Две другие стрелы Гарав всадил под лопатку и в глаз — они тоже улетели дальше. Местный с задумчивым видом почесал нос и тоже начал стрелять.
Его стрелы практически повторили попадания Гарава. Но остались торчать в мишени. Жестом местный предложил стрелять в медведя. Но Гарав покачал головой, снова заряжая арбалет. И показал на дерево за росчистью — ель, украшенную оранжевыми лишаями, выделявшуюся среди прочих даже в чаще. До неё было метров сто. На столько Гарав из арбалета не стрелял никогда. Но с другой стороны — гномский арбалет — не спортивная машинка.
— Вон та ель, — сказал Гарав. — Фередир, поставь там что–нибудь.
Тот кивнул, поманил с собой троих пацанов, и они оттащили туда, к ели, всё того же кабана. Вернулись бегом. Местные мальчишки смотрели обиженно и даже враждебно. Чемпион выглядел уныло, но ещё бодрился — кажется, всё–таки не верил, что такое возможно…
…Возможно.
Гарав попал все три раза, и местный только рукой махнул, когда ему явно стали предлагать попробовать выстрелить. Буркнул что–то, но, когда отдавал шкурки Гараву, пожал ему локти с искренним восхищением и в движениях — и во взгляде.
И вздохнул.
* * *
Сидя у шалаша, Гарав любовался мехом. Он как–то не воспринимал эти шкурки, как большие деньги. Если золото и серебро были близко к людям и в Пашкином мире, то меха, хоть и дорого стоили, не соотносились с «богатством». Но мех был красивым, что спорить. Казалось даже, что на нём играет солнце, которое если и было — то за кронами елей.
Фередир сидел наискось, резал на подобранной деревяшке какой–то сложный узор, мурлыкал простенькую песенку — такую простенькую, что не прислушаться было нельзя…
— Я пpоснулся pано утpом, оседлал опять коня.
Поднялась тpава степная, снова в даль меня маня.
Я скачу навстpечу солнцу и смеюсь в его тепле.
Есть лишь счастье гоpизонта для pожденного в седле.
Степь pаскинулась шиpоко и цветаста, как ковеp.
Звонок голос дpуга–pога, конь силен и меч остеp.
Я пою, и эта песня вдаль несется сpедь полей:
«Есть лишь счастье гоpизонта для pожденного в седле!»
Обгоняя летний ветеp, конь несет меня стpелой.
Только он на целом свете мне и дpуг, и бpат pодной.
Для дpугих шелков богатство, златый кубок на столе -
Есть лишь счастье гоpизонта для pожденного в седле.
Мудpецы в высоких шапках пусть ведут извечный споp.
Я ж познал, что все живое с самых Сотвоpенья поp
Без пpичины не pодится и не сгинет на земле…
Есть лишь счастье гоpизонта для pожденного в седле…
Стихи Анариэль Ровен.
— Волчонок, а почитай что–нибудь.
Гарав ещё раз тряхнул шкурки, отложил их, потянулся. Он и не думал возражать — наоборот, после стольких дней молчания… Пару секунд мальчишка думал, что прочесть. И вспомнились стихи, которые писала одна женщина, уже взрослая — с ней Пашка познакомился в Интернете. Их Гарав тоже перевёл. На одной из вечерних стоянок у костра, когда думал о… о Мэлет. А просто и сейчас легко вспомнил перевод. Помедлил ещё немного — и…
— Я себя ведь раздавала по кускам,
Не боялась и ходила по мосткам,
И поскрипывали мерно мостки,
А под ними воды огненной реки.
А сегодня, что за диво со мной?
Я из дому ни рукой, ни ногой,
А в светлице полумрак полусвет…
Сколько дней прожито в ней, сколько лет.
Мне и воля уже не нужна,
В чистом поле пролегла борозда,
Словно след лежит на сердце моем,
Хорошо так было нам в ней вдвоем.
А потом ругали матерь с отцом…
Опозорила я весь отчий дом!
Запирали на тяжелый засов,
Выпускали во дворы злобных псов.
Посадили меня в темный чулан,
Жениха нашли, будь он окаян!
А мил друг мой убежал на войну,
И забыл давно про ту борозду.