Я недоуменно осмотрелась — никаких оркестров, разумеется, не было. Зато были люди. Выползали на широкую дорогу из всех щелей — домов, кафе и магазинов — как встревоженные, завороженные муравьи. Амулеты с божественным знаком на груди каждого светились золотом, как и провода, что опутывали крыши, кроны деревьев и высокие ажурные фонари на аллее. И от этих проводов и шла музыка.
А люди шли в храм. Спокойно, не толкаясь и совершенно безмолвно. Лишь тихое шуршание шагов и складок одежды — длинные струящиеся платья у женщин, строгие костюмы и мужчин. Среди чернокожих жителей города затесались и редкие туристы — и они точно так же зомбировано шли за толпой с восхищением на лице.
Как, собственно, и мы с Хоуком.
— Это еще что? — напряженно спросила я, послушно шагая со всеми. Могла бы остановиться — я вовсе не чувствовала себя загипнотизированной — но было просто любопытно.
— Полуденная месса в честь Златоликого Бога, — тихо, чтобы не привлекать внимания, сказал Хоук. Я тоже сбавила голос.
— И вера так сильна, что все бросают дела и спешат к храму? Или это какая-то магия? Знаешь ли, жутковато.
Идти становилось тяжелее — мы подымались в гору. К тому же музыка не давала сосредоточиться, а к ней еще присоединились и запахи — цитрусы, корица, ладан, мускат… это из того, что было мне знакомо. А сильнее всего — кофе. Терпкая контрастная смесь — как и музыка. Оно не должно было успокаивать, а должно было раздражать, вызывать неприятие… но затягивало, как наркотик.
— Вера и магия здесь всегда были единым целым.
— И вот этого я не понимаю… Что собой представляет этот Бог? Ведь все чудеса можно объяснить магией. И магия однозначно реальна, в отличии от этого… Златоликого.
— Богов создают не только ради того, чтобы объяснить чудо.
— Я прошу не философии, а конкретики. Ты же так любишь рассказывать легенды, — как бы я не старалась не показывать своей обиды на Хоука, тон мой был прохладным.
— Как кстати ты вспомнила о легендах… Помнишь ту сказку, которой так наслаждалась на Готреде? — он остановился. Хотел, видимо, своими шаловливыми ручонками напомнить мне, как я тогда наслаждалась. Я его опередила — первая поцеловала. Стремительно и зло, не позволяя касаться себя.
Кто-то из горожан не выдержал, бросил в нашу сторону нечто явно осуждающее на своем быстром, клокочущим языке.
— Какая ты неприличная девочка, дорогая, — тяжело дыша, сказал Хоук. Я едко усмехнулась.
— Пусть все видят, как сильна наша любовь.
Хоук промолчал. Я, прикусив губу, отвернулась. Где же твоя непробиваемая самоуверенность, женишок, вечная насмешка… Неужели все вдруг настолько стало серьезно?
— Почему нельзя просто телепортироваться к храму? — отстраненно спросила я, провожая взглядом выводок детишек в торжественных лимонно-желтых нарядах.
— Потому что запрещено. Таковы правила пребывания в Гоуд-Сва — телепортация только в специально предназначенных для этого местах.
Некоторое время мы просто шли рядом, не разговаривая и бросая друг на друга странные взгляды. Запах кофе становился все сильнее — еще немного и я его разлюблю. В музыке стали пробиваться какие-то испанско-цыганские мотивы. Оранжевые плитки под ногами исчезли, осталась лишь чисто-черная гладь…
Как бы мне снова начать получать удовольствие от бездумных поцелуев и познавательной болтовни? Приспичило тебе, Яна, понимаете ли чего-то большего…
Эйнар дать большее был готов.
Хватит этих мыслей.
— Златоликий Бог имеет какое-то отношение к феям из Эквариуса? Тоже творения магических деформаций… ну и людской фантазии? — небрежно спросила я. — Вообще-то я немного читала про эту страну — благословенный край, самый богатый и магически развитый на Вейдане. Но власть здесь — строгая теократия и все, что касается их Бога, тайна за семью печатями. Лишние знания, видимо, разрушают веру…
— Верно… Златоликий Бог из недр земных золото берет и простым людям отдает. — Хоук говорил подстраиваясь под мелодию. — Златоликий Бог светом своим солнце застит — он сильнее; жары не пускает, дарит городу благословенную прохладу и влагу.
— И что же берет он взамен?
Мы наконец вышли к храму. Дорога перетекла в огромную площадь, где в самом центре стоял — а точнее держался в воздухе — многоступенчатый храм. Все светилось — от бесчисленных золотых проводов, что спустились на землю и живыми лентами-змеями вились по черным плитам, тянулись вверх на нижнюю террасу храма-зиккурата. Или, точнее, спадали вниз, словно безвкусный новогодний “дождик” с табуретки, на которой ёлка стоит…
Картинка из детства, давнего счастливого детства, когда отец еще рядом был и мама часто улыбалась, а братья — бесячие балбесы, слишком мелкие, чтобы серьезная третьеклашка понимала, как их любит — встала перед глазами так ярко, так неожиданно, что сердце на миг защемило…
Люди — бесчисленная толпа вокруг храма — стояли прямо на этих проводах, не обращая ни на что внимания, и амулеты со спиралью на их шеях горели еще ярче.
Музыка, стучит в едином с сердцем ритмом, нарастает.
Жрицы вышли на ступени храма, разбрелись по первым трем террасам и начали танцевать. Прекрасные, черные, как крепкий кофе со сливками с золотыми крупинками — у них белые юбки из сотен длинных шифоновых лент, дребезжащие браслеты и ожерелья, кольца и серьги. Они все в масках, скрывающих левую половину лица — золотых, конечно. Длинные-длинные, до пят, волосы прикрывали обнаженную грудь, струились в белых складках ткани.
Жрицы танцевали — отрепетированно, жутковато-синхронно, и от их движений провода словно вибрировали, разгорались, а ленты юбок наливались золотым светом.
Жрицы пели песню-молитву — мне непонятную, но люди вокруг приходили в экстаз…
Хоук что-то там рассказывал.
Но я и так видела, что за магия здесь творится. Храм — что огромный артефакт, танцы — что, активируют его. Вытягивают крохи магии из мира, из людей… да, быть может, перерабатывают и отдают обратно. И вот вам богатства халявные и какие-то желания из молитв к Златоликому Богу исполняются, должна же эта энергия куда-то тратится… чтобы можно было продолжать ее брать. Извращенный замкнутый круг. Нечто такое, глубоко неправильное, что я задрожала от отвращения. И солнечные ленты под ногами мне виделись гадкими червями, и хотелось просто броситься прочь… Я сдернула с шеи врученный местной таможней амулет, отбросила, как ядовитого паука.
Прижалась к Хоуку.
— Что с тобой? — он встревоженно убрал прядку с моего лица. — Я думал тебе понравится… пусть есть и обратная — темная — сторона, но красивое зрелище…
Я покачала головой. Он пусть и знал, но я-то чувствовала.
Я слишком чувствовала магию. То, как покалечен этот мир. Я вспоминала страшилки Вальдора — и мне было сейчас по-настоящему страшно. Магия — чистая энергия — забиралась; магия — овеществленное намерение-желание — отдавалась. Но какая-то часть исчезала без следа.
Камень на моей груди обжигал.
И пелена вдруг спала.
От нахлынувших эмоций, от бьющих прямо в сердце образов, от развеявшегося тумана на воспоминаниях я чуть не упала наземь. Вцепилась в Хоука, как в спасительный круг, прикусила, почти до крови, язык — чтобы не завыть.
Картинки и эмоции мелькали и мелькали.
Мой дом — мой старый дом, который я давно уже домом не считала… но сердцу видней.
Разодранные у карнизов пожелтевшие обои в комнате, где прошло мое детство — папа подарил когда-то волнистого попугайчика на день рожденье, вредного, глупого… я так плакала, когда он умер… сильнее, чем когда папа ушел…
Моя любимая красная кружка с отбитой ручкой — я выронила ее на пол, когда мама сказала, что никогда меня не простит — за чертов брак, за самую ненавистную ошибку…
Клематис, обвивающий решетку на балконе — крупные фиолетовые цветы, на них я смотрела, чтобы не встречаться взглядом с матерью… когда впервые, через три месяца после развода, соизволила вернуться домой и сказать, что она была права…
Лица братьев — фотографии из вконтакта… Голос мамы — уже год только из телефонной трубки…
Мы так давно не виделись, ни касались друг друга… Наша — моя — такая неправильная обида, непрощение. И я делала вид, что остался просто долг — деньги семье на жизнь и лечение… Благородная Яна. Твердила, что ради семьи — пусть и покинутой — я всегда готова на все, и так оно и было…
Только я почти на два месяца об этом позабыла. Забыла о том, как и почему мне это важно. Забыла о паре вещей, что были одними из причин моего согласия учиться в академии: стипендия, что решала все проблемы с деньгами для семьи, и желание, которое помогло бы все наладить — помириться. Такое наивное желание, что и признаваться в нем даже самой себе было стыдно.
Но я стала учиться — и все это на долгие недели стало неважным.
А теперь все старые привязанности в родном мире — вспыхнули с новой силой. Завеса вокруг академии, что — я ведь знала об этом! — приглушала связь с родным миром, чтобы студенты полностью могли погрузится в мир магический, потеряла надо мной силу.
Я истерично рассмеялась.
Да, чувствовать — это совсем не то, что знать.
Хоук успокаивающе сжал меня в объятиях, зашептал — голос его дрожал, так же, как мое тело:
— Тихо, тихо, дорогая. Ты чего это? Давай, пойдем, отсюда, поговорим, успокоишься…
Я как заведенная качала головой.
— Просто верни меня в Академию…
Мне нужно — очень-очень-очень нужно — было увидеть родное, земное лицо.
— К Кеше… мне… живот заболел, хочу зелье какое взять, а в лазарет не хочу, там зелья ненадежные, там. говорят, целительница сомнительная, — я сама не понимал, что несу.
Конечно, Хок мне ни на миг не поверил.
От этой проклятой музыки уже тошнило! И кофе я уже реально теперь ненавижу… при чем тут вообще кофе?
Я так не хотела плакать при Хоуке.
В голове — кавардак, но в душе — все еще хуже.
— Пожалуйста, Билли…
— Не зови меня так, — прошептал он, нежно обнимая.
Телепортировал меня к вратам и сразу — же, к двери комнаты Кеши. Замер в нерешительности. Искренне беспокоился, чувствовал себя виноватым, хотя на этот раз совсем был не при чем… Это приятно согревало, но сейчас мне нужен не чужой, но такой мой жених, а старый друг.
— А за незаконную телепортацию тебе ничего не будет?
— Будет. Штраф. Надо бы пойти… заплатить сразу… иначе больше на Вейдану и не пустят.
Он не хотел уходить. Смотрел все на меня — тревожно и понимающе, вцепился в руку так отчаянно. И я мягко его оттолкнула
— Так иди… спасибо.
Спасибо, что понял и оставил меня сейчас.