Сначала он сидел молча, перебирая четки, но монотонно жужжащий автомобильный мотор, очевидно, вызвал в нем желание к песнопению. Его приятный, хрипловатый голос изредка, переходил в высокие ноты фальцета и пение его напоминало "йодлинг" альпийских пастухов...
Это действовало успокоительно на меня и я переключился от подавленного настроения к бодрому, уверяя себя, что, несмотря на все временные несчастья, выпавшие на мою долю, впереди у меня еще много лет "ковать свою фортуну".
С последних холмов, окружающих долину реки Тола, показалась широко раскинувшаяся Урга. Среди низких построек, выделялся двухэтажный, темно-красного цвета дом Русского Консульства. В нем, как на малом острове, среди бушующего океана, за все время упорных боев за Ургу, укрывалась группа русских, титулованных беженцев. Причиной их безопасности послужило то, что здание было в версте от города, по дороге к китайскому пригороду Маймачен и то, что в нем все еще жил русский консул.
Абсолютное невмешательство этой группы в дело нашего освобождения из тюрьмы, очевидно, послужило доказательством их лояльности к китайским властям и их не трогали...
Я ехал не торопясь, навстречу моему, такому неизвестному и, возможно, к такому грустному будущему. В моих мыслях, неотступно, был барон. Кто он был? Он не был сумасшедшим. Там, где приходилось проявить нормальные человеческие чувства - они у него были! желание внимания, влюбчивость, ревность. После взятия Урги, в Консульстве был парадный обед, на котором присутствовал барон. Как мне передавали, он сидел рядом с женой бывшего вице-губернатора города О.
Нетерпевший, по его собственным словам "баб", он молчал и вел себя конфузливой букой, пока умница, черноокая аристократка, не приручила его своими разговорами о буддизме, его легендах, ритуалах и популярных сказаниях.
Барон оживился, повеселел и, в свою очередь, говорил о переселении душ, о том, как он прислушивался к шуму ветра в лесу и в траве, о том, как он наблюдал полет птиц и вслушивался в их крики и все это, вошло в его мышление для самосовершенствования наряду с христианством.
Слева, рядом с бароном, сидел его любимец, есаул Кучутов - сорвиголова, весельчак и обладатель приятного и мощного баса. Когда-то регент Иркутского архиерейского хора уверял, что только отсутствие сценической внешности препятствует Кучутову заменить Шаляпина. У певца-бурята было торсо циркового атлета, длинные, до колен руки и короткие, кривые ноги. Дима не горевал над своей внешностью; из бывшего молодого Иркутского дантиста он превратился в лихого наездника-казака. Он, вместе с Тубановым, во время атаки на Ургу, ворвались во дворец и вынесли на руках Хутухту и, поддерживая своими могучими руками живого бога за его талию, между своих скакунов, умчали его на священную гору Богдо-ул...
За этот подвиг, Богдохан дал им обоим звание гунов (князей) и по арабскому коню из своих конюшен.
По настойчивым просьбам присутствовавших на обеде, Дима, под мастерски подобранный и также мастерски сыгранный, аккомпанемент на рояле вице-губернаторши, спел застольную. Унгерн был заметно очарован хозяйкой, а она, в свою очередь, своими гостями, в частности, бароном и певцом, Димой.
Говорили, что барон потом часто передавал поклоны, через Диму, баронессе А., а тот, передавая поклоны, очевидно, не забывал себя, напевая любовные мотивы и... "переиграл".
Однажды вечером, Унгерн, объезжая сторожевые посты, остановился у Консульского дома; вдоль ряда привязанных, оседланных лошадей, он усмотрел буланого, арабского коня, который, переступив повод передней ногой, запутался в нем так, что себя стреножил и стоял с своей мордой низко притянутой к своей передней ноге.
А из окон второго этажа, Димин сладкий голос, под аккомпанемент рояля, слал в душную Монгольскую ночь призыв: "О милая, доверьтесь мне...".
Взревновавший барон послал наверх, сопровождавшего его, дежурного офицера по гарнизону с приказанием - есаулу Кучутову, за небрежность к казенному имуществу (коню), немедленно сесть на крышу.
Напрасно Дима уверял, что его араб находится на подножном корму в табунах и что запутавшийся конь не его, а Тубанова, все же он переночевал на крыше...
Как только я въехал в Ургу, какая-то перемена привлекла мое внимание: обыкновенно занятые скамейки, свободными от нарядов, солдатами перед Комендантским Управлением, были пусты; самого Коменданта, полковника Сипайлова, дом, рядом, был заперт и оконные шторы спущены; беговая двуколка, на которой этот стареющий, полковник-щеголь, в синем, мехом опушенном кафтане, пускал, полной рысью, чистокровного жеребца по улицам города, была прислонена, оглоблями кверху, у конюшни... Многие китайские лавки были закрыты... Редкие прохожие смотрели на мой автомобиль и на меня с какими-то настороженно-вопросительными взорами, точно спрашивая: "Кто ты и откуда?".
Переехав Ургу, я ссадил ламу, в верстах 10-ти к западу, у его монастыря. Там же я встретился с санитарным обозом.
На передней телеге, с лицом белым как мел, лежал с забинтованной ногой, доктор К. Ко мне подошел фельдшер, сопровождавший этот обоз с ранеными и попросил меня довезти, страдающего от тряски в телеге, доктора и его самого в Ургу. Я знал фельдшера Струкова, он сидел вместе со мной в тюрьме, и, конечно, согласился.
Я ехал медленно назад в город, чтобы дать себе возможность выслушать все то, что мне говорил, сидящий со мной на переднем сидении, фельдшер:
"Унгерн рассчитывал на дополнительную мобилизацию среди русского населения на пути его дивизии к Кяхте. Каково же было его изумление, когда первые две русские деревни, к которым он подошел, оказались пустыми.
Разгневанный барон приказал сжечь всю, оставленную населением, деревню. Из крайней избы, спасаясь от дыма и огня, вылез, кланяющийся в пояс, седобородый старик. Унгерн приказал подарить ему лучшую избу - в следующей деревне; она оказалась тоже пустой, но ее не жгли, только для того, чтобы дать старику хороший выбор.
Красные, давно поджидавшие наступление барона, выставили 50-ти тысячную армию для его встречи. Хотя Унгерн и знал о таком численном превосходстве красных, но он, все же, решил прорваться в Троицкосавск и Кяхту, где, по донесениям, было сильное белое "подполье".
В первом же бою, артиллерия красных, собранная со всего Иркутского Военного Округа и Забайкалья, картечью расстреляла значительную часть конницы барона, отбив его дерзкую атаку. Сам барон был ранен в ягодицу.
- Дура, пуля - нашла же место, - ругался он, сидя боком в седле.
Дивизия, под давлением красных, отступила в гольцы к востоку, открыв дорогу на Ургу для большевиков.
Эта крупная неудача имела большие последствия. Обходя ночью бивуак, Унгерн увидел раненых, лежащих рядами на траве, в то время как, врач спал в палатке. Взбешенный барон вбежал в палатку и одним ударом ташура сломал ногу спящему...", - Струков кивнул головой назад на полулежащего на заднем сиденьи доктора К.
- После этого, барон спохватился и вдруг пообещал больше не пороть своих "трусливых овец - офицеров". Но было поздно... "Трусливые овцы" набрались храбрости и, в одну темную ночь, открыли пулеметный огонь по палатке, правой руки барона, Генерала Резухина. Генерал был ранен и, в то время как, его адьютант перевязывал его рану, один из офицеров, бывшей Оренбургской армии, не могший простить Резухину расстрел полковника Дроздова, (См. "В Монгольской тюрьме".) выстрелом в затылок, убил его наповал.
- В двадцати верстах к востоку, где стояла другая полудивизия, заговорщики употребили тот же прием "ликвидации" барона. Из-за темноты, пулеметный огонь, ошибочно, изрешетил палатку вестовых.
- Барон выбежал, вскочил на своего коня и поскакал под защиту тургутской сотни.., за ним гнался сотник М. и, по его словам, стреляя по Унгерну кричал: - Остановись, дурак, трус...
Тургуты сочувствовали заговору; они, молча, навалились на барона и, связав его, уготовили самую страшную для Унгерна меру наказания - оставили его связанным на дороге, где он и был подобран разведкой, наступающих красных.
Барона возили по улицам г. Иркутска в клетке на телеге - напоказ жителям.
На суде над ним в Ново-Николаевске, Унгерн держался вызывающе и, если не молчал, то ругал своих судей, пытавшихся допрашивать его о его "преступных планах".
Там же он и был расстрелян...".
МОИ БЕСЕДЫ С А. Ф. КЕРЕНСКИМ В 1966 г.
О ТРАГЕДИИ НА ЛЕНЕ
Мы, гимназисты Черниговской гимназии, газет не читали. Не было нужды и привычки. Чтение газет не запрещалось, но сенсационный язык репортеров не одобрялся как засоряющий речь юношей, для сохранения чистоты которой, рекомендовалось читать классиков.
- Что касается политики, то этим будете заниматься будучи студентами, к этому времени молодежь созревает для противоречий и бунтов, - как-то сказал с горечью наш Инспектор классов, сын которого, студент, отбывал ссылку где-то за Уралом.
Но, когда я был в седьмом классе и в то же время воспитанником старшего отделения Дворянского Пансиона, я читал местную газету, довольно тщательно в продолжение целого месяца, в апреле 1912 года.
Однажды мой воспитатель позвал меня к себе в кабинет и, усадив рядом с собой на диван, спросил:
- Когда Вы получили последнее письмо от отца?
- Три недели тому назад, - ответил я, немного удивленный его вопросу.
- Тогда Вы, наверно, не знаете о тревожных новостях, уже объявленных в газетах. - И он, сделав небольшую паузу, с какой-то настороженностью в глазах, протянул мне страницу местной газеты в которой я прочел:
"Сто сорок пять из бастующих шахтеров Ленского Золотопромышленного Товарищества, около г. Бодайбо, были расстреляны солдатами местного гарнизона"...
Дальше были подробности этой трагедии:
..."После зажигательных речей ораторов на долгом митинге, состоявшемся на Феодосиевском прииске, возбужденная толпа, в четыре тысячи рабочих, направилась к Главной Конторе Ленского Товарищества, находящейся на Надеждинском прииске, с требованиями об увеличении заработной платы и улучшения жилищных условий.
Жандармский ротмистр Трещенков, назначенный Министром Юстиции Щегловитовым представителем Государственной Охраны и Безопасности, не надеявшийся на миролюбие толпы, заранее вызвал полуроту солдат под командой штабс-капитана Санжаренко, из Бодайбо; она была уже выстроена развернутым фронтом, вдоль насыпи железной дороги, (Узкоколейная железная дорога на протяжении 60-ти верст соединявшая прииски с городом Бодайбо.) преграждая дорогу идущим рабочим. Напрасно посредники, посланные Главноуправляющим Компании и представителями местной администрации, просили толпу остановиться и послать их представителей", чтобы обсудить их требования.
Как последнее средство, чтобы остановить надвигающуюся массу шахтеров, Правительственный Окружной Инженер Тульчинский отправился к бастующим с той же настойчивой просьбой - разойтись, предварительно выбрав своих представителей для переговоров с Управляющим Главной Конторы.
Его увещевания были напрасны... Толпа была в 5-стах шагах от группы административных лиц скучившихся за солдатами.
Кроме Мирового Судьи E. M. Хитуна, Товарища Прокурора Иркутского Окружного Суда Н. И. Преображенского, Заместителя Главноуправляющего горного инженера Теппан, двух-трех горных инженеров заведующих отдельными приисками, в этой кучке были жандармский ротмистр, исправник и офицер Санжаренко.