем иным.
Как верно заметил лейтенант Миша, «самолюбие-то у людей не казенное».
Боброва от других отличала искренность помыслов: он был уверен, что «на звене» принесет максимум пользы «Воронам». Но одно дело мотивы, а другое – как это выглядит со стороны. И тут уж ничего не поделаешь.
Боброва невзлюбили, потому что он не боялся «Ворона», принимал машину как она есть. Никто не сказал ему худого слова, но многие подумали.
«Экспериментаторы» тоже не боялись «Воронов», наоборот, они в них души не чаяли. И уж в адрес «экспериментаторов» никто не жалел разных слов.
Волей-неволей такое отношение сблизило Боброва с этими странными пилотами, непонятно за каким дьяволом завербовавшимися в армию. Он потянулся к ним, заговорил раз, заговорил другой, поймал волну ответного интереса... Узнал кое-что о них. Начал что-то подозревать. Начал жалеть. Мысли летать вместе не было – слишком уж «экспериментаторы» задирали носы, с такими трудно сладить. Хотя у Боброва имелся козырь: он объективно был лучшим штурмовым пилотом, нежели они, со всеми их талантами. Он мог научить их той самой «четкости», за которую его уважали.
В обиходе эту четкость называют просто выдержкой. На земле ее Боброву частенько не хватало. Наверное, расходовалась при постановке на боевой курс и атаке. За секунды.
Когда на «экспериментаторов» вызверились все, решение будто пришло само собой. Бобров не терпел несправедливости, и просто по-человечески вступился за ребят. Увлекся, пошел на принцип, дал слово командиру...
Не сразу он сообразил, как его поступок оценили однополчане.
Забавно, что Чумак, Хусаинов и Пейпер выглядели испуганными, когда их осчастливили новостью: летать будете, да еще и «с самим Бобровым».
Пейпер, подумавши, воспринял это как профессиональный вызов. Он все на свете только так и воспринимал.
Чумак много и изобретательно выпендривался, пока не увидел, что Бобров плевать хотел на его штучки. Убежденный в своей невыносимости, Чумак сделал вывод: Бобров достиг высшего просветления, он практически бог. И тут же возлюбил командира как отца родного.
Хусаинов первым делом вручил Боброву докладную записку о системных ошибках в учебном процессе. Бобров записку прочел и назавтра половину аргументов Хусаинова подверг жестокой критике, а другую половину – критике убийственной. Звучал «разбор полетов» академично, без единого личного выпада, и под занавес как-то незаметно превратился в доверительную беседу. Хусаинов, отвыкший в полку от человеческого разговора, был сражен наповал. Тут Бобров добил его – дал свою докладную на ту же тему и попросил оппонировать. Хусаинов ночь корпел над бобровской бумагой и даже нашел в ней пару огрехов, которые Бобров с благодарностью исправил.
И все-таки, прежде чем впервые раздалось гордое «Мы – пилотажная группа “Бобры”!», прошел год. И потом еще почти три до того момента, как в строй «слабого звена» встал новенький штурмовик лейтенанта Васильева.
Авария Пейпера сильно отбросила звено назад. «Ставить на крыло» новый самолет и нагонять программу надо было в бешеном темпе: сегодня один элемент, завтра следующий, и желательно без накладок, все с первого раза. Как это перенесет молодая машина, конструкторы представляли. За гордым именем «Ворон» скрывалась психика вороны, стайной птицы. Дай ей понять свое место – и никуда она из стаи не денется. Для страховки надзирать за процессом должен был опытный летчик. Мог, по-хорошему, и не слишком опытный.
У опытных своих дел оказалось по горло.
Что будет с молодым пилотом, не представлял никто.
Механик подтащил к оружейному порту надувной матрас, и Стас мешком выпал из боковины «Ворона».
За бортом оказался сырой ноябрь, и это было просто счастье.
– Ну что, Вася! – позвали сверху. – Как настроение?
– Грызём всё... – глухо сообщил Стас, вставая на четвереньки.
– Ориентируешься правильно, – похвалил Чумак. – Выпей-ка, брат, водички.
Стас с трудом уселся и потащил с головы шлем. От головы сразу пошел пар, шлем тоже задымил.
– Чертова душегубка! Кто ее такую выдумал...
Половину бутылки он выпил, половину вылил себе за шиворот. Комбинезон на лейтенанте Васильеве все равно был мокрый насквозь.
– Килограммчик потерял, – оценил Чумак. – Ничего, осваиваешься, теперь ты у нас просто живчик. Вспомни, как поначалу тебя плющило! Да поначалу всех плющило. Говорят, даже Боба шатало с непривычки. Эта ворона, она та еще ворона, ей волю дай – любого умотает. Так что воспрянь духом!
– Сейчас воспряну, – пообещал Стас.
Механик помог летчику подняться, накинул ему на плечи куртку, принял шлем, вопросительно двинул подбородком.
– Замечаний нет, – сказал ему Стас. – Спасибо.
Подошел Бобров. Стас кое-как выпрямился и попытался доложить.
– Вольно, вольно... – буркнул тот. – Пойдемте с поля, а то простудимся. Не май месяц. Всем надеть куртки в рукава и застегнуться, быстренько... Общая оценка – нормально. Васильев, затянул с выходом. На секунду затянул. За эту секунду тебя сбили. А так все правильно сделал, молодец. Завтра давай по новой, и чтобы без этой... Расслабленности.
– Меня же не сбили! – слабым голосом возразил Стас.
– Я говорю: сбили.
Стас сделал вялый жест рукой, означающий несогласие и покорность судьбе одновременно. Из-за придирок Боброва они слишком медленно нагоняли график. Но поди Боброву возрази. У него на каждое твое неуверенное слово найдется десяток веских, как кирпичи.
– Ты не маши руками, – сказал Бобров. – Ты целую секунду думал, в какую сторону отворачивать. Так не годится. Они за эту секунду знаешь сколько железа в тебя засадили? Можешь подсчитать на досуге. Вес секундного залпа есть в справочнике.
– Да они вообще не стреляли! – возмутился Стас. – Они не успели башню довернуть!
– Не имеет значения. Они сделали то, что прописано в сценарии. Нас это не касается. У нас должен быть свой сценарий. Не приближенный к боевому, а боевой.
– Зенитчики бывают разные, Вася, – ввернул Чумак. – Кстати, командир, надо будет при случае напомнить им об этом. А то заигрались, понимаешь, в вероятного противника. Стас еще молодой, но мы-то с вами понимаем...
Хусаинов, молча шагавший рядом, внушительно кивнул.
Командир ехидно покосился на Чумака.
Бобров в молодости застал пару локальных конфликтов, и там ему случалось «давить зенитки» – не такие продвинутые, как нынче, но тоже вполне смертоносные. Именно с войны Бобров вынес четкое понимание, что штурмовик вовсе не «летающий танк». А среди операторов зенитных установок попадаются люди, которые спят и видят, как бы тебя сбить. И ничего они не боятся. Противоборство зенитки со штурмовиком занимает секунды, пугаться некогда. Дрожание рук и нервное курение – потом. У тех, кто выиграл. И как раз после этого одни начнут бояться, другие вообще страх потеряют, а самые опасные – «почувствуют грань».
– Ну вы же рассказывали... – объяснил Чумак.
– Я не думал, куда отворачивать, я хотел их дожать, – попытался оправдаться Стас.
– И напрасно, – сказал Бобров. – Здесь тебе не Вторая мировая. Ты добился лишь того, что подставил врагу брюхо в самом выгодном ракурсе. И не надо мне объяснять, что враг был сбит с толку, растерян, напуган и так далее. Сегодня в зенитке сидит оператор, через пять лет она будет на полном автомате. Да и у оператора черт знает чего на уме... Наша задача – не оставить ему ни единого шанса. И завтра ты это сделаешь. Хорошо?
Стас кивнул. Он понимал, что поступил неправильно. Но очень хотелось. И ведь эта железная коробка действительно не успела довернуть башню! В ту самую лишнюю секунду Стас упивался абсолютной властью над врагом. Он его переиграл! А вот Бобров считает, что ничего подобного. И как ни грустно это признать, командир прав. Опять прав. Всегда он прав. Иногда это злило, иногда вообще бесило. Временами летать с Бобровым становилось просто невыносимо. Чертов педант! Чума и Хус находились с ним в состоянии перманентного интеллектуального противоборства, и их это, похоже, забавляло. Стас пока что мог только кивать и соглашаться.
Монстры воздуха, трам-тарарам. Чудовища. Трое из ларца, одинаковы с лица. Без единого изъяна! У них было полно человеческих слабостей, но не было слабых мест в небе над целью. Каждый божий день Стас объяснял себе, как ему повезло летать в этом звене. Иначе боялся, что сорвется и наговорит глупостей. Он учился, он старался как лучше. Его хвалили, ему помогали. С ним прямо нянчились, едва не сдували пылинки. Но все успехи лейтенанта Васильева выглядели бледно, так бледно рядом с этими... Тузами, мать их за ногу.
Одно время Стас надеялся совершить какой-нибудь подвиг и таким образом встать с коллегами вровень. Пускай он еще не четкий, не чувствующий грань, не раскрывший свой талант, зато – герой. Но Бобров не оставлял простора для героизма. Герой всегда спаситель, а в «слабом звене» некого было выручать.
Оставался шанс отличиться при обороне от истребителей. Втайне Стас надеялся, что на звено натравят каких-нибудь страшных живодеров, те зададут «Бобрам» перцу, они растеряются, и уж тут лейтенант Васильев себя покажет. Но этот шанс был из разряда призрачных. В прошлый раз «Воронов» гонял лично командир истребительного полка со своей элитной тройкой. Поспорил с Козловым на ящик шустовского коньяку, что посшибает штурмовики, как кегли. Не тут-то было. Истребителям заготовили подлянку – обнаружив врага «на шести часах», Бобров подозвал Пуха, и они выстроили из двух звеньев оборонительный круг. Пока истребители вспоминали, как с этим антикварным чудом тактики правильно бороться, у них все ракеты ушли в землю. Потом Бобров повредил машину спорщика, Чумак крепко вломил его замыкающему, а Пух вообще сбил одного.
«Зря ты нос повесил, в нашем деле негативный опыт не менее важен, чем позитивный!» – сказал Козлов, принимая коньяк.
Командир истребителей, которого по итогам боя вызвали в округ разбираться, только выругался в ответ.
Отличиться при таком общем фоне было проблематично. Лучший на курсе пилот Васильев в полку объективно стал никаким. Первые месяцы он воспринимал это как должное, но постепенно начал волноваться, а потом и страдать. Здесь не оказалось посредственных летчиков. Были только сильные и еще сильнее. Тут шла постоянная борьба хорошего с идеальным. Война нервов.
Естественно, почувствовав себя на миг богом поля боя, Стас не смог избежать соблазна. Ему нужно было закрепить это ощущение. И плевать, что «Ворон» ощутил то же самое. Механик сунет руку ему в память – и сотрет. Бобров проследит за этим. Механик все сотрет.
Зато летчик кое-что важное для себя запомнит.
После душа Стас, как обычно, успокоился, а после обеда и вообще размяк. Раздражение схлынуло. Это было в порядке вещей – и раздражение, и то, что оно прошло. Лейтенанту Васильеву снова было комфортно в «слабом звене». До следующего полета...
– Пятница, – сказал Чумак, отодвигая пустую тарелку. – В прошлом году я бы сейчас пошел домой, надел свой любимый гражданский костюм... Эх! Чего вспоминать.
– Напиши Пейперу, – предложил Хусаинов. – Пусть он знает, как исковеркал твою личную жизнь. Пусть ему будет стыдно.
– Это опасно. Пейпер человек долга и шуток не понимает. Он скажет, что готов подменить меня – будет приезжать сюда по пятницам, надевать мой любимый гражданский костюм... И так далее. Нет уж. Потерплю.
– Как он там? – спросил Бобров, доставая трубку.
– Ожидаемо. Поступил заочно на юридический. У него же мама адвокат, папа адвокат, бабушка адвокат, дедушка адвокат... Вот счастливы, наверное – можно не бояться за семейный бизнес. Они, конечно, здорово струхнут, когда Сашка купит самолет, но привыкнут как-нибудь.
– Не купит. – Бобров помотал головой.
– Да вы что, командир! А баб катать?..
– А может, и не купит... – задумчиво протянул Хусаинов, разглядывая на просвет стакан с томатным соком. – Я бы не купил.
– Ты не показатель. Нам с тобой, чтобы производить впечатление, самолеты не нужны, – заявил Чумак. – И командиру не нужны. Стас вырастет большой, тоже научится возбуждать девиц без самолета. Я вообще, когда надеваю свой любимый гражданский костюм, представляюсь обычно то кризис-менеджером, то портфельным инвестором...
– Кем-кем? – переспросил Бобров.
– Финансы, командир. В них никто не разбирается, и можно с умным видом распускать хвост. А скажешь, что ты летчик – сразу на тебя глядят сверху вниз. Летчик, он же вроде шофера, обслуживающий персонал. Топчи педаль, крути штурвал. А если узнают, что военный летчик... Это ж вообще дармоед! Отожрал, понимаешь, харю на народные российские нефтерублики. У бабушек-пенсионерок изо рта кусок вырвал...
– Ты это серьезно?
– Проверено, командир. По молодости было интересно, кем меня считает честный налогоплательщик. Теперь не очень интересно. А чего вы удивляетесь? Войны-то нет. Была б война, нас бы уважали. Прямо обидно – чего на Россию не нападет никто? Какая-нибудь маленькая и, желательно, морская держава.
– Исландия, – предложил Хусаинов.
– Я имел в виду теплое море.
– Израиль?
– Не-е, этих мы не прокормим...
Стас посмеивался, Бобров, зажав в зубах пустую трубку, благодушно качал головой. Чумак и Хусаинов упражнялись в остроумии. Все было как всегда. Правда, завтра, в субботу, им до обеда работать, «догонять программу». Но работать – значит летать. А они для этого и пошли в авиацию. И пускай гражданские не понимают, зачем нужны военные летчики. Не такая уж трагедия.
– Типичная профессиональная деформация, – говорил тем временем Хусаинов. – Андрей! Можно вас на минуту?
– Да, конечно. – Полковой психолог неохотно подошел к столу. – Приятного аппетита.
– И вам того же. Скажите, друг мой, вот старший лейтенант Чумак мечтает, чтобы на Россию напало княжество Монако. Это у него профессиональная деформация?
– А зачем это ему? – спросил психолог у Хусаинова без тени интереса в голосе. Смотреть на Чумака он избегал.
– Хочет доказать гражданским, что мы не просто так едим их налоги. А то гражданские не понимают.
– Разве не понимают? Почему он так думает?
– Они мне сами сказали! – вмешался Чумак.
– И сколько их было? – психолог наконец-то соизволил обернуться к Чумаку.
– Не считал. Много.
– Значит, вам не повезло. По статистике таких семь-восемь процентов. Остальные говорят, что военный летчик – почетная и престижная работа. Я больше не нужен?
– Это они статистикам говорят! – повысил голос Чумак. – Чтобы выглядеть лояльными! Вы-то должны понимать!
– И все-таки, что насчет профессиональной деформации? – не унимался Хусаинов.
– Да ну вас, – сказал психолог и ушел.
– Ох, я ему устрою шоу на собеседовании в следующем месяце... – пообещал Чумак вполголоса.
– Зачем? – коротко спросил Бобров.
– Он такой же психолог, как я хирург. Гнать его надо к чертовой бабушке.
– Однажды ты добьешься, что он разозлится и подведет тебя под шизофрению. Хочешь на обследование в стационар? Отставить злить психолога, старший лейтенант. Мы не можем позволить себе такую роскошь до окончания программы.
– Есть отставить, командир, – сказал Чумак уныло. – Но вы согласны, что он дрянной специалист?
– Я в этом ничего не понимаю.
– Я-то понимаю.
– Немного, – напомнил Хусаинов.
– Уж всяко больше, чем этот самозванец!
– Пойдемте отдыхать, – сказал Бобров, вставая из-за стола.
На парковке он задержался у машины, глядя, как уезжают Чумак и Хусаинов – «паровозиком», бампер в бампер, Чума впереди, Хус ведомый. Они любили так носиться по городу, а еще больше – по трассе. Говорили, это помогает держаться в тонусе. Ведущий должен был думать за двоих и все маневры рассчитывать, помня о «хвосте». А ведомый просто не мог расслабиться ни на секунду. Бобров не одобрял эту их манеру, но и не порицал.
– Кто они все-таки? – спросил Стас неожиданно для себя самого.
– А ты до сих пор не знаешь? – удивился Бобров.
– Пух объяснил, но только в общих чертах.
– Пух... – Бобров криво ухмыльнулся.
– Говорил, это был какой-то спецнабор, искали талантливых, а они оказались несовместимы с армией...
– Пух, как обычно, выдает желаемое за действительное, – сказал Бобров, доставая кисет. – Желаемое для него. То есть простое и ясное. Любит он выдумывать простые ответы на сложные вопросы... Ты не спешишь? А то давай в машину сядем, что-то прохладно тут. Можно вообще ко мне на чаек заехать. Лена взялась торты печь, ей нужны дегустаторы. Она, кстати, спрашивала, куда ты делся.
– Я ее боюсь, – признался Стас, обходя машину. – В нее слишком легко влюбиться.
– Да ты и так давно в нее втрескался, – сказал Бобров, открывая дверцу и протискиваясь в низкий салон. – С первого взгляда практически.
– Я другое имел в виду, – объяснил Стас, усаживаясь рядом. – Просто в Лену готовы влюбиться все. Мужики рядом с ней теряют голову. И что, каждому по шее?..
– Ты меня убиваешь своей прямотой, – заявил Бобров, набивая трубку. Глаза его смеялись. – Тебе не говорили, что надо быть похитрее?
– Сто раз, – Стас вздохнул. – А в армии – тысячу. Но я не вижу смысла. И в училище не видел, и здесь тоже.
– Хитрить приходится, чтобы служить без проблем. Военная хитрость – не показывать слабых мест противнику. Чем хуже тебя понимают, чем меньше о тебе знают, тем ты защищеннее.
Стас пожал плечами.
– Вы ведь не хитрите.
– Не совсем так. Я научился делать вид, что хитрю. Меня тут многие считают тем еще пройдохой...
Бобров окутался ароматным дымом и откинулся на высокий подголовник. Кресла в машине были удобные, но, конечно, с пилотским не сравнить. Стас поерзал, устраиваясь.
– Ты похож на моих «экспериментаторов», – сказал Бобров. – Они органически не способны прикидываться дурачками. Их жизнь в армии – сплошное горе от ума. М-да... Они появились двенадцать лет назад. Тогда все еще продолжался кризис в военной отрасли. Экономика армии наладилась, но с личным составом были проблемы. Ты, может, слышал, но вряд ли сам помнишь – тогда никто не хотел служить. Это было не в моде.
Стас полуобернулся к командиру и приготовился внимательно слушать. Бобров изредка устраивал ему своеобразные лекции по истории войск. Он много знал такого, о чем не прочтешь даже в интернете.
– ...Именно в том году провели экспериментальный набор. Искали летчиков для обучения «Воронов». В том, что это была именно наша программа, никто открыто не признался, но такую прорву денег и сил можно истратить только на «Воронов». Программа как раз дошла до обкатки прототипов, и лет через пять-шесть ей потребовались бы пилоты в большом количестве. Идея эксперимента была в том, чтобы посадить на «Вороны» не просто хороших летчиков, а настоящие таланты. Искали людей, от природы созданных для силового пилотажа. Отлавливали мальчишек на тестах в военкоматах. Но вот беда, никто из отобранных не изъявил желания служить. Вообще никто. Тогда им промыли мозги. Соблазнили, задурили, объегорили – называй как хочешь. Уболтали. Сделали так, чтобы они подались в военную авиацию как бы добровольно. Я слышал, идею вербовки подал гражданский, ни дня ни служивший. Охотно верю – только гражданскому идиоту она и могла прийти в голову... Ты зачем пошел в армию?
– Я начинал в детстве с моделей, потом аэроклуб... Обычный такой путь. В аэроклубе понял, как именно хочу летать.
– Верно. Ты у нас вообще истребитель.
– Просто не хватило места. Я не жалею, – поспешно добавил Стас.
– И правильно. Ты – самое то для программы. У тебя превышение и по возможностям, и по амбициям над тем, чего обычно хотят от штурмовика. Тебе надо больше скорости, больше маневра, ты выжимаешь максимум и из «Ворона», и из себя. Будущие «экспериментаторы» тоже могли так – но не хотели. Даже и не думали. Увы, они были нужны армии, и армия их сцапала. Они это помнят. И не питают к армии нежных чувств.
– Но как они поняли... Узнали?..
– Их вербовали по единой схеме. Всех. Сидит парень, ждет вызова к военкому – и тут рядом присаживается летчик. Он якобы зашел по своим делам. Завязывает разговор. Просит показать тесты, они же у призывника с собой. Говорит: о-па, парень, гляди, да ты же гениальный пилот. А знаешь, как здорово быть пилотом?.. И объясняет. Златые горы сулит.
– Так просто? – не поверил Стас.
– Не просто. С кандидатами общались умелые люди, там шла совсем не простая болтовня. Хус думает, их обрабатывали с применением каких-то психотехник, но Чума говорит, это ерунда. Я ему верю, он все-таки готовился на психфак... Так или иначе, через месяц все кандидаты по доброй воле подали заявления в летные училища. Ну, что скажешь?
– Глупость какая-то. Ошибка, – сказал Стас. – Если человек сам не убежден, что ему надо именно в армию... Тогда лучше не пробовать даже. С нашего курса несколько ребят перевелись в гражданские вузы как раз поэтому. А ведь были из военных семей. Но не смогли. Не выдержали. Ох... Я догадался, как они узнали правду. Ну, «экспериментаторы». В училище, да?
– Точно. В училище, сам знаешь, вечная тема для разговора – как ты сюда попал. Ну, один рассказал, другой рассказал о пилоте в военкомате... История пошла гулять из уст в уста – короче, к моменту выпуска все «экспериментаторы» знали, что их в армию затащили за шкирку. Надули. А если прямо говорить – предали... Естественно, они взбесились, и бесились, как могли, каждый на свой лад. Эксперимент провалился, не успев толком начаться.
– Чудовищная глупость... – пробормотал Стас. Он примерил ситуацию на себя – и не смог. – Несчастные ребята. Потерять несколько лет жизни из-за того, что кто-то запудрил тебе мозги...
– Тебе их жаль? Мне тоже. К несчастью, в училищах их не особенно жалели. Эти ребята с самого начала выглядели не особенно военными. И, конечно, отдельные недоумки всю дорогу их травили. Попадаются, знаешь, особи со звериным нюхом на чужого. И со звериным инстинктом – затоптать в землю, унизить... Позорище. Ну, а когда выяснилось, что «экспериментаторы» и правда в армии чужаки, тут началась форменная свистопляска. Это сейчас их зовут «экспериментаторами». Потому что когда их звали «экскрементами», они сразу били в ответ. Немногие старались поддержать их. Очень немногие, к сожалению.
– Жуть... – буркнул Стас. Он припомнил обстановку в училище. Хорошая была обстановка. Но недоумки попадались. И сладить с ними можно было только ударом по морде. За что полагался карцер – без выяснения, кто прав, кто виноват. Интересно, с какой характеристикой выпустился добряк Хусаинов. С Чумаком-то все ясно.
– Некоторые отчислились сразу, едва поняв, что произошло. Но многие уже ощутили вкус к полетам и решили дотянуть до диплома, а там как бог на душу положит. Это у них талант прорезался. Уж если ты создан для неба, тебе дай только попробовать, за уши потом не оттащишь – ну, кому я это говорю... А любой военный самолет не чета гражданскому, зверь-машина. Короче говоря, остались в армии те, кто действительно полюбил летать, и летать не по-детски. Но вот армию полюбить они уже не смогли. И армия их не любит. Так, друг друга терпят через силу... Но привычка какая-то есть, жить можно, и выслуга лет идет, и жалованье серьезное. На гражданке таких полно, кстати, кто ошибся с выбором профессии, но все тянет и тянет лямку. И еще важный психологический момент: «экспериментаторы» не цепляются за армию. Они знают, что могут уйти, и жизнь на этом не кончится. Поэтому они с такой легкостью плюют на все армейские порядки, особенно на те, которые и военным-то не нравятся... Да, на всякий случай! – закончил Бобров. – То, что я тебе сейчас рассказал, это просто легенда. В армии много легенд, ты знаешь.
– Легенда, – согласился Стас. – Но неужели было сразу непонятно, что с офицерами такой номер не пройдет? Обманом вербовали только рядовых на пушечное мясо, и то очень давно. А офицер такого обращения не простит. Какой идиот придумал эту вербовку... И зачем наши согласились...
– Думаю, от безысходности рискнули. А может, решили, что самые умные. В министерстве полно менеджеров от армии, которые сапоги надевают только на строевой смотр. Им такая вербовка – с манипуляцией сознанием – могла показаться очень современной и прогрессивной... Кстати, уж если верить в легенду до конца, то конец у нее справедливый. Был слух, что гражданский, который выдумал экспериментальный набор, стал инвалидом. Катается в коляске и питается через трубочку. Ты прав: они не простили.
Стас подумал и решил, что такой исход ему нравится.
– Пух говорил, их осталось всего двое. Тоже выдумал?
– Нет, зачем же. Он просто не знает. Никто не знает, сколько их осталось. У нас в полку точно двое. Может, где-нибудь еще кто-то мучается... Чума и Хус хотя бы при серьезном деле. Им нравится быть лучшими, а лучшие – те, кто учат «Вороны». Я лучший, ты лучший... Чего смотришь? Это объективно. Был бы ты плохой, не попал бы сюда.
Стас почувствовал, что краснеет.
– В полку говорят, вы поэтому взяли «экспериментаторов» к себе под честное слово... – вдруг сорвалось у него с языка. – Потому что они хулиганы, но зато лучшие из лучших.
– Знаю, – сказал Бобров равнодушно. – Только ты не спрашивай, так ли оно на самом деле. Иногда мне кажется... Ой, неважно.
– Кто-то должен был загладить вину?
– Ишь ты, – Бобров покосился на собеседника новым взглядом, которого Стас раньше не замечал у него. – Во-первых, я не Иисус Христос. Во-вторых, такую вину ничем не загладишь. У них же обида, ни больше ни меньше, на Отечество. Нам с детства твердят, что армия России это и есть Россия. Что у военных чистые руки и горячие сердца. Что солдат ребенка не обидит... И такая вот история. Ладно, Стас, хватит об этом. Я все сказал.
Бобров выбил трубку в пепельницу и нажал кнопку «Старт». Глухо заурчал тяжелый мощный двигатель.
– И они каждый день помнят... – пробормотал Стас.
– Не каждый, – заверил Бобров. – Иногда им тут очень весело. Согласись, работа с «Вороном» – редкостное приключение. Мало кому выпадает такая удача. Будет, что вспомнить на старости лет, ты сам говорил... Ну и дурака повалять можно от души. Где ты еще так поиздеваешься над начальством, как в армии?!
– Слушайте, Пух вчера опять посулил Чумаку средство от потливости ног! Что это значит?!
– Время придет, сам узнаешь, – заявил Бобров сварливо, включая передачу. – Поехали торт пробовать. Ей-богу, выручай, а то в меня больше не лезет!
Через месяц Стас почувствовал: что-то начинает получаться. Он набрался уверенности и стал летать свободно. Раньше ему мешала постоянная боязнь совершить ошибку. Стас все время твердил себе, что надо «быть на уровне», из-за этого держался слишком настороженно, то есть скованно, и быть на уровне просто не мог. «Дыши, – говорил ему Бобров. – Я посмотрел телеметрию, ты так напрягаешься, что еле дышишь. Попробуй летать от дыхания. В следующий раз наплюй на задачу, начни делать вдох-выдох, вдох-выдох. Глубоко и спокойно. И в этом ритме танцуй над целью. Если не очень четко выполнишь задание – ерунда. Тебе важно начать дышать».
То ли это помогло, то ли просто время пришло, Стас и правда «раздышался». И полетел. Раньше его молодому «Ворону» требовалось два-три прохода, чтобы уяснить свои действия: пилот-наставник реагировал на ошибки машины слишком нервно, резко, да еще и поздно. Теперь хватало одного: стоило штурмовику сбиться или засомневаться, его мгновенно подправляла твердая спокойная рука.
Программа «каталась» все быстрее и быстрее. «Бобры» постепенно нагоняли полк. Сейчас уже не Стас тормозил звено, а только график. Им не могли дать больше полетного времени. И полигон тоже не резиновый. Да и Боброву не стоило перенапрягаться.
Стас готов был жить в машине. Он все еще обзывал пилотский отсек «душегубкой» но больше не выпадал оттуда замертво.
«Молодец. А теперь давай еще спокойнее, – сказал Бобров. – Ты вступаешь в опасный период. Это как на автомобиле: через год постоянной езды тебе кажется, что все знаешь, все умеешь и все можешь. Тут-то люди и начинают биться. Потому что начинают позволять себе лишнее. С самолетами то же самое. Гляди в оба».
Стас пообещал быть спокойнее.
«Наконец-то ты присиделся к машине, – сказал Чумак. – Совсем по-другому смотришься в воздухе. Орел практически! Теперь слушай, орел. Тебе уже хочется проявить индивидуальность, показать себя. Я даже наблюдаю потуги на личный стиль. Брось это. Потерпи годик, потом можешь выпендриваться. Летай пока как робот. Четко выполняй программу – и все. Не спеши, будь другом».
Стас пообещал быть роботом и другом.
Хусаинов подарил Стасу секретный документ, только для командного состава, – полную сводку летных происшествий за прошлый год с детальным разбором. «Я там выделил кое-что, обратите внимание. Это может напрямую касаться вас».
Стас прочел и поблагодарил.
Через неделю это и случилось.
Звено шло на цель через холмы, и Стасу показалось, что «Ворон» чересчур осторожничает, компенсируя просадку. Разница в поведении машины была едва заметна, но Стас уже чувствовал малейшие нюансы. И он успел заразиться от «Бобров» их перфекционизмом. Если можно идти чуть ниже и четче облизывать рельеф – то почему не сделать это?
Опытный пилот сразу бы заподозрил: «воздух не держит». Значит, устарела метеосводка, которую он смотрел перед вылетом. Теплый декабрь – коварный месяц, погода за бортом может резко измениться в одночасье. «Ворон» уже на рулежке почувствовал и учел это. Стасу достаточно было нажать одну кнопку, чтобы узнать, почему машина деликатничает при вертикальных маневрах у поверхности земли.
Вместо этого он при очередном прыжке взял управление на себя и показал «Ворону», как тот может на самом деле.
Все, что он запомнил потом, – адский грохот и сильнейший пинок под зад. Вокруг летали какие-то железные клочья. А потом над головой раскрылся с оглушительным хлопком купол парашюта.
Далеко впереди «Ворон» пахал землю брюхом.
Дальше события развивались очень быстро. За Стасом примчалась санитарная машина и налила ему спирту для поправки нервов. Козлов вызвал на ковер Пуха и забодал его до полуобморочного состояния. Пух, отдышавшись, принялся рвать Боброва. И то ли наговорил лишнего, то ли пригрозил неправильно – Бобров тоже озверел и показал Пуху, как «бобры умеют грызть всё». После чего начал задыхаться и ушел в санчасть, держась одной рукой за стенку, а другой за сердце.
Его отстранили от летной работы. Назначили внеплановую медкомисиию – и конец. Бобров сказал, что поедет в Москву на переосвидетельствование, но тут ему стало еще хуже.
Со Стасом они и словом не успели перемолвиться.
В отсутствие Боброва разнос виновнику летного происшествия устроил Пух. Было стыдно и противно.
Чумак сказал ему два с половиной слова, и то не длинных:
– Тебя же просили!..
После чего свел общение с ним к «подай-принеси».
Хусаинов подчеркнуто деликатно объяснил Стасу, в чем была его ошибка. Все следующие попытки заговорить с Хусаиновым разбивались о стену ледяной вежливости.
История пилотажной группы «Бобры» закончилась. На продолжение не было ни малейшего шанса.
Будто в порядке издевки, пришли из округа документы, которых уж и не ждали. Капитану Боброву присвоили звание майора.
Командир полка стоял посреди ангара, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. Голова Козлова была чуть наклонена вперед, он изготовился к своему любимому занятию: бодать.
За распахнутыми воротами было пасмурно и серо. Зима грозилась, грозилась, да так и не наступила. Чумак придумал на Новый год выставить перед домом Боброва пальму, всю в мишуре и лампочках – пускай человек порадуется. Они с Хусаиновым уже присмотрели в магазине деревце трехметровой высоты. Стаса участвовать не позвали.
Сейчас было не до шуток – звено внимало старшему начальнику. Начальник вещал.
– Удивительный вы человек, Хусаинов. Вроде и хотите как лучше, стараетесь, а непременно у вас побочные эффекты. Ложка меда в бочке дегтя.
Хусаинов сделал вид, что ему стыдно.
– Я думаю так, – сказал Козлов. – Кто проявил инициативу, тот и должен ее развивать. Успешно! А не справитесь – накажем.
– Какая свежая идея! – буркнул в сторону Чумак.
– Рад, что вы понимаете. Теперь заткнитесь, будьте любезны, когда старший говорит.
Стас разглядывал свои ботинки. Все было хуже некуда. Все разваливалось на глазах. А виноват был не кто иной, как лейтенант Васильев.
– Я бы для вас лично, Чумак, предложил что-нибудь гораздо свежее, – заявил Козлов. – Вроде ледяного душа. Тем не менее... С сегодняшнего дня вы трое выделены в особую учебную группу.
Звено дружно подняло глаза и недоверчиво уставилось на командира полка.
– Не благодарите, не надо, – Козлов криво усмехнулся. – Сами напросились, сами заслужили. И отдельное спасибо Бобу, который собрал вас в стаю. Мой приказ доведут вам под роспись после обеда. Смысл его следующий. У вас программа накрылась окончательно, забудьте о ней. Вас больше нет как боевой единицы. Но чтобы не тратить впустую накопленный опыт и уникальные...
На последнем слове Козлов поперхнулся и начал кашлять. Звено покорно ждало.
– ...Уникальные возможности! – выдавил из себя Козлов. – Так-то вот. Короче, будете работать по отдельному плану. Задача – оценить поведение машины при заглушенных системах «свой-чужой». Оценить всесторонне и представить доклад. По итогам доклада будет следующее решение. План вам тоже доведут к концу дня. Ну, Хусаинов! Выдумали, понимаешь... Загадку. Подарочек для полка!..
Хусаинов поморщился. Рапорт, который он подал весной – о конструктивной неспособности «Воронов» наносить дружественные удары, – крепко выручил полк. Козлов переписал рапорт своими словами и двинул наверх. «Вороны» стояли на особом контроле, и каждый чих, доносившийся из полка, внимательно исследовался. Поэтому рапорт не только прочли, но и обдумали. И... вычеркнули из протокола учений три условно сбитых машины! Осталось только банальное летное происшествие, случившиеся по вине разгильдяя Пейпера. Козлов и тут подсуетился: тот факт, что зенитка в Пейпера не попала, был учтен при разборе. Козлов вообще надеялся обратить это событие в подвиг, но самолет с отбитым крылом и разваленная в хлам полевая кухня – перевесили.
А потом, не прошло и ста лет, Козлову прислали «Дополнение 15 к техзаданию 3.1». Смысл которого, если расшифровать все термины, был прост: есть внеплановая работенка, сделайте и доложите.
На учениях главный инспектор сбил эскадрилью с курса активной помехой. В реальности такого быть не могло. Глазастые «Вороны» ходили, как штурмовики Второй мировой, по карте, сверяясь с местностью. Средства радиоэлектронной борьбы, способные увести «Воронов» от цели, должны были, как минимум, расплавить им мозги. «Вороны» работали там, где от помех дрожал воздух. Поэтому они доверяли лишь тому, что видели их объективы.
За одним исключением.
Окончательное решение на атаку «Ворон» принимал, визуально распознав цель как чужую. Если вдруг в зоне поражения оказывалась явно наша техника, не подающая сигнала «свой», она тоже по умолчанию считалась чужой. Может, ее враг захватил. Или мы ее врагу продали.
Все считали, что это придумано очень умно. А потом в Пейпера пальнула своя зенитка, стоявшая на ручном управлении, да еще с отключенной «распознавалкой». Упало нечто сверху – она и жахнула. Штурмовик тоже стоял на ручном, пилот точно знал, кто там внизу дурака валяет – и уклонился. А «Ворон» на его месте, едва увидев зенитку, треснул бы ей от всей души по башне.
И тут некоторые припомнили, что на реальной войне болтаются толпы порченой техники, которая, тем не менее, активно стреляет. И проделывает на честном слове многокилометровые марши, и в атаку бегает, роняя заклепки, и несет боевой дозор, подслеповато щурясь мутными линзами.
И если для «Ворона» любой, кто пароля не скажет, – мишень, то рано или поздно штурмовик устроит на земле дружественную кашу. Дай только время.
Надо было менять принцип разделения своих и чужих. Кардинально.
В «Дополнении 15» этот вопрос был поставлен довольно расплывчато. Похоже, разработчики сами недоумевали. Предлагалось для начала перевести несколько штурмовиков в режим полной самостоятельности. На полигоне смешать ряды своих и чужих боевых машин, всем отключить маяки, дать паре-тройке своих приказ атаковать «Вороны» – и поглядеть, чего дальше будет. Хватит ли у штурмовиков избирательности отделить агнцев от козлищ?
«Ворону» предложили задачу для идеального воина – в процессе отстрела чужих разглядеть и уничтожить «чужих среди своих».
Чисто в теории «Ворон» должен был справиться. Он мог за пару километров распознать цель размером с кошку, а за километр отследить, куда кошка поворачивает голову. Обычно «Ворон» способен был «вести» штук двадцать кошек. Но раньше ему не предлагали лично разбираться, какие из них хорошие, а какие плохие!
Вдобавок, резко усложнялся расчет огня. Кем-кем, а снайпером «Ворон» не родился, он был, говоря по-военному, «неустойчивой огневой платформой». Летать – это вам не ездить, скажите спасибо, что вообще куда-то попадаем. А тут дополнительные вводные могли поступить в любую секунду – и все надо было обсчитать, и всех чужих гарантированно накрыть.
Он мог просто не успеть – и пойти на лишний круг, что никого не радовало. Он мог банально «зависнуть». Раньше ни один «Ворон» не впадал в ступор: его мозг, чувствуя перегрузку, отсекал второстепенные задачи. КБ давало гарантию, что штурмовик всегда будет в твердом уме, максимум – поглупеет слегка. Теперь надо было снять блокировку вторичных задач, и чем это кончится, никто не представлял... То есть компьютерная симуляция показала: все будет замечательно, и «Ворон», как обычно, чудо из чудес. Умная и зоркая машина уверенно отличала своих от чужих в обстоятельствах, когда человеку пришлось бы убивать любого, кого заметил, – иначе человеку с задачей не справиться.
Но что получится в реальном воздухе над реальными целями – бабушка надвое сказала. Уж кто-кто, а Козлов это понимал. Тут пахло очередным летным происшествием, и вешать его на звено, «катающее программу», он не собирался.
Пускай «экспериментаторы» займутся. Все равно им сейчас заняться нечем. Тем более они сами это придумали...
– Если не справитесь, пеняйте на себя! Вопросы?
Чумак поднял руку.
– У нас Васильев безлошадный, ему что делать?
– Сядет на машину Боброва. Для баланса, так сказать.
– Секундочку... – протянул Чумак. – Не понимаю.
– Да куда уж вам!
– Секундочку. Разве машину Боброва не заберут в КБ?
– Зачем? – очень натурально удивился командир.
– Сами же говорили про уникальный опыт. Второй такой машины нет. Это ведь живой Бобров, лучший в мире штурмовик! – Чумак невольно повысил голос.
– У машины не откатана до конца программа. Завод не примет ее. Не имеет права.
– Бог с ним, с заводом! – почти закричал Чумак. – Машину надо отогнать в распоряжение конструкторского бюро. Надо! Она не может пропасть! Что, в КБ этого не понимают?!
– Старший лейтенант Чумак, проснитесь. Заказчик поставил задачу – готовить слетанное звено. При чем тут машина Боброва? Она сама по себе ничего не стоит. А вашего звена, повторяю, больше нет!
Чумак растерянно оглянулся на бобровский «Ворон», будто просил у него поддержки.
– Это не простая машина, – глухо произнес Хусаинов, глядя под ноги. – Это машина ведущего. И она практически готова, вы же знаете. Она хоть сейчас поднимет звено, отведет на цель и выполнит задачу, как никто другой. Здесь нет таких живых пилотов, как этот «Ворон». Закончить программу – дело формальное, хватит месяца, от силы двух. Нужно только полетное время. Разрешите нам, мы сами ее откатаем. Только разрешите.
– Не вижу смысла, – отрезал Козлов.
– Прошу вас, – все так же глухо сказал Хусаинов. – Допустим, вы сейчас не видите смысла. Но он откроется, когда вы сдадите эту машину. Мы ее откатаем. Найдем резерв времени. Дайте только полетное.
– Не пожалеете, – пообещал Чумак. – Когда с этой машины снимут данные, заказчик будет на седьмом небе от счастья. Матрица ее мозга...
Козлов поглядел на Чумака, как на несносного ребенка. Выпрямился и поставил голову прямо. Передумал бодать.
– Теперь понял, – сказал он. – Грешным делом, я думал, хоть вы тут нормально соображаете. Нет, ничуть не лучше остальных. Вы помешались все на этой матрице мозга. Вот и носитесь с отдельно взятой машиной. Смотреть масштабнее надо, молодые люди! Обернитесь, Чумак, и доложите, что видите перед собой.
– Ну, «Ворон», – буркнул Чумак, не оглядываясь.
– Вы обернитесь и посмотрите внимательно, – повторил Козлов терпеливо.
Чумак повернулся кругом.
– Сухой полсотни пять «Ворон», он же «Рэйвен пять», третий выпуск в установочной партии, техзадание три один, бортовой один два один, состояние отличное, пилот-наставник майор Бобров, – пронудил он.
– Состояние хорошее, – поправил Козлов. – Теперь доложите мне: то, что вы видите, похоже на истребитель?
– Ну... В общих чертах... Не особенно.
– А на разведчик?
– Не сказал бы.
– Вы очень любите эту машину, я понимаю. Я тоже летчик, если вы забыли, и у меня тоже есть любимый самолет. Но видите ли, какая тонкость, старший лейтенант Чумак. То, что вы видите перед собой, оно – штурмовик. Оно не работает в одиночку. Ни-ког-да.
Чумак повернулся и, опустив плечи, уставился себе под ноги. Как и остальные двое.
– Я же не злодей, – сказал Козлов. – Я просто выполняю приказ. И я который год талдычу всем в полку, что одна прекрасная машина не заменит четыре хороших. А вы, господа асы, вцепились в индивидуальный пилотаж. Нет, я и это понимаю. Вы наконец-то дорвались до самолета, который летает как зверь! Пугает танки и давит полевые кухни! Но разве от вас требуется это? Заказчику не нужна матрица, снятая с отдельной машины. Ему нужна матрица хорошо слетанного звена. Дайте мне четыре машины Боброва, которые умеют работать каждая на своем месте, – я вас расцелую и представлю к наградам. Дайте мне, черт побери, эту вашу пилотажную группу «Бобры»! Я считаю ее слишком разболтанной, но это еще вопрос. Некоторые говорят, она более живучая из-за того, что болтается. Ну, где она? Нету. Ничего у вас не осталось. Как сказал товарищ Сталин в первый день войны – всё просрали! Извините за выражение. Всё просрали!
Выдержал паузу и добавил:
– Слабое звено.
«Слабое звено» стояло как в воду опущенное.
– А отдать кому-нибудь? Жалко же... – слабым голосом взмолился Стас.
– Ты вообще молчи, – без лишних церемоний сказал Козлов.
По-прежнему заложив руки за спину, он подошел к машине Боброва и уставился на нее в упор.
– Они думают, мне не жалко... Они думают, я не ценил их командира, не понимал его. А то, что я сам его командир, это вам шуточки? Столько лет в одной упряжке, и в боевых операциях, и потом тут вот... Кто его защищал, вашего Боба ненаглядного, когда он лез на принцип?! Кто его задницу спасал двадцать раз? Кто его с больным сердцем держал на летной работе? Кто разрешил вас, умников, выручить? Кто, спрашиваю? Пушкин Александр Сергеевич?!
Козлов вдруг осекся.
– Здра-асте пожалуйста! Какие гости! Не прячься, я тебя вижу. Да иди ты сюда, не бойся, все нормально!
Стас часто заморгал. Хусаинов напряженно выпрямился. Чумак широко улыбнулся.
В ангар вошла Лена.
В черно-красном мотоциклетном костюме, с алым шлемом под мышкой, она выглядела здесь, рядом с самолетами, будто пилот из фантастического боевика «Золотые крылья». И гладкие черные «Вороны» вдруг стали другими. Из привычных рабочих лошадок они превратились в то, чем были на самом деле.
Боевые машины завтрашнего дня.
– Здравствуйте, Иван Иванович, – сказала девушка. – Привет, ребята. А я вот зашла...
– Зря ты не позвонила заранее, тебя бы встретили... – Козлов склонился, целуя ей руку. Стас и не думал, что он так умеет.
– Меня никто не пустил, я сама просочилась, – быстро сказала Лена. – Некого наказывать. У вас там дырка в заборе.
– Опять?! Где это?
– На старом месте шов разошелся.
– Халтурщики. А ты говоришь, наказывать некого, хе-хе. Командир всегда найдет, кого!.. Что отец?
– Лежит на диване, читает. Все грозится, что, как встанет, в Москву поедет. Мама его по часам лекарствами кормит. Сказала на радостях, что если я в летное поступлю, она, так уж и быть, не убьет меня.
– Ах, ма-ама... – протянул Козлов со значением.
– Мама, – Лена кивнула.
– Так это совсем хорошо.
– Бывает и хуже, – сказала Лена, глядя Козлову прямо в глаза. – Я, собственно, почему зашла...
– Догадываюсь. Вот его машина, – Козлов ткнул пальцем. – Бортовой один два один. Ну, извини, Леночка, мне пора. Зря ты не позвонила, я бы тебе экскурсию устроил. Чумак! Ждите документы и сразу приступайте.
– Господа офицеры!
– Вольно. – Козлов зашагал к воротам, на миг остановился в них, коротко оглянулся на Лену и вышел из ангара.
Лена осторожно прикоснулась к черному борту отцовской машины, погладила его.
– Какой приятный на ощупь...
– Спецпокрытие, – сказал Чумак. – Ничего не отражает. Ну, привет, красавица.
Они обнялись. Подошел Хусаинов, пожал Лене руку.
– Вы очень вовремя пришли, милая барышня. Нас уже забодали и приготовились топтать копытами.
– А я боялась, что подставила вас. Я по стеночке шла, не понимаю, как Козел меня заметил...
– Учуял. Нет, все правда хорошо получилось.
Стасу девушка издали кивнула. Он несмело улыбнулся в ответ. Он не знал, как себя вести.
Лена обернулась к самолету и опять погладила его.
– Что теперь с ним будет... Спишут? Как папу?
– Нет, полетает еще. – Чумак, в свою очередь, крепко хлопнул «Ворона» ладонью и дал ему отеческого пинка по носовому колесу. – Мы все еще чуток полетаем. Я бы тебе рассказал, но это секретная информация.
– Ой, правда?! – Лена просияла. – Папа будет страшно рад!
– Иди сюда, – поманил Чумак.
Он сунул палец в неприметную выемку на боку машины. С чавканьем раскрылся оружейный порт.
– Прошу!
– А можно?!
– Тебе – нужно. Стас! Тащи бобровский шлем.
Стас бегом бросился к шкафам с инвентарем. «Ух ты! – раздалось позади. – Ничего себе...»
Контрольная панель в темном брюхе «Ворона» расцвела огоньками. Машина пискнула несколько раз, приветствуя человека. Потом вопросительно блямкнула: это кто сюда незнакомый лезет?
– Слушайте, она живая! – воскликнула Лена.
– Прикидывается, – заверил Чумак. – У тебя компьютер тоже разговаривает.
– Ты не понимаешь! Компьютер это компьютер. А тут...
– Давай я тебя подсажу. Внутри очень тесно, предупреждаю. Так... Вот шлем, надевай. Теперь подожди, я тебя подключу.
– Да, ребята... – послышалось из темноты, моргающей разноцветными светодиодами. – Это вам не «Сессна»! Ой! Мама!!! О-о-о...
– Подключил.
Из «Ворона» доносились экстатические охи и вздохи.
– Закрой ее для полноты картины, – посоветовал Хусаинов.
– Не надо, – сказал вполголоса Чумак. – Ее тогда вообще оргазм хватит. И после этого у нее плохо будет получаться с мальчиками. А впрочем... Леночка! Хочешь, мы тебя закроем на пять минут? Для окончательной профессиональной деформации.
– Да-а-а!!!
Чумак захлопнул порт. Обернулся к Стасу. Тот стоял, держа под мышкой алый мотоциклетный шлем.
Чумак закусил губу и прищурился.
– Дать бы тебе в морду... – протянул он.
Хусаинов толкнул его, показывая глазами на «Ворон»: тот все видел и слышал. Чумак отмахнулся.
– Игорь, он не виноват, – прошептал Хусаинов. – Это мы сами так его настроили. Он все время хотел нам что-то доказать. Ну и перестарался.
– Не знаю, что сделаю, если он сядет в машину командира, – прошипел Чумак. – Даже не знаю. Я возился с ним ради Боба, ради звена. А он все испортил... Козел это нарочно придумал. Отдать ему машину Боба – да большего позора для нас представить невозможно!
Стас подошел к «Ворону», поставил шлем на крыло.
И быстрым шагом направился к выходу из ангара.
Его никто не окликнул.
Когда из танка выглядывает механик-водитель, а на башне сидит командир, танк не страшен. Но движущийся танк, задраенный по-боевому, наводит ужас. Машина кажется вам живой. Вы не знаете, чего от нее ждать. Пускай она до последней заклепки своя, русская, первое желание – отойти подальше с ее пути. А то мало ли что у нее на уме...
«Ворон» не выглядел страшным. Он был таинственным, загадочным, но не зловещим. С ним хотелось познакомиться ближе, спросить, как дела, о чем он думает, куда собрался. Поговорить на равных.
Стас проводил глазами две машины, выруливающие на старт. Поднял руку, чтобы помахать вслед... И опустил ее.
Поправил на плече сумку с личными вещами и зашагал по краю летного поля.
Его догнал открытый джип. За рулем сидел лейтенант Миша.
– Зря ты, – сказал он. – Попомни мое слово, очень зря. Ладно, прыгай, до КПП подброшу.
– Я лучше пройдусь на прощанье. И ничего не зря. Для меня тут нет места. А в линейных полках вакансий полно.
– А с этими... – Миша мотнул головой в сторону двух «Воронов», пробующих рули на взлетной. – С ними тебе никак?
– Сам подумай, если бы было иначе, меня бы отпустили так легко? Люди годами добиваются перевода. А мне Козлов лишнего слова не сказал.
Миша понимающе кивнул.
– Только не злись, но ты по его понятиям вроде как порченый. То, что машину грохнул, – ерунда, тут их целое кладбище. Но ты слишком долго летал в «слабом звене». И они тебя за своего держали, не пытались съесть. Это для Козла дурной знак.
За спиной раздался глухой свист. Стас оглянулся. «Вороны» пошли на взлет. Отчего-то защемило сердце.
– Кстати, вспомнил. Мне тут рассказали про потные ноги Чумака. Ерунда полная. Они когда в полк пришли, эти «экспериментаторы», Козел им лекцию прочел о моральном облике военного летчика, а потом говорит: покажите носки. У всех нормальные, у Чумы в цвет российского флага. Козел спрашивает – что такое? А Чума возьми да ляпни, мол, в форменных ноги потеют. Ну и загремел сразу в дежурные. Его потом этими потными ногами донимали все, кому не лень. Я-то думал, забавная история, а ничего особенного...
– Ему действительно в форменных носках плохо, – сказал Стас. – Он в спортивных ходит на службу, а они же не бывают уставного цвета, и он себе заказывает за большие деньги.
– «Экспериментатор»... – Миша фыркнул. – Как ты только с ними такими уживался?
– Прекрасно, – ответил Стас.
«Пока не оказалось, что я им совершенно чужой... – добавил он про себя. – Бобров, уникальный человек, способен настолько понять чужака, чтобы заступаться за него, выручать. А главное – прощать. Чума и Хус многому научились у Бобра, но этому не смогли. Командира они любили, а меня терпели. Интересно, кого они в состоянии понять и простить? Никого?»
– Странные они, – сказал Миша.
– Совершенно нормальные. Просто озлобленные. Несчастные люди, в общем.
– Ну-ну... – протянул Миша недоверчиво. – Ладно, брат, счастливо! Авось еще свидимся.
Джип умчался. Стас неспешно пошел через поле, держа курс на дырку в заборе.
«Надо все-таки на прощанье зайти к Боброву, – думал он. – Страшновато, но придется. Не прогонит же с порога... Надо взять и рассказать ему все, что я понял. И поблагодарить. Вряд ли ему станет легче, но это важно для меня. Еще извиниться перед Леной. За что? Да все за то же. Неизвестно, кто тяжелее переживает отлучение Боброва от неба, он сам, или его дочь. А я виноват, пусть косвенно, пусть это вообще недоказуемо, но я виноват, и я попрошу у нее прощения.
Надо, надо, надо.
А может, не ходить?
Ведь если Бобров и сдержится, то Лена наверняка такого наговорит... И придется слушать. И кивать. А я полгода в «слабом звене» только и делал, что слушал да кивал. Сыт по горло. Оно мне надо снова? Ну виноват я, виноват, что теперь?!
В конце концов, я поступил чисто по-бобровски: сам себя наказал. И хватит.
Есть теперь для меня смысл идти к Боброву?»
Решая этот вопрос, Стас так разволновался, что полез в узкую дырку не с той ноги и застрял. Намертво. Подергался немного и принялся хохотать. Он смеялся до тех пор, пока его, красного и в слезах, не вытащил из дырки Пух.
– Что, попал в безвыходное положение? – ехидно спросил комэск.
Стас шмыгнул носом, утерся рукавом и ответил:
– Нет.
Надвинул фуражку на глаза и быстрым шагом направился в сторону военного городка. Миновал свой дом.
И пошел дальше.