Вроде доходчиво объяснил и Зверев, кажется, успокоился. Только через несколько минут, когда мы устанавливали вторую гранату для пробного взрыва и едва мы остались наедине, он вкрадчиво поинтересовался:
— Слышал также про вас, что вы можете видеть еще не случившееся. Войну вот с японцами предсказываете, об этом уже все в округе знают. А вот скажите, про какие грядущие события вы только что говорили?
Э-э, — не сразу понял я, о чем речь.
Ну, вы сказали, что для вас важно, чтобы трон Романовых в грядущих событиях устоял. А какие это события? Неужели японцы нас расколошматят?
Я вздохнул. Оглянулся вокруг. Мурзин, Васильев и оба полицейских низших чинов уже спрятались за валуном и лишь украдкой выглядывали, опасаясь случайного взрыва. В руках у меня был новый шнур, который я опять привязывал к кольцу и готов был уже с ним отойти. Зверев поглядывал на меня, в ожидания откровений:
Э-эх, господин Зверев, ну, зачем вам эти пророчества? Что они вам кроме недоверия могут дать? Я и так уже много наболтал перед Марией Федоровной, что заслужил ее ссылку. Что же мне теперь и здесь распускать слухи? Увольте, не хочу. Мой язык иногда меня подводит, а отправляться в ссылку еще дальше я
не имею никого желания. На Сахалин говорят, отправляют самых отъявленных негодяев, а я с ними встречаться никак не хочу.
— Я понимаю вас, очень понимаю. Но вы и меня поймите, у меня служебный интерес. Печаталось тут одно время столичное трепло в газетках, так вот он тоже, как и вы каркал нам войну с япошками. Смешно даже, читали мы его всем отделом, вместо театральной комедии. Но, теперь-то я начинаю замечать, что в чем-то он был все-таки прав. Например, вот, этот выскочка говорил, что если вдруг японцы смогут высадить свой десант на полуострове, то Порт-Артур окажется в осаде и долго ему не продержаться. От полугода до года времени он давал времени, а потом все — капитуляция. Смешно конечно, но, я тут не так давно прикинул и по всему выходило, что не так уж этот писака был не прав. У нас же фактически ничего к осаде не готово. Один второй форт закончен, а к
некоторым даже и не приступали. О какой обороне может идти речь, если наши вояки не изволят чесаться?
Ну, я, наверное, с этим писакой соглашусь. Порт и вправду не готов к обороне.
Да, не готов. Я флот наш стоит все время на рейде, редко когда в море выходит на учения. И не стреляют почти, а матросам откуда выучку взять? А япошки, говорят, готовятся очень старательно и деньги для войны по подписке с населения собирают. И говорят, что дело это продвигается очень активно, народец их на патриотическом подъеме. Вот и выходит, что не сладко у нас будет, объяви они нам войну.
Хм, Роман Григорьевич, вся загвоздка-то в том, что они нам войну объявят без объявления войны.
Это как?
Нападут без предупреждения и все.
А разве так можно? — удивленно вопросил Зверев. — А как же международные….
Да наплюют они на них вот и вся их международность. Они хоть и хотят выглядеть как белые люди, да все одно их варварская и азиатская сущность вылезет наружу. Подойдут ночью к Артуру на миноносцах и подорвут несколько кораблей на внешнем рейде. Вот так.
Зверев замолчал, нахмурил брови. Все-таки дал я ему то откровение, о котором он спрашивал. Не хотел, а все одно проболтался.
Но как же так? — вопросил он меня, встревожено. — Если это так, то надо что-то делать? Если вы говорите правду, то вам надо во все колокола бить, наместника уговаривать чтобы он принял меры.
Я вздохнул. Посмотрел на него с легким укором, покачал головой.
— Все мои знания грядущего, для всех людей не более чем болтовня. И всерьез мои слова восприняли лишь вы один. Боюсь, что до тех пор, пока начертанное не осуществится, никто мне не поверит до такой степени, чтобы что-то предпринимать. Ну, в самом деле, подумайте сами. Ну, подойду я к Алексееву, распишу ему все что произойдет. А дальше? Почему он должен мне верить? Кто я для него? Шут гороховый, болтун придворный, эксцентричный купчик? Нет, Роман Григорьевич, пока что-либо сделать здесь я бессилен. Японцы нападут на нас в начале следующего года, это я знаю наверняка и этого не избежать, но, не смотря на эти знания, мне не спасти наш флот. И они высадят десант на полуострове, так, что придется нам тут сидеть в осаде много месяцев. И вот тут я, могу кое-чем помочь. Да вот хотя бы вот этими штучками, — я кивнул на
привязанную к шесту гранату. — Представляете сколько бед они причинят японцам, когда они будут лезть на эти сопки в атаку? Так что, Роман Григорьевич, давайте на время закроем тему никому не нужных откровений и продолжим с вами делать то, что нам по силам. И буду вам очень признателен, если вы мне в этом нелегком деле поможете. Ну или хотя бы не будете мешать мне с моими изобретениями и деловыми предложениями. Вот сегодня мы с вами испытываем гранату, а потом будем стрелять из миномета. И вы сами увидите какое это будет полезное и смертельное для японцев оружие. Представляете, вот мы с вами стоим здесь, со всех сторон окруженные сопками, а миномет моей конструкции сможет бить отсюда японцев, которые будут располагаться, ну, например, вот за той горой. Представите какой урон можно будет нанести этим варварам, при этом самим находясь в абсолютной безопасности. Ведь сюда ни одна их гаубица не закинет.
Так то оно так..- покивал головой Зверев, соглашаясь, но тут же возразил. — Но как вы узнаете куда надо стрелять, если отсюда вы не будете видеть противника? Я, конечно, не очень сильно разбираюсь в военном деле, но как мне кажется у вас должны возникнуть в этом случае большие сложности.
Совершенно верно, — хитро согласился я. — Именно — сложности. Но это если подходить к стрельбе из укрытий с нынешними взглядами. А представьте-ка, что вон там на высоте висит шар воздушный, а на нем наблюдатель. А у наблюдателя телефон, соединенный с минометным расчетом, и он в режиме «реального времени» будет корректировать огонь. И заметьте, в отличии от артиллерийских батарей, минометному расчету не требуется дальномеров. Им требуется лишь подробная карта.
Он мне не ответил. Лишь задрал голову вверх и представил плывущий по небу воздушный шар. И от воображения своего даже присвистнул.
— А еще лучше, Роман Григорьевич, в пару к воздушному шару изобрести летательный аппарат тяжелее воздуха и с помощью него вести воздушную разведку. Пустить такой кружить по небу и выискивать место расположения японцев, а потом по этим самым места накидать через сопку мин с пару сотен. Вот мы жизни японцам-то зададим, они уж и не рады будут, что к нам сунулись, — и я даже глупо хихикнул, от внезапно возникшей идеи. А она мне действительно чертовски понравилась. Самолет, конечно, мне сделать не под силу, но вот мотодельтаплан вполне возможно. А что? Вместо алюминиевого каркаса вполне подойдет крепкий бамбук, а на ткань можно пустить китайский шелк, пропитанный лаком. Присобачить мотор от разбитого «Руслана», выстрогать
пропеллер и айда в небо.
Ну, вы тоже скажете «аппарат тяжелее воздуха», — возразил Зверев. — Разве такое возможно?
Возможно, Роман Григорьевич, возможно, — самоуверенно заверил я его. — И я его сделаю, обещаю вам. А пока берите-ка этот шнур, да тяните его, а то что-то мы с вами заболтались. А я, как вы спрячетесь, разогну у кольца усики. И смотрите не дерните раньше времени, а то не будет у вас больше откровений грядущего и летательных аппаратов тяжелее воздуха.
В тот день вы подорвали почти весь запас наших гранат. Первые штук двадцать мы, как и раньше, привязывали их и дергали кольцо шнуром, а затем, убедившись в надежности, стали кидать гранаты вручную. И это был весело. Звереву даже понравилось ощущать тяжелый ребристый шарик в руке и чувствовать его смертоносную мощь. И кидал он ее далеко, с широким размахом и глухим вскриком. После броска и хлопка капсюля во взрывателе прятался неспешно и демонстративно храбрясь.
Что-то больно долго ждать надо, — проговорил он оценивающе. — Вот полезет японец, а наш солдат в него кинет гранату. Так тот, пока она не взорвалась, сумеет укрыться от нее. Плохо это, короче надо делать.
Да, я с вами согласен, — кивнул я. — Более того, японец может эту гранату обратно метнуть. Я думаю так, что по стандарту лучше всего задержку делать в четыре-пять секунд, тогда и солдат после броска успеет укрыться и японец обратно ее не отшвырнет.
Тогда зачем вы сейчас сделали такую долгую задержку?
Простая предосторожность, Роман Григорьевич. Но, если вы готовы, то я могу вам дать запалы с четырехсекундной задержкой. Вы готовы?
А то ж! Давайте их сюда. Я не побоюсь.
Ради бога, вот вам три штуки. Только умоляю, не геройствуйте и сразу прячьтесь, иначе посечет вас осколками. Ну а мы, отойдем-ка чуть подальше, вы уж не обижайтесь.
И я, кивнув Мурзину, Васильеву и полицейским, отошел еще дальше и спрятался за другой валун. Ну а Зверев, вкрутив запал в первую гранату и выдернув чеку, по-ухарски, с хеканьем зашвырнул лимонку во впадину и неспешно скрылся за защитой. Граната рванула, взбив сухую пыль, осколки запрыгали по камням. Помощник полицмейстера одобрительно показал нам большой палец и сразу же принялся вкручивать укороченный запал в следующую гранату. И вторая лимонка полетела по крутой и высокой дуге, но на этот раз Зверев почему-то не поспешил укрыться, а остался стоять и смотреть куда она упадет. И от этого вида у меня замерло сердце.
Ложись! — закричал я ему что есть силы.
Он обернулся на меня и в этот момент граната взорвалась и осколки с жужжанием рванулись на свободу. Зверев вдруг вздрогнул, схватился за бок и медленно осел наземь. Меж его пальцев показалась кровь.
Мы пулей подлетели к нему. Зверев лежал на спине и охал, морщась от боли.
Что? Как? Сильно? — только и смог спросить я, вставая перед ним на колени. — Дай посмотреть.
Ой, насмерть меня, ой убил я себя, — запричитал полицейский. И с ноткой театральности выдал, — Сам себя убил, как глупо! Помира-аю, братцы. Спаса-айте меня-я.
Да дай ты посмотреть, — снова сказал я и, попытался отнять его ладонь. Но Зверев не дался, зажался, второй рукой начал меня отталкивать.
Ой, умираю, в самое сердце попа-ало-о, — нараспев заунывно заскулил он.
Я кивнул его помощникам и они, поняв меня, ухватились за руки и насильно развели их. А я, склонился над раной.
Надо китель снять, — сказал я, поняв, что рассмотреть мне никак не удастся. И полицейские послушно расстегнули своему начальнику пуговицы и повернув того на бок, стали осторожно снимать китель. Зверев еще громче заохал, запричитал:
Что ж вы дела-ае-ете, изверги. Больно же. Ой, убиваете, ой, помираю. Ой, богоматерь уже вижу-у…. Идет ко мне, руки свои простира-ае-ет…. Черна лицом и низенка-а, к чертям меня утащить хоче-ет….
Я кинул взгляд туда, куда он смотрел и увидел на гребне холма старуху-китаянку, которая приложив к глазам ладонь наподобие козырька, с любопытством наблюдала за нашей возней. И на богоматерь она совсем не была похожа, что там у Зверева от шока произошло в голове?
Ну а пока с него стягивали верхнюю одежду, я сумел оценить его театральные способности. Конечно, судя эмоциональным воплям, ни черта он не умирал. Да, больно ему было, но явно несмертельно. Кровь сочилась из раны, и любое прикосновение рядом с ней отзывалось в его стонах и причитаниях настоящим страданием. Но, опять же, не смертельным страданием.
— Ну-ка, поверните его.
Я осторожно прикоснулся к ране. Зверев взвыл, дернулся, чем причинил себе еще больше мучений.
Да подержите же его!
Его прижали к земле. Я разодрал окровавленную рубаху и моему взору предстала сама рана. Осколок, пройдя по касательной, распорол Звереву левый бок грудной клетки, развалил кожу и мышцы надвое, и выбил маленький кусочек ребра. Само ребро, если не считать глубокой ямки, осталось целостным, но, по-видимому, все-таки надломленным. Это и причиняло боль раненому, заставляя орать. Адреналин в его крови все-таки частично притуплял боль и потому он мог еще орать и сопротивляться. Но скоро его отпустит и вот тогда он замолчит и не сможет произнести ни слова. Будет лишь стонать и цедить слова сквозь зубы — сломанное ребро будет мешать нормально дышать.
М-да-а, — с выдохом облегченно произнес я и отодвинулся назад. — Отпустите его, там ничего страшного. Не помрет.
Точно не помрет? — даже с какой-то долей сожаления переспросил один из полицейских.
Если только от заражения. А так рана не смертельная. Но ему ко врачу надо бы зашиться и тугую повязку наложить. У меня, кстати, дома зеленка есть, надо бы за ней тоже сгонять. Она антисептик хороший, ему поможет.
А-а-а, понятно. Ну, тогда я побежал что ли за извозчиком? — разочарованно сообщил полицейский и тотчас убежал.
А Зверев, услышав, что ничего страшного с ним не случилось, замолк, посмотрел на меня внимательно, и, не заметив в моих глаза фальши, переместил взгляд на рану. Кое-как скособочился, вытянул шею и удостоверился в моих словах. И вот тогда он взял себя в руки и снова превратился в грозного служаку.
Рану надо перемотать, — сообщил он в пространство.
Нечем, — осек я его. — Хотя…, - кивнул второму полицейскому на одежду Зверева. — Ну-ка рви ему рубаху на бинты.
А сам достал из кармана чистый шелковый носовой платочек. И вот этим платком я заложил разошедшуюся рану, а поверху туго обвязал импровизированными бинтами.
Примерно через час прикатил извозчик. На него мы и загрузили уже отошедшего от адреналина и скулящего от боли Зверева. Отвезли в Артур ко врачу, который, обработав рану, зашил ее и туго обтянул бинтами. Я его потом лично отвез домой, «обрадовав» его супругу и детей, чем переполошил весь дом. Объяснил, что случилось, убедил, что все на самом деле не так страшно, как глава семейства прикидывался, и пошел было домой, да меня не отпустили.
Настойчиво упросили отужинать, а я и не отказался, потому как в животе червячок уже настойчиво ворчал.
Мурзин у меня через несколько дней после происшествия с ранением уехал во Владивосток. Там люди, что нанимались на работу, установили уже станки для производства нашей колючки и медленно включились в работу. И сейчас требовалось слегка присмотреть за процессом и дать указания местному директору. Большего и не требовалось — производство там небольшое, работников не более десяти человек. Проволоку тянуть и вить «егозу» можно и с таким малым количеством.
Ну а пока Мурзин находился в разъездах, я продолжил работать здесь. Совершенно неожиданно нашлось помещение для кинотеатра. Алексеев,
прознав о том, что я с собою привез ленту о царском костюмированном бале, через своего адъютанта, вызвал к себе. Тем же днем я был у него в рабочем кабинете:
Здравствуйте, милейший Василий Иванович, здравствуйте. Прошу вас, проходите, присаживайтесь, — любезно приветствовал он. — Как ваша жизнь семейная, как дела купеческие да фабричные?
Я умастился на крепком стуле и облокотился на стол.
Дела наши купеческие идут весьма неплохо, — ответил я, внимательно поглядывая за его ехидными глазами. — Деньга делает деньгу, а купец ею погоняет. Чем быстрее деньга обернется, тем больше купцу прибыток. А семейные мои дела нынче в простое. Одинок я здесь, супруга-то в Питере осталась.
Он усмехнулся.
Однако, сказывают, что вы весьма быстры на амурные приключения. Уже и бабенку себе справную успели найти.
Ого, это ж какую? — удивился я.
Ну как же, — в свою очередь удивился Алексеев. — А мадмуазель Лизетт как же? Знаем, знаем мы все о ваших приключениях! — добавил он и весело погрозил мне пальцем. — Только вы смотрите, восточный гарем мне тут не устройте. А то у вас у молодежи только одно на уме — как бы от жены побыстрее сбежать и под новую юбку залезть. А мадмуазель Лизетт барышня хорошая, это правда, господа офицеры проверяли ее и потом нахваливали.
И он заразительно засмеялся, а меня покоробило от его шуточки. Лизка хоть и проститутка, а все же у меня осталось о ней хорошие воспоминания. Добрая она
была. Я потом заходил к ней, чтобы еще раз сказать «спасибо» и она меня опять напоила чаем. Присела рядом за столик и поджала щеку кулачком. И тогда, уже на трезвую голову я вдруг понял, насколько она красива. Черные прямые волосы, собранные в высокую прическу, утонченное аристократическое лицо, полноватые, но четко очерченные, словно карандашом, губы, которые можно было пожелать самой Анжелине Джоли, и стреляющие лукавым огоньком черные, бездонные глаза. И я, если б не знал кем она работает, мог бы в нее влюбиться. Тем днем она со мною просто сидела, смотрела на меня и с какой-то грустинкой в глазах слушала мою болтовню. Отказалась от денег, которые я ей еще раз давал в качестве благодарности. Через час ушел от нее и каким-то невероятным образом забыл поставленную в угол трость. Что важно, сексом мы не занимались — она не намекала, а я, будучи верен своей жене, не хотел. А
следующим днем она сама пришла ко мне домой и через моих архаров вернула забытую вещь. Видимо, отсюда и поползли нехорошие слухи, потому-то мне шутка Алексеева и не понравилась.
— Должен вас огорчить по поводу мадмуазель Лизетт, — ответил я наместнику, разочарованно прочистив горло кашлем, — у нас с ней нет никакого романа. Очень жаль, что до вас дошел такой непроверенный слух. Лизетт всего лишь работает в кафешантан, а я человек солидный и к тому же женатый. Мне нет никакого резона пачкаться в таких слухах.
— Гм, вот как? Ну что ж, тогда давайте забудем об этом недоразумении, — он откинулся на спинку кресла и сложил на животе руки. — Действительно, копаться в грязном белье нет никакой чести.
Он вздохнул, помолчал секунду, гипнотизируя меня, а затем произнес:
Ладно, давайте к делу. Я слышал, что вы при дворе сняли какую-то там занимательную синему? Такую, что иностранные послы, после ее просмотра, доносили о ней своим хозяевам и, что важно, не скупились на похвалу. Синему описали в таких превосходных степенях, что ее захотели посмотреть при английском дворе. Наш государь Император отправил туда копию, но что-то у них там не задалось….
Я усмехнулся, понимая, что именно у них не задалось. Мало было отправить копию ленты — для ее качественного просмотра необходима была именно наша аппаратура. А ее-то на туманный Альбион отправить никто не догадался. Алексеев заметил мою едва видимую ухмылку, запнулся, а через пару секунд продолжил:
… так вот, что-то у них там не задалось и при Английском дворе посмотреть синему так и не получилось. По слухам, теперь туда отправили одного из ваших работников, чтоб значит он там во всем разобрался, — он сделал продолжительную паузу, пытающее поглядывая на меня. Хотел, чтобы я сам догадался о чем пойдет дальше речь, но, не найдя в моих глазах понимания, вздохнул и продолжил. — Мне тут через фельдъегерскую службу пришло письмо от…, ладно…, не важно кого. В-общем, должен вас спросить — у вас имеется еще одна копия этой синемы?
Возможно, — аккуратно произнес я. — А о какой конкретно синеме идет речь? Я для Императора снял две ленты.
Речь идет о бале. У вас есть она?
Да, эта лента у меня с собой.
И тут Алексеев шумно и с облегчение выдохнул. Хлопнул довольно по столу:
Замечательно, просто превосходно! Вам необходимо срочно же отдать эту пленку мне, а я ее отправлю в столицу А там через дипломатическую почту ваша пленка уйдет прямиком в Лондон. Слава Богу, что она хоть у вас сохранилась! Это большое везение.
Подождите, — непонимающе подал я голос. — Помнится, мы для Императорского двора сделали десять копий. Что с ними случилось?
Он вздохнул и развел руками:
Сгорели ваши копии. Все разом.
Как так?
Подробности мне неизвестны. Только ваша чудом и сохранилась. Поэтому прошу вас передать ее мне, а я отправлю ее в столицу.
Но постойте, а негатив, что был у нас в архиве? А та копия, что Император уже
отправил в Лондон?
Алексеев развел руками.
— Я этого не знаю. Знаю только, что и эту копию посмотреть нет никакой возможности. Господин Рыбалко, надеюсь, вы понимаете какой важности просьба Императора? Отказывать никак нельзя.
Я обреченно кивнул. Тут уж действительно не откажешь. А ведь мне было жалко отдавать последнюю копию своего выстраданного фильма. Я столько сил на него положил, столько нервов. А что если и эта лента исчезнет? Что тогда? Все труды прахом?