Мы оказались в одной палате: он - после инфаркта, я - с пробитой в автомобильной аварии головой. Кроме нас тут валялись еще двое, но их койки были поодаль - и за книжкой не дотянуться, и не услышишь, о чем говорят. Ходить же мне первое время категорически запретили (хотя я, конечно, как только очнулся и понял: живой, я стал по ночам подниматься), но и когда врачи разрешили покидать постель, мне уже было ни к чему налаживать тесное знакомство с лежавшими вдали - я подружился с моим соседом, привык к его тихому голосу, тем более, что моего соседа, как и меня, одолевал один проклятый вопрос: зачем живет человек? Вы наверняка замечали, что в обыденной суматохе как-то редко задумываешься: "зачем" да "почему"? Живешь - и слава Богу. Но если вы побывали на краю, если вам привелось заглянуть в бездну, то, отойдя от этой бездны, вы норовите уже сами, по своей воле, вытянув шею, всмотреться в далекий пламенный мрак... И неизбежно становитесь философом, беря в ожившие руки чашку с горячим чаем или уловив, помимо мерзко-сладкого эфирного духа, в воздухе еще и тонкий запах женских духов: "Ах, как хороша жизнь! И проста, проста в своих загадках!.." И в голове начинают сверкать огненные слова: "Но зачем тогда всё это: муки совести, поиски истины? Может быть, стоит просто жить - есть, пить, спать? А каких нас больше любят женщины? Да и любят ли они? Может, они как кошки - великодушно делают вид, что любят, а им наши прикосновения, наши ласки нужны только для того, чтобы вырабатывалось электричество, от которого их глаза ярче, а кожа нежнее?.." Я попал в автокатастрофу из-за того, что торопился к своей красавице... не могла она в новой шубе приехать ко мне автобусом... а водитель из меня плохой. Я не успел увернуться - какой-то пьяный на МАЗе поддел и откинул мою машинешку на тротуар, аж под окна магазина... Женщина не дождалась, наверняка обиделась и вряд ли знает, где я. Но я и не просил никого позвонить ей: когда она узнает, пусть у нее будет побольше чувства вины. "Ах, я представления не имела, где ты! Бедненький, в больнице!.."
Но повторяю, мне повезло - у меня интересный сосед. Остролицый, худенький человек в мешковатой лиловой пижаме, был, можно сказать, знаменитый местный писатель. Правда, я давно ничего нового у него не читал... Но, еще до того, как я понял, с кем рядом лежу с кусками льда на голове, он обратил на себя мое внимание тем, что упорно нарушал грозное предписание врачей: не шевелиться. Он, как будто искушая судьбу, вставал и, белый от боли, ходил взад-вперед, как, наверное, ходят в зоне, руки за спину, вокруг моей койки - от стены по дуге до стены, наклоняясь ко мне, если я лег, и продолжая рассуждать вслух о мучительных материях бытия. Если сказать коротко: он вслух каялся. И Дворец радости, про который он поведал, как бы собрал вокруг себя все его мысли... и я постараюсь передать его рассказ, как человек науки, максимально точно.
- Ну, кто мене, скажите, знает? - Он слегка "упрощал" свою речь, он как бы привык стесняться того, что писатель, и всю жизнь доказывал словечками "чё", "тады", серой одежонкой, что тоже всякое повидал, от земли человек. - Только красноярцы и знают. Вот мне стукнуло шестой десяток. Если по правде, жизнь кончена. Хотя говорят: для писателя - самое начало зрелости, и на Льва Николаевича ссылаются. Ну, куды там, я не Лев Толстой, у нас имений не было... рос в холоде, ел, что попало... а самое главное - был атеист. Мы же все коммунистами были, писатели. Даже если не член, на собрание все равно должон прийти. И еще так на тебя смотрят: небось, чё-то неправильное задумал писать... это ежели до сих пор заявление не подал... А вступил - взносы, собрания каждую неделю... ты свой, ты тут... Так и варились, как грибы в черной воде, все как бы одинаковые, все тупые... Хотя каждый про себя-то знал, чего он стоит. И посылал, посылал в скромной бумажной папочке свои произведения в Москву - авось, умному человеку на глаза попадутся... И уж если вдруг твоя книга выходила в Москве, здесь на тебя начинали коситься... ишь, вырывается из круга... для наших кураторов из КГБ дополнительная забота: переписка, телефонные звонки... Но что наши страсти в сравнении со столичными?! Как-нибудь подкопишь деньжат, соберешься с духом да прилетишь в Москву - там игры пострашнее: во-первых, нашего брата, писателЕй, не двадцать человек, и не двести, а может, вся тыща! И все разделились на шайки-лейки, и у каждой шайки свой журнал... и стукачи ходят из компании в компанию, звезды на погоны набирают... А где-нибудь в бане или на рыбалке решается, кому нынче премию дать... Мне Коля Доризо рассказывал (он сам из добрых мужиков!): лет на пять вперед расписано, кому собрание сочинений издать, кому однотомник. Конечно, на провинцию им плевать. Но если ты прорвался с книгой под светлые очи всесоюзного читателя, то тебя тут же запишут к тем или этим... И бывает, на какой-нибудь писательский сабантуй издалека выдернут: вот, и о русской глубинке печемся... только ты тут, брат, голосуй за наших... Я-то лечу в столицу, робея, предполагая умные разговоры о вечности, о метафоре, о парадоксах истории, а там пьянка на три дня да хвастливый мат секретарей союза писателей... И когда вернешься домой, рассказать-то нечего. Коллеги подозревают, что там что-то особенное тебе порассказали, а поскольку ты молчишь, начинают злобиться: утаиваешь! Стал вхож к литературному начальству, нос задрал. Поганое время!.. Сейчас только от тебя зависит, что ты напишешь, о чем... другое дело, частные издательства могут на хрен послать: им нужны "дефективы", но могу и издать... из тщеславия... или морда твоя понравится... но уж курочить книгу не будут, указывать на намеки, на пессимизм героев... Хотя бы из лени. Но я сейчас о другом.
Бывали и счастливые поездки, когда судьбу благодаришь, что ты сюда попал... Ну, например, делегация русских писателей ездила поздравлять Расула Гамзатова в Дагестан. Конечно, и там без водки не обошлось... Но какие мудрые речи! Страстные стихи среди отдающих эхом гор! Какое уважение к старикам! Или, помню, был один раз в Доме творчества в Пицунде... живого Косыгина видел - оказывается, там рядом санаторий ЦК, что ли... Шел грустный такой старик с бритым помятым лицом... А вокруг божественная тишина. Белый гладкий песок, море на закате - как отвернувшийся подол неба, где край воды - не разберешь... Сосны, до корней раздетые ветром... Я тогда целую повесть разом отмахал, о своей целинной молодости... как поехал за девчонкой одной на комбайне средь ночи и попал хедером прямо меж двух деревьев... ни вперед, ни назад... Ну, влюбленный был, страдал... В село заходить - стыдно... обсмеют, а то и под суд отдадут... До утра разбирал, отвинчивал... и, освободившись от деревьев, снова собирал свой железный транспорт... и как раз на заре, под рев петухов, вернулся в поле, где наши спали... Обидно, в книгу эта глава не попала - редакторша из "Молодой гвардии", строгая дама с голубыми волосами, вынула сорок страниц и - в корзину. Когда книга вышла, я и копию тех страниц выкинул - мне показалось: и вправду ерунда... "мельчит" тему, как сказала московская редакторша. А сейчас-то думаю: если и было что доброго
в той повести... Ну да ладно. Сам виноват. Вон, говорят, Астафьев все варианты хранит... молодец мужик. Это ж труд! Но я сейчас о другом. Я про Дворец радости.
Случались в те годы особо торжественные праздники литературы и искусства, которые проводились на государственном уровне, где выступали секретари ЦК КПСС, а то и сам генеральный... Мне не привелось бывать на этих сборищах (может, и слава Богу!), но вот в одну дальнюю поездку я был неожиданно включен. Это был выездной секретариат СП СССР, что ли?.. в южных республиках нашего тогдашнего огромного государства... Я уж теперь не упомню, и не по причине старости (просто нас как начали поить, начиная с города Самарканда, где самолет встретили золотозубые молодые девушки и парни с длинными трубами, вскинутыми в небо): то ли мы сначала в Таджикистан заехали, а потом в Азербайджан... то ли наоборот... Но Дворец радости - он точно в Азербайджане, в Баку. Называется Гюлистан, что-то вроде страны цветов, или дворца цветов. Но нам перевели: Дворец радости. И вот, о том, что я там увидел и что испытал, до последнего часа не забуду...
Но прежде - чё уж лукавить! - о том, в каком я тогда находился состоянии. Я пил. Жена, отчаявшись, уехала к своей матери под Кемерово, дочка проходила практику в лагере биофизиков на Ангаре... А я, редко заводившийся до той поры, вдруг в очередной раз заглянул в свою душу и понял: трус! И все, что я написал, - шелуха. Никому не нужно. И если меня тут немного знают - из какого-то квасного патриотизма. Лучше бы они Платонова читали, а не мои книжонки. А то еще на встрече в библиотеке подходят пионеры, честь отдают, как генералу, и хором цитируют страницу про глухариный ток из какого-то моего рассказика... Стараются, глаза возводят горе... А я уж и не знаю, куда от срама деться. Пукнуть, что ли, чтобы вернуть их к жизни?.. Да боюсь травмировать детей... потеряют уважение ко всей советской литературе... Ну, ладно, больше не будем шутить.
Итак, допился я до того, что на почту не ходил дня три, газет не брал. Мне, правда, послышалось однажды: в дверь звонят. Но вставать неохота... А это, как раз, как я потом узнал, телеграмму приносили: "Согласны ли принять участие... в том и том-то... " Помню только: гостиница "Россия", отлет такого-то... Я забежал к соседям, спросил, какое нынче число, запер квартиру - и в аэропорт: ежели самолет во время полетит, успею... Продолжаю. Почему я прежде всего золотозубых девиц упомянул - меня поразило, что такие свежие, молоденькие, смуглые, и у всех зубы золотые... Неужто сахаром испортили? А потом понял: для красоты. Как знак изобилия. Эти же не просто девицы встречали нас в аэропорту - так сказать, символ южной республики! А уж парни с хоркающими и завывающими трубами, воткнутыми концом в алый бархат заката (мы прилетели как раз перед обвалом черной звездной ночи юга) как бы оглашали на весь мир: смотрите, какие гости к нам пожаловали... Восток есть восток, руководителя нашей делегации, известного партийного писателя, старичка с красным бабьим лицом, заставили выпить рог с вином - и он выпил, хотя говорили: недавно перенес инсульт (а сейчас думаю - не могли не знать о болезни, наверняка рог был не полон...) - и, рассадив начальство в черные лимузины, нас - в автобусы, повезли в гостиницу. Я оказался на седьмом или восьмом этаже в огромном номере один, на столе стояла ваза с яблоками, бутылка вина и бутылка нарзана. И терзаемый муками совести и неким страхом (зачем я сюда поехал? В ногах слабость, в голове гул после двух самолетов...), я выпил сладкого вина и тут же опьянел. И, как всегда исполнившись дерзости, побрел поискать соседей - где-то должен быть хороший мужичок Михаил, писатель из Мурманска, лысый, скуластый, с походкой вперевалку, бывший моряк - мы рядом летели. И еще одна дама была - вроде бы переводчица, которая мне сказала: какой вы милый, какой смешной. На моем этаже все оказались из Прибалтики, этажом ниже - из Армении и Ленинграда... наконец, я нашел мурманчанина - он шел по коридору пятого, сам узрел меня, затащил к себе: "Давай вмажем по маленькой!" На столе у него, в отличие от моего стола, чернел коньяк, в тарелке светился розовый крупный виноград (как мраморный) и стояли три бутылки "боржоми". Я в шутку, как бы обижаясь, указал на явную несправедливость в распределении благ, на что бывший моряк смущенно ответил:
- Видишь, тут все по рангу... а я член правления... Ты бы посмотрел, что у генералов.
- Много? - залился я смехом, чтобы он не подумал, что завидую.
- "Не выдоишь за день - устанет рука". Но вот уже по всем номерам трезвонили телефоны - народ сзывали на ужин. Мы с Михаилом причесались и пошли по лестничным пролетам вниз - лифты вмиг стали заняты. На первом этаже, в пустынном ресторане, ярко горели все люстры, хотя было накрыто всего два-три стола. Мы, стесняясь, подождали в стороне, пока сядут "генералы", но те вообще не появились. Мы поняли - они там, в своих номерах, с хозяевами, а может, еще в каком-нибудь особом зале... Один из встречавших, с усами, но маленький, поднял тост за великую многоцветную советскую литературу, и сразу около нас опять появились радостно улыбающиеся девушки с желтыми зубами - под бряцание бубна закружились в танце. Мы ужинали. Знакомой русской дамы не было. За столами сидели неизвестные мне писатели из разных республик.
На следующее утро нас всех - на черных машинах и в автобусах, в сопровождении милиции с "мигалками" и сиренами - повезли в некий прославленный совхоз, где выращивают виноград. Нас встретили уже иные золотозубые девушки, погрубее (эти, видимо, еще и работают) и руководитель хозяйства, тучный пожилой мужчина при орденах, в соломенной шляпе.
- Ассаалям алейкум...
- Алейкум ассалям... - он почеломкался с приезжим начальством и, поклонившись гостям, тут же - верх восточной лести - попросил "ахтуграф" у нашего краснолицего классика. У того не оказалось в кармане авторучки - ему тут же была выдана авторучка с золотым пером, и хозяин в шляпе (уж не было ли все это разыграно, и не в десятый ли раз?) сказал: - От имени тружиников я жилаю: пуст наш великий писател напишит самый хороший книга нашим скромним золотым рущкой.
И приезжих повели по дороге. Я в жизни не видел такой дороги: справа и слева - стена черного и золотого винограда, а над нами - с разрывами для солнца - переброшены арки, с них тоже свисают тяжелые гроздья с крупным, дымчатым, светящимся виноградом.
- Кушийте!.. - говорили нам, и мы деликатно ели. Хозяин вел нас вдаль, где на пологом холме стояли под белыми скатертями длинные столы... а пока он милостиво обнимал то нашего первого секретаря, то его замов, а то и просто русских писателей. Причем, я заметил - он не обнял писателей из соседних республик...
- Вят, - говорил он с грустной улыбкой, как бы сам осознавая, что не очень правильно произносит русские слова. - Тут нидавно мой друг был, Вилли Брант, знаишь, да?.. Типер ты тут, мой друг... как тиба зовут? Саша теба зовут?.. Кюшай виноград, для сирдца полизно. Вилли мне так и писал потом: данке шён, говорит... зер гут...
Ну, можно много чего вспомнить, но вы, конечно, ждете, когда про Дворец радости? Не думайте, что забыл... То, что я маленько рассказал, это как бы подступы к заявленной великой теме... Вот слушал я этих щедрых людей, обнимался с золотозубыми девицами и парнями (тоже золотозубыми), потрясенный их жизнью, которая как бы сплошной праздник, и все думал: а где же изнанка? Ведь не может быть, чтобы все они так радостно жили. Я внимательно вглядывался в лица виноградарей, механизаторов, пожилых женщин, которые тоже встречали нас, выстроясь у дороги, и не видел угрюмых лиц, какие у нас на Руси, не слышал злых окриков, не видел пьяных... Может, правда, все они счастливы, зарабатывая в поте лица своего хлеб свой, как написано в Книге всех времен? Или перед нами - результат жесточайшей восточной дисциплины: улыбайтесь, приехали гости? Я попытался было с каким-то простоватым дядькой переговорить, он, кажется, механик (судя по черным рукам, по измазанной машинным маслом одежке), но, увы, на все мои вопросы южный человек радостно отвечал: "Спасибо!.. Приезжайте еще!.." Я уж не хотел упоминать, но упомяну совершенно невероятную встречу в каком-то хозяйстве: к нам подошли НАШИ читатели. В частности, местная учительница русского языка протянула мне мою самую первую "московскую" книжку:
- Пожалуйста, если вам не трудно, подпишите ее для моих учеников, для нашей сельской школы.
Книжка выглядела если не читанной, то хотя бы пролистанной. Я расписался на титульной странице, а учительница сказала:
- Мне очень понравился образ комбайнера, который влюбился в девушку из соседнего аула... Когда ему кажется, что в поле ржи... так, да?.. ходит ее маленький жеребенок, и она его ловит... а он боится их задеть комбайном...
Читала! (Готовилась! Но все равно приятно.) И точно такие же разговоры ожидали всех писателей, приехавших в гости к виноградарям глубинки...
- Слушай, - совершенно очумел от радости Михаил из Мурманска. - Да они тут, бля... лучше знают мои книги, чем мои земляки! Два партработника даже поспорили, как понимать образ мичмана, героя одного моего романа...
- Да, - вырвалось и у меня. - Сказочная, неправдоподобная поездка. Начинаешь верить не только в официальное, так сказать, братство народов, но и в интерес друг к другу... А мы-то - лопухи! Никто не вспомнил стихов Рудаки или Омара Хайяма...
- Не подготовились, - хмуро кивнул Михаил. - Ты не помнишь?
- Про вино помню, а удобно?
- Их великий поэт! Чего ж неудобно?!
Неловко лыбясь, как деревенский дурачок, я подошел к одному из секретарей СП с более или менее еще незакаменевшим лицом, пробормотал, что вот, помню стихи Хайяма, не прочесть ли? Тот шепотом спросил разрешения у "классика", но, к моему удивлению, "классик" еле заметно покачал головой: не надо. Вот те раз! А хозяева, принимавшие нас, продолжали хвалить наши книги, цитировали Пушкина и Маяковского, и наливали, наливали... В ответ наш краснолицый главный писатель сказал:
- Мы любим вашего замечательного народного героя, остроумного и мудрого Ходжу Насреддина... Однажды, говорят, Ходжа Насреддин пошел на базар и увидел, как один жадный торгаш обманывает бедняка... - Краснолицый литературный вождь, наиздававший, как я немного позже узнал, в СССР и в странах соцлагеря столько своих книг, что вышел на второе место после Ленина, но внешне очень скромный, с тихим голоском, довольно гладко пересказал одну из многочисленных баек про Ходжу и заключил: - Я поднимаю этот тост за мудрость вашего народа, за юмор вашего народа, за счастье вашего народа!
Переглядываясь, восторженно (мол, какой молодец большой русский гость!) ему аплодировали все, в радиусе пяти-шести километров. А я, сокрушенно утирая лоб платком, осознавал: вот, значит, как!.. из всех нас ОН подготовился. И этого было достаточно. А я со своей самодеятельностью мог только спутать годами налаженный ритуал торжественной встречи. Но это я позже понял. А тогда подумал: ничего, как-нибудь в другом месте отблагодарю стихами Омара... Мы, русские провинциальные писатели, тоже не лыком шиты...
И вот - Дворец радости. О, мой сосед по палате, досточтимый господин с пробитой головой, лежите и не двигайтесь - я вам изображу, как в телевизоре, то, что я видел, в лицах. Ну, прежде всего, конечно, я никак не похож на цветок розу... и не похож на мальву... или еще на какой огненный восточный цветок... Но представьте - цветы, цветы, цветы. Я уж не говорю: фонтаны, фонтаны... И чекисты, чекисты... И золотозубые, золотозубые... И все ждут, когда приедет САМ. Мы товарища Гейдара Алиева еще не видели, но сегодня увидим. Это он принимает нас во Дворце радости. Мы стоим в холле под белой лестницей, напротив дверей, выстроясь в линейку. Здесь писатели пятнадцати республик, в большинстве своем люди пожилые, много фронтовиков. Наш руководитель волнуется, достал листочек, шевелит губами. И почему-то невероятно душно. То ли вентиляторы не справляются (на улице жара, бродят грозы, но дождя все нет и нет), то ли сказываются три или четыре дня (я уже путаюсь) наших экскурсий по виноградным полям, где стоят белые столы и течет сладкое шампанское рекой... Сердце почему-то очень гулко колотится в грудной клетке, и время от времени поворачивается, как боксерская перчатка, чтобы ударить как-то иначе... Господи, лишь бы сознание не потерять, вот будет стыд.
Наконец, некое дуновение прошло по Дворцу радости - подъехали машины, и се - шагает впереди свиты, победительно улыбаясь всеми зубами, высокий, совершенно лучезарный восточный человек. Почти без акцента обращается к нашему "классику", что-то говорит о значении письменного слова в деле воспитания человека будущего и показывает рукой вверх. И сразу же туда устремляются молодые смуглые с небольшими усами мальчики в штатском, а золотозубые девушки устраивают живой коридор, кланяясь и роняя на ковры лепестки белых роз. И Хозяин рядом с нашим Первым идут, скромно потупясь, на второй этаж, и мы, естественно, следом. Где-то на середине лестницы у меня темнеет в глазах, закружилась голова. Я хотел было приостановиться и опереться о гладкие мраморные перила, но словно боком наткнулся на железный борт грузовика - с улыбкой меня подвинул прочь один из малозаметных людей. Я не понял, почему он это сделал, но машинально пошел-таки вместе со всеми дальше, надеясь, что до стола дойду, а там коньячок мне поможет... Нас предупредили, что нужно садиться только на свое место: "Ищите карточку с вашей фамилией". Столы стояли буквой "П", и стулья были поставлены только с внешней стороны столов. На вершине "П", прямо посередине, уже восседал, склабясь, но глазами как бы уйдя в глубокие раздумья, Гейдар Алиевич, справа от него шмыгал носом наш багроволицый "классик", слева прикипел к стулу массивный человек серого цвета, с седыми усами, со стальными глазами. Он ни разу не улыбнулся, и я до сих пор не знаю, были ли у него зубы золотые, как у большинства, или обыкновенные. Он на протяжении всего вечера угрюмо сопел, разглядывая гостей одного за другим. Я, шатаясь, тащился мимо стульев и никак не мог найти свою карточку. Я уже обогнул угол и пошел к "президиумному" столу, как меня снова кто-то остановил незаметным движением - мне почудилось, я наткнулся на невидимый сейф. Кажется, это сделал улыбающийся официант.
- Извините, - пробормотал я. - Не могу найти своего места. Моя фамилия такая-то...
- Спасибо, что обратились ко мне, - отвечал человек в белом костюме. И показал рукой в дальний конец. - Там ваше место. Приятного аппетита!
И точно - вернувшись туда, откуда я начал свое унизительное путешествие, я понял, что проглядел свое место по той простой причине, что моя карточка упала "лицом" вниз. И почему-то это обстоятельство ввергло меня в тоскливые размышления о своей никчемности на пиру жизни, о том, какой же я бестолковый, и не лучше ли попросить начальство отправить меня срочно домой, в Сибирь. (Предполагалось, что мы поедем еще в Душанбе... или в Ташкент, не помню...) Но, добравшись до места и увидев, что моя рюмка наполовину заполнена коньяком, я тут же выпил. И заозирался, ища бутылку, чтобы налить еще, но оказалось - этим занимаются официанты. А в данную минуту все замерли - и официанты, и гости: поднявшись над сказочным столом, негромко, очень негромко говорил Хозяин республики... Мне издалека трудно было услыхать, о чем он говорит, но я тоже напрягся, так как на меня несколько раз оглянулись. Может быть, я звякнул рюмкой о вилку, ставя на место... Наконец, я понял - тост произнесен, все завставали - и я тоже вскочил с пустой рюмкой, но мне тут же в нее весьма ловко из-за правого моего плеча официант что-то налил, но очень немного. Я выпил, и в небесах заиграла зурна, зазвенели бубны, и в осветившемся волшебным светом зале перед нашим столом появились феи в дымчатых платьях. Изгибая руки, они закружились, томно и сладострастно улыбаясь запрокинутыми лицами. И возник, как джин из сосуда, золотозубый пожилой человек. Он запел:
- Воды арыка бегут, как живые... переливаясь, журча и звеня... - И дальше припев. - В небе светят звезды золотые... - Господи, сколько же лет назад я слышал эту песню?.. Ее пел Рашид Бейбутов, был где-то на юге СССР такой певец, маме моей нравился. Она любила всяких цыган, и этого Рашида любила. Я хлопнул по плечу Михаила из Мурманска и сказал ему об этом, он ухмыльнулся.
- Так это и есть Рашид Бейбутов!
- Он что, не умер?! Может, сын?
- Нет, говорят, сам.
- Какой молодец!.. - Я смотрел, как движется этот старый человек в прекрасном серебряном, как паутина, костюме, как блестят его глаза, как свеж голос, и подумал: наверное, это оттого, что здешние люди ценят жизнь, как праздник. А мы, русские, татары и прочие, себя как будто на помойке нашли... Всё перезабыли: песни, игры, старые имена... - Друг!.. - обратился я, поймав секунду тишины, к далекому Рашиду Бейбутову. - Спой: "Ох, спасибо, Сулейману..."
На меня несколько человек оглянулись и зашикали. Знакомая дама покачала головой. Всё, разлюбила. И я решил пойти покурить - все равно покуда больше не наливали. Спустился по мягкому, как трава, ковру, уложенному на ступени белой лестницы, заранее вынул сигарету и показывал ее по дороге всем смуглым усатым парням, которые стояли справа и слева, как оловянные солдатики, глядя на меня:
- Где у вас можно в зубы дать, чтобы дым пошел? - Они встревоженно нахмурились. - Ну, покурить, покурить?
Переглянувшись, помедлив, мне показали на открытую дверь, я зашел в беломраморные покои, где также торчали, отражаясь в зеркалах, несколько усатых молодых чекистов. Я вежливо поздоровался, закурил. И тут мне стало дурно. Выронив сигарету на сверкающий пол, я оперся ладонью о теплую стену, которая кренилась. Усатые хмуро и неодобрительно разглядывали меня. "Нализался, русский товарищ!.." - прочел я в их глазах.
- Я... я трезвый, - попытался я объяснить, но слова пропали в горле, и мне захотелось на воздух, под открытое небо, иначе я умру. Как лунатик, вытянув руки, я вышел в холл и направился к выходу, к высоким дубовым резным дверям со стеклянными окошками разного цвета. Сейчас... Но на моем пути встали плечом к плечу парни с усиками.
- Нельзя.
- Как?.. Почему?.. - промычал я. Перед глазами все плыло.
- Нельзя, - тихо и жестко отвечали мне.
- "В не-ебе... светят звезды золотые..." - наверху пел на "бис" нестареющий певец.
- Мне... мне туда. - Я царапал ногтями сердце и валился им на руки. - Дышать...