Вечером того же дня я попросился в караван торговцев, следующий в Маальмен. "Может быть там найдется мне место и работа?" - надеялся я, когда излагал свою просьбу сопровождать караван тучному торговцу по имени Борем. Торговец спросил меня, к какой Школе я отношусь, и есть ли у меня поручение в Маальмен. Услышав, что я Свободный историк и, соответственно, поручения в Маальмен у меня нет, он нахмурился. С одной стороны, теперь он питал к моей персоне некоторое подозрение (не сомневаюсь, что он впервые услышал о Свободных историках), но с другой... Традиция обязывала предоставлять посильные услуги историкам не взирая на их статус и степень учености, - это знал каждый в Изученном мире. Тот, кто оскорблял или отказывал историку, лишал себя и свою семью услуг историков любых Школ, а значит, лишал себя истории. Человек совершивший акт небрежения переставал иметь имя - отныне власти могли потребовать от него, чтобы он покинул Место Истории. Для торговца это означало конец его карьеры и он никогда бы на такое не отважился. Осторожность пересилила подозрительность. Тучный Борем согласился взять меня в караван без платы, но в его голосе я уловил недоверие. Переночевав в гостинице для торговцев, на следующий день я отправился с караваном в Маальмен. Город Маальмен, столица сообщества Маальметен, находился в пяти днях пути от Дольмерета, - относительно далеко по меркам преимущественно оседлых жителей Изученного мира. Я отправился с караваном: Борем предоставил мне последнюю повозку, где я был вынужден ютится рядом с охранниками. Торговца можно было понять: караван был до верху загружен дольмеретскими тканями, железной чеканкой и многими другими товарами. Но я подозреваю, что тут сыграло роль возникшее ко мне недоверие Борема. Весь путь я развлекал охранников (а это были шумные крепкие парни) рассказами из истории Дольмерета - рассказывать что-либо сложное я был не в состоянии из-за переживаний. Но охранники воспринимали мои рассказы как откровение, и вскоре я заметил, что во время кратковременных остановок ко мне подходят и торговцы. Всем хотелось послушать про пожар в Старых кварталах по вине винодела Окенена в правление Леотара Старшего. Торговцы с удовольствием слушали историю про Первую купеческую гильдию Дольмерета (я все-таки нащупал слабую струнку в их простоватой душе) и когда караван прибыл в Маальмен, мы расстались почти что друзьями. Даже тучный Борем пожелал мне долгих лет созидания и приказал выдать мне небольшое количество еды и символическую плату за использование услуг историка. Благодарный, я отправился к маальменской ратуши, чтобы подать прощение на работу в городе. Но там я узнал, что мне не посчастливилось: в городе насчитывалось пять Школ и никакой работы для свободного историка не было. Приказчик искренне посочувствовал мне, но тут он ничего не мог поделать. Мой статус Свободного историка был проигнорирован - видимо, он не сильно разбирался в делах корпорации. Мне не оставалось ничего другого, как уехать через два дня с новым торговым караваном в Сельберен...
Десять дней пути промелькнули для меня как одно мгновение. В Сельберене работы не было: городской совет наделил Школу Холле большими полномочиями. Школа Холле потребовала от властей города, чтобы "самозванец" немедленно покинул земли их ведомства. Власти Сельберена и вправду решили, что я самозванец и силой выставили меня из стен города. Я был унижен и зол, но понимал, что не мне тягаться с ханжами Холле да еще и в таком качестве... Мне пришлось идти пешком - торговцы, до того дружественно относившиеся ко мне, вдруг наполнились подозрительностью и отказались взять меня в караван. Судьба свободного историка показалась мне в тот момент жестокой и несправедливой. Помнится, я даже пожалел, впервые пожалел о сделанном мною выборе. Но прошлого не вернуть и мне пришлось искать укрытия на ночь в безымянном селении...
Почти год я искал работу в Изученном мире. Иногда мне удавалось создать историю того или иного семейства, но чаще всего работы не было. Одни предоставляли мне бесплатный ночлег и еду (сказывался страх перед наказанием), другие - мотивировали отказ отсутствием комнат. В этот момент они ежились, в их желчном взоре читался потаенный страх, но я не настаивал. Я уже свыкся с жизнью свободного историка. Рассказывая всевозможные истории отдельных городов и селений, я зарабатывал себе на существование - благо, память моя была натренирована магистром Яданом, одним из лучших учителей запоминания. Я работал на базарных площадях, вдыхая запах пота, мочи, благовоний и смрад лежалого мяса. Я забавлял знатных горожан, купцов, стражников, семейства удачливых ремесленников. Я не отказывался даже от предоставления услуг бедным семьям и разорившимся купцам, - они тоже были людьми и они хотели заглушить в чудных рассказах свой страх перед будущим. Это было сродни мне: и я, и мои слушатели ощущали дивную опьяненность того, что уже не существовало, но оживало непонятно как в словах и образах. Мои надежды на Места Лакуны не оправдались. В одним безымянных селениях люди даже не слышали об Истории и не понимали роль историка, - я им еще не был нужен. Я это знал, они - нет... В других селениях я находил уполномоченных Школ. Каково было мое удивление узнать в селении Эларен, до того безымянном Месте Лакуны, о существовании новой Школы Баллуха. Кто такой Баллух - я не узнал: уполномоченный Школы, низкорослый парень по имени Анат заподозрил во мне уполномоченного Холле и не поверил, что я свободный историк. С знанием, что в Изученном мире уже семнадцать установленных Школ, я покинул новое место Эларен. Это знание мне ничего не давало, но я был рад, что Школе Холле все меньше остается места под солнцем. С чувством злорадства я ничего не мог поделать, а признаться, я и не хотел ничего делать. Тогда во мне зародилась мысль о путешествии за пределы Изученного мира, - она была еще неоформленной и я не чувствовал в себе нужной смелости...
Я захотел найти себе Место Лакуны, которое можно было присовокупить к Изученному миру посредством созидания его собственной истории... Место Лакуны, в каком я собирался стать Создателем истории, оказалось пустым и мертвым. Глиняные дома были разрушены, а по узким улицам прохладный ветер носил пожелтевшую листву, словно говорил мне: "Йорвен, я не вижу твоего будущего..." Такое уже случалось со многими историками, когда Места Лакуны оказывались вымершими неизвестно, по каким причинам. Знание причин и следствий дает история - они просто опоздали запечатлеть ее неумолимый ход... Не зная причин смерти селения, я не осмелился приблизиться к нему: а вдруг жители этого места вымерли от неизвестной мне болезни? Страх вселился в меня и погнал прочь от мертвого селения...
Однажды со мной приключилась любопытная история: в некоем Месте Лакуны, что лежало за мелкой рекой к западу от болотистой низины, ко мне присоединился юноша. Я не понимал его языка и нарек его Даавласом - Несущем надежду. Даавлас поняв, что я историк (мне пришлось долго объяснять ему роль Истории и значение ее Изучающего), с рвением захотел стать моим учеником. Столь неожиданная для меня новость наполнила мое сердце неясной радостью. Сам великий Перинан начинал с того, что обзавелся единственным учеником - сыном кузница из селения Ютенер. Я, конечно, же согласился. Наивный, я уже был уверен, что это только начало моей будущей Школе!.. На следующее утро, проснувшись под старым тополем, я не обнаружил любопытного Даавласа. Решив, что он пошел за провизией в родное селение, я на некоторое время успокоился. Но когда пришел вечер, и звезды обильно посыпали черное небо, я заподозрил неладное. Только тогда я обнаружил пропажу почти всех моих вещей, - те немногие пожитки, что я носил с собой по дорогам и тропам этого края. Раскрыв мешок, я нашел лишь всего старую залатанную одежду и одну мелкую монету - очевидно, на рванье юный вор не обольстился, а монету не нашел только потому, что она закатилась в складку материи. Так я лишился всех инструментов для своей работы. Пропал краткий сопоставитель анналов, пропал словарь исторических понятий, пропали бумага, стило... От исторической дисциплины остался только железный значок своеобразный амулет на шее, говоривший о моем сане, да знания и навыки, что пребывали у меня в голове. Я отказался от мысли искать прохиндея и даже не пошел в селение. Мною овладела полная апатия. Можно сказать, тогда я ощутил свое безразличие к жизни... Может именование этого паренька послужило причиной нового несчастья? Ведь, пока я не начал создавать Историю, пока я не основал Школу, именование - дело поспешное... Тут я снова поймал себя на мысли, что суеверия живучи - они лишь скрываются под тонким слоем исторического понимания, и как только в этом понимании возникает маленькая брешь, они заползают тебе в разум и поедают твое сердце. Остатки его - вот мне удел... Такие размышления тешили мое исчезающее самолюбие...
Однажды я нашел поселение Вневременных.
Это была замкнутая община в небольшом лесу, сразу за мостом, что связывает сообщество Нелебан с городом Тальбиганом. Жители ее встретили меня враждебно: нечего было и говорить о том, что я историк и ищу места для созидания нового полотна. Вневременных было не много: шестнадцать мужчин, двадцать женщин и пол сотни ребятишек. Вероятно, они очень давно видели кого-то, кто пришел из внешнего мира и не был похож на них. Мужчины схватили в руки косы, женщины спрятали детей в низеньких домах и деревушка опустела буквально за считанные мгновения. Будучи магистром Школы, я был наслышан о Вневременных, но никогда их воочию не видел. Время от времени часть людей покидала города и сообщества, и уходила в дикие места, чтобы жить там независимо, подчиняясь порядку одних сезонов. Их называли Вневременными: эти странные люди отрицали Историю и какую-либо власть, установленную традицией. Тем они протестовали против всякого насилия, - как законного, так и преступного, коего еще много в Изученном мире. Они не вели счет дням, они не ведали хроник и правления, они не верили в предрасположенность всех вещей и в общие закономерности мира. Вневременные отгораживались от всего покинутого ими стеной, которая была гораздо толще каменной стены Школы Перинана, - стеной полного отчуждения. Простая бесхитростная жизнь среди девственной природы и безлюдья, что течет неторопливо и безмолвно среди вещей и птиц, - иногда я подумывал об этом в минуты большого отчаяния. Но отчаяние проходило, а знание оставалось: эти люди были лишены всего, что было в Изученном мире. Изгои-затворники, - с ними не торговали купцы, с ними не общались крестьяне из ближних селений, к ним не приходили жестокие сборщики налогов, обличенные невидимой властью. Вряд ли в общинах Вневременных нашлись бы старосты, судьи, стражники, не говоря уже о таких, как я...
Я не стал испытывать судьбу, - темное божество, питающееся суевериями Незнающих, - я прошел мимо селения Вневременных и не разу не обернулся. Но я чувствовал как недоверчивые мужские глаза жгли мне затылок. Словно они выискивали непонятные, и от того чуждые им мысли, сеющие семена растерянности... Мужчины, женщины и дети, - они не имели имен в традиционном понимании этого слова. Скорее, это были неприхотливые прозвища, связанные с их незатейливой нежностью. Вневременными их называли только люди Изученного мира... Ощущая замершую за собой общину, я вышагивал равномерно по тропе и посохом сбивал зрелые семена трав. Птица в небе спросила у меня: "Йорвен, куда лежит твой путь?" И тогда я заплакал...
Странствуя по дорогам и тропам Изученного мира, я познавал одиночество и вкушал его плоды. Иногда я находил их задумчиво сладкими. Иногда они были удручающе горькими и я сглатывал внутреннюю горечь случайной песней из литургики, пришедшей мне на ум. Деревья и кусты слушали славословия Матери-Истории и кивали в такт своими ветвями: я не знал, нравятся ли им эти песни, или просто ветер - еще один одиночка - заигрывает со мной...
В Перихорне я увидел отделение своей (я еще по привычке называл ее своей) Школы. В маленьком здании, выложенном красным кирпичом, шли занятия по стихосложению и тонкие голоса осведомляли улицу про подвиги братьев Гота и Лойлама. Сначала я хотел пройти мимо, - я уже понял, что и тут место историка занято... Но вдруг какая-то сила потянула меня к входу. Я встал у дверей и прислушался. От полузабытых слов неожиданно вспомнилось, как я играл в саду Школы, как мой сокурсник Хараан влюбился в дочь мясника и хотел убежать, как Наставник Герт впервые отругал меня - я был еще тогда глупым учеником и пытался самостоятельно интерпретировать городские события... Наверное, воспоминания овладели мною, потому что я не заметил, как занятие завершилось и шумные ученики высыпали на улицу, чуть не сбив меня с ног. Самый шустрый из них громко извинился и разогнал других хриплыми криками, подражая какому-то преподавателю. Заметив у меня на шее знак Изучающих, он удивленно (хоть и несмело) спросил, какой Школы я магистр, - по летам я явно не был схож на ученика, а кроме магистров мальчик, видимо, не знал других чинов корпорации. Услышав, что я Свободный историк, он удивился. Глаза его стали круглыми - он не знал, бежать ли ему за привратником, или расспросить меня про то, что это такое "свободный историк". Страх смешался в его глазах с горящим любопытством. Повинуясь какой-то слабости, я поинтересовался у испуганного мальчуган, - он выглядел уже взрослым, - как поживает достопочтенный Ректор Герт. Мальчуган тут же нашелся и рассказал, что "господин Наставник почил в Истории и слился с рекой времени в один поток"... Ошеломленный, я хотел узнать, кто сменил умершего Герта, но ученик не знал. Испуганный моим расстроенным лицом, он убежал прочь, а я остался стоять перед дверьми Школы. Кто же теперь Наставник Школы Перинана? - думал я, - Не желчный ли Олехен?... Удивительно, но после этого я перестал вспоминать Наставника Герта. Не то чтобы я питал к этому человеку негативные чувства, и не потому, что стыдился вспоминать холодное лицо Ректора в осенний день... Для меня остается загадкой: почему? Словно Наставник Герт умер не только в Дольмерете, но и в моей памяти...
А из Перихорна я ушел в тот же день...
В те дни я пришел к решению: в Изученном мире мне нечего делать. Мне не удалось найти незанятое Место Лакуны. Мне не удалось приобрети учеников, - мой задумчивый и необщительный вид не располагал к ученичеству. Я стал подзабывать то, что изучил в стенах Школы, - мой внешний вид больше не способствовал заработку. Что тебе остается, Йорвен, - спрашивал я себя, - как идти в Неизученный мир и создавать там свою историю?.. Путь этот был опасен. Одиночки не следовали за границы Изученного мира. Лишь один Егенис совершил подобное путешествие, благополучно вернувшись через тридцать лет в новое сообщество Летсарем. Обычно Школы направляли исследовательские караваны, оснащенные оружием и обильной провизией. И то это случалось редко: и в Изученном мире для историка хватало работы, а дикие места были полны всевозможных опасностей... Наставник Герт, наверное, усмехнулся, узнай он, на какую глупость я отважился. А может быть, он сказал бы в пол голоса: "Я догадываюсь, к какому решению ты пришел, - это не трудно понять. Может быть, я и сам в такой ситуации вынес бы такое решение... Может быть, я не знаю..." Это не было смелостью, это не было безрассудством. Год скитаний просто научил меня тому, что подразумевается в пословице Перинана: "Если тебе нет места среди того, что уже есть, сотвори историю несуществующему". Я пришел к решению или решение пришло ко мне? Поздним вечером у пруда, заросшего хрустящим камышом, я избавился от иллюзий. Камыши убеждали меня вернуться в далекий теперь от меня Дольмерет, но я не послушал их навязчивого шепота. Я смыл грязь в стоячей воде под трели лягушек и предоставил свое обнаженное тело луне, - единственной женщине во всей округе. Обсушившись, завернулся в плащ и разведя огонь, заснул под потрескивание тонких веток. Ночь была прохладной и костер был для меня настоящим спасением...
Была снова поздняя осень и я решил идти в Неизученный мир. Как известно, за пределами Изученного мира находились обширные дикие территории, почти не тронутые цивилизацией и человеческим общением. По старинке эти земли именовали Неизученным миром. Считалось, что рано или поздно руки историков дойдут до изучения и освоения этих туманных краев. Но процесс освоения Неизученного мира происходил крайне медленно, - совсем не так, как бы этого хотелось любой из Школ. Школа Холле - та и вовсе отрицала полезность такого освоения, ссылаясь на заповедь своего основателя: "Созидайте историю не на пустом месте, допущение сын вымысла..." Иногда исследовательским экспедициям удавалось закрепиться в каком-либо районе Неизученного мира и через несколько лет этот район имел свое название, свой отсчет времени, в нем торговали купцы из разных гильдий и учили историки разных Школ. Такое место какое-то время называлось Очагом Истории. Но век спустя Очаг уже ничем не отличался от других городов и сообществ Изученного мира... Иногда экспедиции не удавались: историков встречал мертвый город, война диких племен, неизвестная никому болезнь, засуха или еще какое-нибудь несчастье, а может, местная власть враждебно встречала их и гнала прочь от своих куцых владений силой оружия. Экспедиции возвращались или пропадали без вести, словно их поглощала без остатка сама неизвестность, царящая так далеко от Мест Истории. Так погибла экспедиция Киларна, прославленного магистра Школы Шоддоку... Иногда, это случалось редко, но случалось, - экспедициям удавалось закрепиться в новооткрытом районе и все поначалу шло хорошо. Но через год-другой по многим причинам историкам приходилось уходить прочь и место оставалось таким же диким, каким оно было перед тем. Очаг не образовывался. Край, вынырнувший из бездны вневременности на свет Истории, опять погружался в бездну. И может, уже навсегда...
Традиция делила Неизученный мир на две неравные части (с географической точки зрения это было скорее двумя категориями земных участков, словно бы перемешанных в пеструю кашу стран и областей). Та часть, о которой наличествовали хоть какие-то сведения, или которую уже посещали редкие экспедиции, именовалась Изучаемым миром. Нередко, она сокращалась со временем, превращаясь в один из узоров на общем полотне. Другая часть, которая по территории была намного больше первой, назвалась Гипотетическими землями. Об этих землях было ничего не известно, - абсолютно ничего, кроме того факта, что такие земли действительно существуют вне границ Изученного мира... Конечно же, я не рискнул бы путешествовать в Гипотетические земли. Это было слишком опасно. Если мне захотелось бы умереть в полной неизвестности, среди странных земель и странных людей, о которых ты ничего не знаешь и которых ты совершенно не понимаешь, - настолько чуждые их язык и обычаи, - я бы последовал туда. Но не этого хотел я все эти годы, совсем не это. Созидание истории - моя цель все еще вела меня по свету и наполняла неясными надеждами мое уставшее сердце. "Я еще не настолько отчаялся, - решил я, - Поэтому мне нужно идти в Изучаемый мир. Тем самым я ускорю сам процесс изучения, и может быть, мне удастся повторить подвиг Теора, легендарного основателя Первой школы". Предание рассказывает, что на шестидесятом году жизни Теор удалился из города Онран, оставил своих учеников и собственную Школу и ушел в еще неизведанные земли. Валиталь, один из учеников Теора, спустя двадцать два года нашел в расцвете новый город Арикен, где велся отсчет времени, а Теор (там его называли Доором) почитался как великий герой и вечный покровитель этого народа... Как знать, может и мне удастся найти такое место и заложить первый рисунок в новом краю мозаики?..
В связи с такими размышлениями я вспомнил об некоем городе Грюнедаль. Об этом городе вскользь упоминал великий Перинан в своих "Южных хрониках". В этом труде рассказывалось, как Перинан и двадцать его учеников путешествовали далеко на юг от Дольмерета. Среди многочисленных историй, систематизированных Перинаном, в записках встречалось упоминание города Грюнедаль, лежащего за дивными странами Букнерек и Суувар. Этому городу был посвящен всего один абзац. В нем рассказывалось, как экспедиция Перинана пришла в город, называемый его населением Грюнедаль, но его жители настолько странно встретили Перинана и его учеников, что им через несколько дней пришлось покинуть этот город. Они покинули стены этого города ночью, словно они были ворами, а не историками. Больше о городе Грюнедаль ничего не было известно. По крайней мере, я, будучи магистром Школы, ни в одном из трудов больше не встречал упоминания о нем. Некоторые исследователи как нашей Школы, так и других Школ, считали, что этот город уже давно не существует. Правда, это было скорее допущение, основанное на результатах многих последующих экспедиций (они не нашли города под названием Грюнедаль), - чем уверенностью. Помнится, когда я читал "Южные хроники", я даже заинтересовался судьбой странного города, который посетил сам великий Перинан, но о котором и до сих пор ничего не известно. Есть ли он на свете, или его уже давно занесло песками, или он зарос диким крыжовником?..
Воображение мое рисовало различные заманчивые картины, и просто сам дух таинственности и недосказанности держал мою душу в полночных размышлениях. Я представлял себе странный город с высокими (мое воображение рисовало именно высокие) белыми стенами, шпилями башен, странной формы домами, и еще более странными жителями, обличенными в свет и ажурный намек на одежду. Я был романтично настроен тогда, и воображение накидывалось словно голодный пес на любой предмет, показавшийся ему любопытным... Но моя заинтересованность быстро пропала - началась практика, а затем все те несчастливые события, что приключились со мной в стенах Школы... И только сейчас, спустя столько лет я вспомнил маленький абзац из "Южных хроник", и сердце учащенно забилось. Я не знал, смеяться мне или плакать от такой сумасбродной идеи? Что может быть сумасброднее, чем искать странный город на краю мира, который не смогли найти различные экспедиции? Экспедиции имели повозки, большой провинант, оружие на случай опасности (сами историки избегали брать оружие в руки, - им этого не позволял обет созидания, запрещающий что-либо разрушать или уничтожать, - в качестве охраны нанимались бывшие стражники или особо рисковые торговцы, ищущие новых рынков сбыта). У меня же не было ни транспорта, ни еды, ни оружия. И самое главное, я был один. Идти в Грюнедаль в одиночку?.. Но где мне найти попутчика, и не опасны ли любые попутчики в Неизученном мире? спрашивал я себя и не находил ответа. Но потом я решился, - терять мне было уже нечего, а избавляться от надежд - удел человека, ждущего смерти...
Окончательное решение искать город Грюнедаль в Неизученном мире пришло ко мне в первые дни зимы. Я настолько настроился на далекое и опасное путешествие, что даже не подумал о такой простой вещи: легче было бы начинать далекое и продолжительное путешествие не в начале зимы, а хотя бы будущей весной, когда уже тепло, появляются первые плоды и вода не скована хрустящей льдистой пленкой...
Когда ударил первый серьезный мороз, я даже подумывал: "Не переждать ли мне эту зиму в селении Иссагаль, где для меня нашлась работа по составлению истории дома здешних старейшин?" Было соблазнительно оставить на время опасное путешествие, остаться в Иссагале и поработать, накопив силы и денег на будущую длинную дорогу. Но бес противления растревожил мой разум: "Йорвен, а не обманываешь ли ты сам себя, когда говоришь, что только намерен переждать эту зиму? Не откладываешь ли ты единственную конкретную цель, что возникла у тебя за столько лет? Не боишься ли начать что-то, что больше составления истории дома старейшин Иссагаля? Не боишься ли ты, Йорвен, изменить свою жизнь коренным образом, - ту серую и малособытийную жизнь, к которой ты может уже и привык? .." Нет, я не захотел поддаваться соблазну. Со стороны это выглядело не лучшим образом: бедный историк в изношенных одеждах вместо того, чтобы с благодарностью принять предложенную ему работу, а вместе с ней - хорошее питание и кров, - идет неведомо куда в начале суровой зимы. Сторонний наблюдатель счел бы меня сумасшедшим: разум Свободного историка помрачался, он настолько привык к безденежью и бездомности, что отвергает, казалось бы, невероятные для него блага... Может быть, я и был сумасшедшим. Ощущал я себя в те дни именно в таком качестве: свободный историк, доведенный свободой до умопомешательства. Власти Иссагаля крайне огорчились, узнав, что я не могу принять их предложение и остаться в деревне на зиму. Не только власти, но и все остальные жители этого маленького селения, заброшенного на краю Изученного мира, искренне расстроились от такой новости. Все, от мала до велика, уже предвкушали, как я буду долгими зимними вечерами расплетать и сплетать перед ними сказочные ковры из слов и, непостижимых для них, образов, - Иссагаль не баловали историки, оно прослыло своей бедностью, суровостью климата и отдаленностью от крупных городов и сообществ. Я был первым историком, что за многие годы посетил Иссагаль и внушил его жителям радость человеческого общения... Но я расстроил радужные замки иссагальцев. Мне пришлось обмануть их, - от того мне было вдвойне тяжелее: я нарушил обязательный для историка, обет правдивости, который обязывает быть всегда честным с людьми (за что и уважают историков) или, в крайнем случае, уклониться молчанием от неприятных расспросов. Уклониться мне не удалось: все взрослое население настаивало, чтобы я объяснился. Тогда я им рассказал, что якобы получил известие о смерти родителей, и мне нужно срочно возвращаться в Дольмерет для участия в похоронах... Видимо, я очень плохо продумал свою нелепую ложь, так как мужчины и женщины вдруг испуганно отшатнулись от меня. Причина их страха раскрылась мне позже: за все время, проведенное мной в селении, не было ни торговца, ни другого пришлого человека. Как же я получил столь мрачное известие из далекого Дольмерета (они называли его Тоолмирие)? Неужели это скрытый дух, пришедший в ночи?.. Старейшина, седой человек с крючковатым носом и тяжелой поступью, кому я намеревался посвятить свою работу, попросил меня покинуть селение. В его голосе отсутствовала бывшая до этого доброжелательность. Так, возбудив немыслимые страхи среди простых людей, и накормив их темные суеверия, я покинул Иссагаль, и вместо того, чтобы идти по ближайшей дороге к городу Пурегель, повернул в сторону зимнего леса. Шел я быстро - сказались дни, проведенные в Иссагале. Селение быстро скрылось у меня за спиной...
Я старался не думать о той боли, что успел причинить людям, ставшим мне добрыми знакомыми. Я сосредоточился на преодолении буреломов, на разведении костров, на тишине, в которую я так настороженно вслушивался, - все лишь бы не думать об упущенных возможностях Иссагаля. Как знать, если бы я остался в нем, после небольшой работы взялся за другую? А там постоянное жительство, а может и ученики, и когда-нибудь собственная Школа, о чем я когда-то мечтал... Я отгонял подобные мысли, но у меня это плохо получалось, и они возвращались, и теребили душу, заставляя порой забыть о холоде и страхе перед волками... "Храни меня, Мать История, от сомнения и печали!" - кричал я волкам и волки пугались, прятались за старые сосны. Я убил оленя, - его, вероятно, загнали те же волки, он был обессилен и не стоило больших усилий поймать его и свернуть ему голову. Так я нарушил обет созидания. Так я обеспечил себя едой... Дни были похожи больше на ночь, - они вязли в пурге, покрывались студеными снежными тучами, не давали солнцу согревать мои глаза. Я пек мясо на углях и запивал его растаявшим снегом. Кости я обгладывал не хуже волков и прятал их под сугробами, - чтобы хищники не стали идти по моим следам, собирая объедки. Когда метель была сильной, я строил из сосновых ветвей что-то наподобие шалаша. Его быстро обносило толстым слоем снега и внутри становилось тепло. Так я коротал дни в лесах Рассиванна. Сомнения выветрились из моей головы, а в душе поселилось неведомое мне полное спокойствие. По вечерам я вспоминал жаркие улицы Дольмерета, узкий дворик дома моих родителей, крашенные известью стены Школы Перинана, медное солнце, протяжные крики базарных купцов в дни городских ярмарок... Когда мне становилось грустно, я кидал в костер еловые шишки. Они забавно стреляли и веселили меня поднятым шумом. Ветер прислушивался к моему смеху, а невидимый филин переставал смеяться, - я уязвлял его самолюбие...
Между затяжными снегопадами я вышел к сообществу Барегааль, находившемуся примерно на пол пути от Иссагаля до границ Изученного мира по направлению к конечному пункту моего путешествия. Жители Барегааля, - население одной из мелких деревушек, робко приникших к отрогам хребта, - обрадовались моему прибытию: недавно историк Школы Холле был отозван по причине неоплаты услуг, а когда нужные деньги появились, начались обильные снегопады и пришлось повременить с вызовом нового историка. Тут я был как нельзя к стати. Деревенский голова по имени Реельнем, - довольно моложавый для своего поста, с радостью предложил мне кров и питание на то время, пока не прибудет новый уполномоченный Школы Холле (у сообщества с Школой было давнее соглашение), - а это будет не меньше тридцати-сорока дней. Я поспешил, помятая о происшедшем со мною в Иссагале, уведомить его о моем кратковременном посещении. Лгать я больше не стал. Приунывший Реельнем не стал настаивать, видя, что я уклоняюсь от расспросов на сей счет. Несколько дней в деревне укрепили мои силы, да и я повеселел духом: не так уж страшен путь в Грюнедаль, как мне раньше это казалось! Я записал все события, происшедшие в деревне за время отсутствия историка Школы Холле, в деревенскую хронику. А в свободные, от работы вечера, тешил жителей историей им неведомого Дольмерета, - скорее делал это по привычке, чем сознательно. Через шесть дней я покинул приютившее и накормившее меня селение. Мой дорожный мешок трещал под тяжестью съестных запасов, ноги были крепки и шагали быстро, а в спрятанном за поясом свертке позвякивали тихо монеты - не так уж много, но все же лучше, чем ничего. Вскоре погода прояснилась, и я вышел на дорогу, ведущую к самому крупному в этих краях городу, Большому Ольну...
В Большом Ольне я купил себе новую одежду - старая одежда, которая осталась у меня еще со времен магистерства в Дольмерете, износилась до дыр. Кроме одежды, я приобрел себе крепкий дорожный посох - бесплатно мне его отдал мастер по дереву, узнав, что принадлежу к корпорации Изучающих. В Малом Ольне меня чуть было не приняли за одинокого разбойника. Торговцы, везшие вяленное мясо из сельской глубинки, окружили меня и пригрозили пустить в ход метательные копья. Я вовремя сообразил исполнить им один из литургических гимнов Школы. Убедившись, что я не разбойник, а историк, - торговцы устыдились и попрятали оружие. Торговцы испугались: если бы они убили историка, их бы привлекли к суду. Они попытались задобрить меня деньгами, чтобы я никому не рассказывал, как торговый дом Рорреров угрожал смертью одному из Изучающих. Мне было неприятно и я всего лишь попросил подвести меня какой-то отрезок пути на телеге - ноги мои к тому моменту изрядно подустали. Торговцы дома Рорреров заметно обрадовались такому повороту дела и согласились. Как мне было забавно наблюдать, как они с изумлением слушали историю дома Рорреров из моих уст, разве что местами я изрядно приукрасил действительность, не мог удержаться. Предводитель каравана даже пообещал мне всякое содействие дома Рорреров, где бы я не встретил их, - но я мало в это верил. Трое суток я ехал в телеге, укрывшись медвежьей шкурой, сонно слушая, как торговцы поют бесконечные песни о жизни, как скрипят на снегу широкие полозья... "Вот, - думал я, - и не снилось тебе, Йорвен, лежать под медвежьей шкурой и ехать на восток от Малого Ольна..." Скрип убаюкивал меня, я засыпал и мне снился странный город Грюнедаль с высокими белыми стенами.
В начале весны я пришел к сообществу Хохерен, - самому крайнему к Неизученному миру в этой области света. В Хохерене, - а по устройству она была своеобразной республикой, - меня приняли настороженно, но сдержанно. Как я узнал, власти Хохерена в прошлом году из-за конфликтов со Школой Гаесседи выслали уполномоченного этой Школы и прервали заключенное ранее соглашение. Причиной столь натянутых отношений послужило несогласие Совета Сюзеренитета (так называлось местное правительство) с интерпретациями, установленными Школой Гасседи применительно к истории сообщества. Как я понял позже, уполномоченный Школы допустил одну из этических ошибок, столь распространенных в пограничных районах. В таких местах нужно стараться находить временный компромисс между традицией исторического изучения и местной традицией неписьменных преданий. Историк Школы Гаесседи допустил такую ошибку (он счел древность создания сообщества достаточно необоснованной). А затем, когда отношения между мирской и сакральной властями начали портиться, он не признал своей оплошности. Власти Хохерена, совсем не разбирающиеся в тонкостях исторического ремесла, решили, что этот историк подослан с целью разрушить независимость сообщества и подчинить его одному из Центральных сообществ. В ответ на высылку неквалифицированного историка, Школа Гаесседи объявила Хохерен "зоной отчуждения", а его население - Вневременными. Я мог только удивляться такой горячности одной из древнейших Школ! Но, вероятно, причины столь несдержанного поведения нужно было искать не просто в конкретном недоразумении, а в том кризисном периоде, который переживала Школа Гаесседи не первый год. Я и раньше слышал о частой смене Наставников, - порой их было два за год, - в этой Школе. Очевидно, дела зашли настолько далеко, что уже страдает сама миссионерская деятельность... Власти Хохерена, узнав, что я не принадлежу к Школе Гаесседи, предложили мне быть главным историком сообщества, - знатные и просвещенные люди Хохерена уже успели соскучиться по литургике и публичному чтению анналов. Предвидя большие осложнения моего отказа (после такого скандала со Школой Гаесседи!), я сбежал из сообщества первой же ночью, воспользовавшись успокоенностью хохеренцев...
Уже утром, спрятавшись за холмами, я наблюдал как по степи маячил конный разъезд, - вероятно, Совет Сюзеренитета послал стражников найти беглого историка. "Они, наверное, теперь считают меня посланцем Школы Гаесседи или вообще самозванцем, - со смехом думал я, лежа на молодой траве, еще не успевшей выгореть, - То-то твориться сейчас в Хохерене! Долго прийдется доказывать Школе Гаесседи, что никаких лазутчиков ни она, ни Центральные сообщества в Хохерен не подсылали! .." Я смеялся, наблюдая, как всадники поворачивают назад. Смехом я заглушал поднявшуюся горечь: "А ведь мог бы стать главным историком целого сообщества, - мечта хоть и поменьше основания своей Школы, но все же..." Степные птицы отвлекли меня от опасных мыслей и я спустился с холма, отряхивая одежду. Мой дорожный мешок опять был пуст, а впереди меня привычно ничего хорошего не ждало. Но я был весел. Я не любил мелочных дрязг, высокомерия старых Школ и подозрительности мирских властей. "Поделом этим спорщикам, - думал я, - уж теперь-то они пожалеют о том, что изгнали историка Школы Гаесседи!.." Долго еще я вспоминал, как правители Хохерена, - тучные зрелые мужчины, разодетые в шелка и красное золото, - с напыщенно-важным видом предлагают мне место главного историка, - оборванному худому человеку с заросшим лицом и отстраненным взглядом. Надо полагать, это было любопытное зрелище...
После того, как я ушел из края холмов Хохерена, вниз по течению мелкой речушки, мне повстречались выжженные огнем поля. Слушая, как под ногами хрустят черные горелые стебли растений, я ощущал растерянность и чувствовал смутную угрозу там, где пролегал мой дальнейший путь. Чувство настороженности не подвело меня, - я повстречал заставу. Несколько мужчин, с длинными пиками и арбалетами, высматривали что-то вдалеке рассеянным взглядом. Когда я приблизился к этим людям (судя по их одежде, они состояли в страже одного из здешних сообществ), я не чувствовал страха - был уверен, как и всякий историк, в безопасности в пределах Изученного мира. Стражники, заприметив меня, обеспокоились, зашумели, и вот три человека подошли ко мне, и потребовали разъяснений. Слово "историк" совершенно не подействовало на их слух, - они словно бы еще больше раздражились. После долгих препирательств, начавшихся между нами (я хотел пройти через заставу, стражники отказывали мне в таком праве), все разрешил бородатый человек по имени Хурнен. Он был начальником заставы и служащим сообщества Кальберет, которое, однако находилось совсем в другой стороне от этого безлюдного места. Хурнен с важностью разъяснил мне причину столь странного присутствия кальберетцев: в соседней стране (она называлась по его словам Занем, - я о такой стране, признаться, никогда не слышал) уже пятый месяц свирепствует страшная болезнь, от которой мрут как люди, так и животные. Кальберет не граничит напрямую с Занемом, но власти сообщества опасаются, как бы болезнь не проникла с случайными путниками или перелетными птицами. Поэтому по всему периметру занемских границ выставлены заставы. Им предписано убивать всякого, будь кто попытается проникнуть из Занема. Путников, идущих в Занем, нужно не пускать, а в подозрительных случаях - задерживать. На мой вопрос, что же происходит в Занеме, среди его жителей, старший стражник сильно удивился. "А зачем нам знать, что у них там твориться? - недоуменно сказал он, нахмурив брови, - Пусть себе вымирают все - нам не жалко..." Подчиненные Хурнена от таких слов залились неприятным смехом. Но им не понравилась моя обеспокоенность по поводу несчастного Занема, и они потребовали от Хурнена задержать меня и доставить командирам. Ожидая неприятного для меня поворота событий, я решил быстрее ретироваться. Но стражники уже держали меня за руки, а один начал развязывать мой дорожный мешок, совершенно не реагируя на мои заверения, что в мешке ничего для стражников полезного не найдется. Тогда я попросил у Хурнена (он казался мне наиболее уравновешенным среди несдержанных солдат) исполнить любую историю по его усмотрению. Хурнен заинтересовался и предложил мне рассказать что-нибудь про Центральные сообщества (он называл их почему-то Заллибаром). Хватка на моих руках ослабла, а дорожный мешок был оставлен в покое. Я, переволновавшись, не мог ничего путного придумать, как рассказать им историю города Дольмерета. Поначалу язык мой путался, я часто сбивался или невпопад выстраивал композицию, - все это встречалось оглушительным хохотом солдат. Но постепенно раскрасневшиеся кальберетцы утихли и как зачарованные внимали моим рассказам, - про Дольмерет они слышали впервые, и все рассказываемое мной воспринимали как чудесную сказку... От рассказа к рассказу (горло мое уже саднило, а желудок требовательно просил какой-нибудь еды) сердца слушателей смягчались. При наступлении вечера Хурнен прервал мой рассказ об истории дольмеретской стражи (это больше всего понравилось заслушавшимся солдатам). Он пожалел меня и предложил переночевать в заставе. Будь я чуточку крепче и не таким голодным, я бы скорее ушел из этого места - кальберетцы были людьми вспыльчивыми и непостоянными, кто знает... Но в таком состоянии, да еще не зная безопасной дороги в обход зараженной страны... Я согласился.
На следующее утро Хурнен выдал мне кусок сушенного мяса и немного хлеба на дорогу. Он задумчиво поглядел на меня и сказал: "Слышал я когда-то от деда моего, что в твоем Заллибаре есть какие-то люди, что умеют воскрешать словами давно умершее и воодушевлять человеческое сердце. Я не знаю, зовутся ли они "историками", как ты говоришь, или по-другому, но ты схож на такого человека..." Он спросил меня, куда я держу путь. Название "Грюнедаль" ничего ему не говорило, а о странах Букнерек и Сууар он знал только понаслышке. Хурнен уважительно посмотрел на меня и объяснил мне как обойти зараженный Занем стороной: "Учти, добрый человек, не все на заставах, такие как моя... есть разные люди. Ты ничего плохого не делаешь и тебе не нужно идти в проклятый землей Занем (при этих словах он сплюнул на землю), но лучше тебе не попадаться нашим заставам. Вряд ли они удовлетворятся твоим дивным ремеслом, да и не хватит у тебя голоса ублажать всех служивых... Вот тебе добрый совет и ступай себе стороной." Кальберетцы пожелали мне удачи и поспешил в сторону, указанную мне начальником заставы. Не успело подняться солнце, как застава осталась у меня далеко позади. "Эти люди, - подумал я, - могли задержать меня и доставить в Кальберет, но они так не сделали, хотя они не знают ничего об исторической науке и, похоже, никогда не видели человека моего сана. Значит, это уже край Изученного мира и отсюда начинаются дикие земли, не знающие закона и Истории..." Мысль эта мне не понравилась (я еще помнил грубую хватку стражников и то чувство ошеломления, которое охватило меня, когда стражники проигнорировали слово "историк" - вещь, неслыханная для Изученного мира). Но, с другой стороны, близок был заветный дикий мир, в глубине которой находился странный город Грюнедаль - место моим поисков и моих надежд...
Памятуя совет Хурнена, я старался обходить стороной все встречавшиеся мне заставы кальберетцев, - их я насчитал больше сорока. Мне приходилось днем прятаться в кустарниках, а ночью ужом ползти по еще сырой земле. Я боялся застудить внутренности, но все, слава Истории, обошлось. Я настолько удалился от моего первоначального маршрута, что вышел совсем не в том месте, где рассчитывал. Тогда в сердцах я тоже помянул несчастную страну Занем, - хотя она ни в чем не была виновата. Жестокость стражников Кальберета отталкивает, но она необходима, - если бы не это, кто знает, сколько бы сообществ и городов постигла судьба Занема?.. Историки предпочитают в таких случаях не говорить слово "судьба" - имя темного божества неграмотного простонародья. Они говорят "историческая закономерность", а в случае властей Кальберета - "изменение исторического потока", "направление движения Истории в новое русло". "Но по сути это одно и то же", - решил я, тем самым совершив нарушение еще одного обета - обета чистоты Изучения, который предписывает не использовать для интерпретаций и созидания неисторических методов и понятий. Но я остался равнодушным к собственному кощунству. Я давно уже не был историком, принятым в Изученном мире...
К началу лета я вышел в совершенно незнакомое для меня место. Перед моим взором расстилалась невиданная пустыня. Ослепительной белезны дюны, горящее солнце в зените, дрожащая дымка в воздухе парализовали меня. Мои планы достижения странного города Грюнедаль пришлось пересмотреть: я не знал как преодолеть неожиданную пустыню, не имея запасов воды. Мысль о возвращении, что овладела за несколько секунд моим разумом, - я отбросил как нерациональную. Снова возвращаться к границам Занема и заставам кальберетцев? Возможно, страшная болезнь уже перекинулась через границы и теперь пожинает обильную человеческую жатву - мне не улыбалась умереть в чужой стране после мучительной агонии... Ждать торгового каравана, чтобы присоединиться к нему и так преодолеть пустыню? Эта мысль несостоятельна: на пути от Хохерена я ни разу не встретил торгового каравана или даже отдельного торговца. Причину столь непонятного явления (все просторы Изученного мира буквально бороздили сотни таких караванов) я нашел очень быстро: большая отдаленность от торговых центров и полная неизвестность, которая не способствует, как известно, успешной торговле. Значит, скорее всего, я не дождусь гипотетического каравана, идущего через в пустыню. "Что же мне делать?" - спросил я у песков, пышущих зноем. Мне оставалось только идти вперед, отбросил мысли о вероятной гибели - смерти от жажды и палящего солнца. Будучи в раздумьях, я неожиданно вспомнил: в "Южных хрониках" упоминалась некая пустыня, лежащая к юго-востоку от Хохерена. Великий Перинан не осмелился преодолевать пустыню, разумно решив, что на ее просторах вряд ли обитает какое-либо человеческое племя. Здесь нет поселений и сообществ людей, а значит, здесь нет Истории. Это место природного хаоса - первичного Нечто, не упорядоченного, не преобразованного историческим потоком. Теперь это место Хаоса я буду покорять, надеясь увидеть, может, давно несуществующий город Грюнедаль...
Я невесело рассмеялся и направился в пустыню. Ноги мои обжигали пески. В них они вязли, поднимая маленькие облака раскаленной пыли. С непривычки я несколько раз упал. Затем, сплевывая песок, набравшийся мне в рот, я приноровился идти по этой неверной почве. Солнце пекло мне на голову и я не находил взглядом ничего такого, чтобы оно нарушало белесое однообразие. Вскоре я понял, что идти лучше ночью, а не днем, - и прохладнее, и солнце не слепит. Так и я стал делать: днем зарывался в песок, который в глубине был чуть влажным и прохладным. Как только неумолимое солнце начинало клониться к горизонту, я выбирался из своей "норы", отряхивался как собака, вычищал от песка уши, рот, глаза, и шел дальше. Сначала я не верил, что ночами мне удастся преодолевать большие пространства - темнота пугала меня и вселяла в мою душу стойкое недоверие к этому краю. Но все обошлось: ночи здесь были безоблачными, ярко светила луна и по всему небу искрились многочисленные звезды. Все пространство из белесого превращалось в посеребренное, тихо мерцающее от выпавшей росы и матовое ближе к рассвету. Мои ноги приучились ходить по песку и теперь я при быстрой ходьбе почти не поднимал пыли. В пути по пустыне я много размышлял об мире, меня окружающем. Сама безлюдность, безжизненность (иногда мне казалось, что я единственное живое существо на всем свете, но я от этого перестал пугаться и ежиться), тишина пустыни наводили меня больше на философскую созерцательность, чем на создание жестко-логических конструкций. Эмоциональность и чувственность выветрилась вместе с потом, - она была выжжена солнцем и горячим песком, выдута пыльными ветрами. Я стал чем-то похожим странным растениям, то там, то здесь встречавшимся мне на пути, спутанным сухим веткам, образующим неопрятные шары, что гнал ветер и они забавно подпрыгивали, перед тем как исчезнуть за следующим барханом. Так же гнал меня ветер исканий, как эти невесомые шары...
В моих странствиях по пустыне (я не знал четкой ориентации, а по звездам не умел определять свое местоположение), со мной приключались разные случаи. Иногда они были забавные, иногда намного опаснее, чем я их воспринимал сначала. Однажды мою "нору" замело горячим песком - в пустыне поднялась пыльная буря, поглотившая небо и все пространство. Я по привычке спал, зарывшись по горло в песок, лишь только голова лежала в своеобразной ямке, чьим стенкам не давала осыпаться моя верхняя одежда, укрепленная камнями (их я носил с собой). Чувствуя, что задыхаюсь, я стал просыпаться. И тогда я сильно испугался: вокруг была одна ревущая душная тьма. Я стал бороться - везде вокруг меня был один песок. Я закричал и вылез из под молодого песчаного пласта. Но лучше мне было не вылазить. Кругом творилось такое светопреставление, что я горько пожалел о том, что забрел в эту пустыню. Ревел ветер, везде колыхалась поднятая им взвесь песка и пыли, дышать было нечем, лицо и руки обжигало колючими струями. Мне не оставалось ничего другого, как опять упасть на землю и закутаться с головой в одежду. Я не мог спать, - не хватало воздуха и в ушах стоял звенящий отчаянный крик пустыни. Неизвестно, сколько времени прошло, - ночь, сутки, трое суток, - пока буря утихла. Я был настолько обессилен, что заснул под свеже наметенным песчаным "одеялом"... Камни сослужили мне и другой службу: однажды, у выгоревшего пучка каких-то растений на меня бросилась змея. Я бросил камень с такой силой, что перебил ей хребет и она, отчаянно шипя, беспомощно забилась около моих ног. Вторым камнем я размножил ей голову. Что я потом сделал? Съел убитую змею, - у меня давно закончилась пища и я был страшно голоден. Мясо змеи было жестким и совершенно невкусным, но оно спасло меня от голодной смерти. Голова (я побоялся яда, содержащегося в железах) осталась валяться, как и шкура у неизвестного мне растения... Однажды, когда я спал, ко мне заполз скорпион. Из-за всех сил я сдерживался, чтобы не стряхнуть его, - боялся, что он успеет меня ужалить. Скорпион деловито исследовал все мое тело (в эти мгновения я покрылся холодной испариной), не нашел ничего для себя интересного и уполз по своим делам. Только тогда я перевел дух... Случилась со мной и галлюцинация, мираж, порожденный знойной дымкой. Кому-нибудь пригрезился бы водоем или зеленый оазис, полный плодов и упоительной свежей тени, но мне... Я увидел высокие белые башни, причудливой формы архитектурные сооружения, знамя, бьющееся на ветру где-то очень высоко, у самого солнца. "Грюнедаль!" - вскрикнуло мое затуманенное сознание. Ничего не понимая, я ринулся навстречу чудесному городу, забыв обо всем на свете. Не знаю, сколько я пробежал, раскидывая желтые волны. Наверное, много, прежде чем странный город, чудесным образом сказавшийся так близко от меня, задрожал и растворился в предательском воздухе. Знамя оказалось высоко парящей птицей. Не было никакого города Грюнедаль. Был только мираж, что сыграл на моих надеждах и заблуждениях. Ах, если бы это оказалось так, и то место, которое я так долго ищу, - было уже здесь!.. Впервые за долгие дни я горько посетовал на свою жизнь парящей птице. Но птица не заинтересовалась моими стенаниями, - она выискивала спокойным взором питательную падаль. Я же пока не был падалью...
Дни сменялись, счет им я не вел, - какое это имело значение в бескрайней пустыне. Пять раз меня заставала песчаная буря. Каждый раз я ожидал смерти, ощущал ее близкое приближение, и каждый раз она обходила меня стороной, словно бы играла в неизвестную для меня игру по непонятным для меня правилам. Однажды пустынное небо затянуло облаками и вскоре разразился дождь. Я был настолько ошеломлен, что стоял под водяными струями и глотал восхитительно холодную влагу... Больше пустыня не делала мне таких сказочных подарков. Питался я большей частью уродливыми кактусами - обламывал острые иглы, вгрызался зубами в горькую и прохладную мякоть, глотал вяжущий сок, сдерживая рвотные позывы. Со временем я научился не обращать внимание на вкус кактусов - они стали для меня тем же, что сочные сладкие фрукты для жителей Дольмерета. Иногда мне удавалось убивать шустрых ящериц и лакомится их нежным мясом. Они, так же как и я поедали кактусы, - мне было несложно найти их семейства близ колючих растений. Основная причина большинства моих неудач была скорость, с какой ящерицы улепетывали из под ног, смешно виляя тонкими хвостами. Иногда я старался догнать их, но они бегали быстрее, чем я, и я прекращал напрасные погони. "Хэй! - кричал я вслед убежавшим ящерицам, - Да будет вам многие года созидания! .." Мне было смешно от таких пожеланий и я смеялся... Так я бродил средь песков и унылых каменных обломков, торчащих, словно гнилые зубы умершей земли, не успевшей вцепиться в небо. Вода мне не встретилась ни разу. Вместо нее я находил солончаки, - жгущие едкие проплешины, блестящие на солнце словно снег. Видя их сверкающую белизну, я вспоминал снега Иссагаля и гадал: "Нашелся ли для этих людей историк или все так же они ждут посланца Центральных сообществ? .." Еще я вспоминал жителей Барегааля...
Подозреваю, что порой я ходил кругами вокруг одного и того же места барханы были совершенно одинаковы и я путался, сбивался, повторял один и тот же путь. Тогда я дожидался заката и шел в том направлении, где уставшая земля мучительно проглатывала красное светило, истекая небесной кровью. Через какое-то время кактусы перестали попадаться мне. Ящерицы (их я тоже встречал все реже) чаще убегали от меня, чем мне удавалось оглушить их. Я сильно ослаб и двигался как сомнамбула, не различая смены дня и ночи. Однажды я упал и не смог больше подняться. Я понял, что уже не увижу странный город Грюнедаль и мне стало грустно. Мое сознание медленно сожрала плотная тьма...
Я очнулся от прикосновения чего-то влажного и холодного. Прикосновение было одновременно грубым, но приятным. С трудом раскрыл глаза и увидел низкорослого полуголого человечка, - всю его одежду составляла грязная набедренная повязка. Человечек равнодушно встретит мое пробуждение. Он словно бы не заметил это: так же методично протирал мое голое тело влажной тряпкой, что-то шепча себе под нос. Я, не в силах самостоятельно подняться, осмотрелся. Я лежал на куче высушенных веток то ли пальмы, то ли еще какого-то растения. Это была хижина, сложенная из таких же ветвей, только намного больше тех, на которых я лежал. Солнце пробивалось через узкие щели и освещало внутреннее пространство хижины. "Где я? Что это за место?" - спросил я у человечка. Человечек перестал обтирать меня тряпкой, тупо посмотрел мне прямо в глаза и немедленно вышел из хижины, приволакивая ноги. Я ничего не понимал и был слаб, - силы не позволяли мне последовать за странным туземцем и посмотреть, где я нахожусь. Было тихо, солнечные лучи ласково гладили мои уставшие ноги, - они совсем не были похожи та те жгучие снопы, что произрастали на жаровне пустыни. "Это не пустыня, - заключил я, - значит, меня подобрали и принесли в это место..."
Через некоторое время в хижину зашел необычный посетитель. Он был в длинной одежде до пят, в плетенных сандалиях. Голова его была обвернута желтой материей, а в руках важно сжимал деревянную палку, словно это была не примитивная палка, неумело выструганная из пористого растения, а железный жезл власти, который носят некоторые правители Центральных сообществ. Человек был такого же низкого роста, как и полуголый туземец, однако, осанка и властный взгляд глубоко посаженных глаз выдавали в нем вероятного правителя этого поселения. Я поспешил приветствовать его, как это принято в Изученном мире: "Да будут тебе многие годы созидания!" - сказал я ему. Человек удивленно посмотрел на меня и хрипло ответил, после минутного замешательства: "И тебе долгого созидания!.." И только тогда я заметил странный железный предмет, расположенный у него на груди. Это был старинный знак принадлежности к корпорации Изучающих... Заметив мое удивление, человек гордо выпятил грудь и стукнув палкой о землю провозгласил, что он - Верховный историк мира. Это меня повергло в еще большее изумление. Такое же изумление испытал и "верховный историк", когда узнал, что я - Йорвен Сассавит, Свободный историк, ранее бывший магистром Школы Перинана. "Паринам?" - коверкано повторил "верховный историк", и угрожающе поднял свою палку, словно намеревался ударить меня по голове. Я сжался, ожидая удара - это было настолько неожиданно, что я ничего не понимал...
Все обошлось. После того как я пояснил, что меня исключили из Школы за бунтарское не следование традициям и я вынужден был искать работу по всему Изученному миру, гнев странного человека испарился. Мне показалось, наоборот, он одобрительно закивал головой, словно бы говорил: очень хорошо то, что ты сделал. Мне выдали одежду - тканную из волокон того же растения, из ветвей которого была сооружена моя хижина. Одевшись, я поднялся и попытался сделать шаг, но чуть не упал - ноги предательски подвели меня. Посетитель хижины властно позвал куда-то и тут же прибежал тот самый человечек, что недавно обтирал меня влажной тряпкой. Я оперся на человечка и вышел из хижины, впереди шел грузной поступью "верховный историк". Это было селение, расположенное, надо полагать, в оазисе, так как вдали сверкала жаркая белизна барханов. Мы находились на своего рода площади, которую окружали такие же хижины, что и та, в которой я недавно лежал. В центре поселения располагалось строение, заметно превышающее размеры остальных. Большая хижина была сооружена из цельных стволов здешних пальм (они, как я успел заметить, росли здесь повсюду), имела просторный вход, а на высоком тонком шесте ее был сколочен тот же знак, что висел на груди моего провожатого, - знак корпорации Изучающих. Меня завели в этот общинный дом. Именно там я узнал, где я, что это за люди и почему мой провожатый именует себя "верховным историком мира". Поучительная история...
Мой провожатый являлся правителем этого места. Несколько дней назад (правитель вместо дней говорил "три луны") один из туземцев, выполнявший роль стражника, обходил оазис как раз в той стороне, где я потерял сознание. Увидев грязного полумертвого человека, лежащего ничком и присыпанного свежей пылью, он испугался. Стражник (правитель почему-то произносил это как "брат-страж") решил, что я опасный чужеземец и хотел было добить меня, но вовремя заметил знак корпорации, что я, слава Истории, каким-то чудом не утерял в своих пустынных скитаниях. Тогда он поспешил в селение и позвал помощь. Так меня спасли от смерти... Оазис, располагавшийся в глубине пустыни, назывался здесь Ютиссааром, что приблизительно можно было перевести как Земля Ютиса (для сильного удивления я еще был слишком слаб). Община, что проживала в столь странно названной местности, называла себя Братством Свободных историков (Братство Изучающих, - нередко говорил мой провожатый, сурово поджимая почти черные губы). Правитель (а им оказался этот напыщенный человек) называл себя Ютисом Тринадцатым, Великим главой Братства, Верховным историком мира и Отцом Веков. Вот, что я понял из его путанного рассказа (язык его заметно отличался от того, какой использовался всеми сообществами Изученного мира для общения и мне иногда было трудно понять, о чем говорит самозванный "верховный историк")... Мне дали поесть и попить, и тогда, подкрепившись, я попросил этого "верховного историка" рассказать мне историю местности, называемой им Ютиссааром. Самозванный "верховный историк" как будто ожидал, что я выкажу подобную просьбу. И он рассказал мне историю Ютиссаара...
Когда-то очень давно (самозванец называл год первый от принятого здесь летоисчисления - эры Великого Ютиса) - триста лет назад (в чем я сильно сомневался) великий историк Ютис был изгнан за поиски Истины злым главой братства Паринам (то бишь Школы Перинана). Он познал Первую истину: называющие себя "историками" в Паринаме есть лжецы и самозванцы. Он был гоним людьми, отвернувшимися от Истории, и бежал из "земель Лжи" (тут правитель-самозванец сделал непонятный мне жест, яростно зашипел и сплюнул). Великий Ютис в конце своих странствий нашел это место. Здесь проживали люди, чей разум и душа еще не были осквернены "ложью Паринама". Великий Ютис (тут голос рассказчика почтительно задрожал) открыл Вторую истину: для "правильного изучения Истории" необходимо создать "истинную Школу" (естественно, я излагаю его рассказ своими словами, - как я убедился позже, местные жители никогда не слышали слова "Школа" и не понимали его значения). Здесь он основал новое братство - общину настоящих историков, в отличие от лже-историков Паринама. Здесь он учил своих учеников Истинной истории очень долгое время ("семьдесят семь лет и семь дней" - заучено говорил самозванец). Но он не умер, - тело его умерло и было предано земле. Ум же и мудрость перешла преемнику, который стал Ютисом Вторым. Так, Великий Основатель и Учитель Истинной истории стал вечным существом и вечной мудростью... Рассказы самозванца натолкнули меня на мысль, что действительно, после смерти реально жившего Ютиса, и совсем не триста лет назад, как рассказывал сумасбродный старик, а намного позже один из его учеников добрался суда, преодолев немыслимые расстояния. Я не знаю, фанатическая преданность делу погибшего отщепенца или зной пустыни повлияли на ослабленный разум уцелевшего бунтаря, но он вообразил себя Ютисом и основал что-то, лишь отдаленно похожее на корпорацию Изучающих...
Правитель-самозванец считал меня одним из последователей изгоя-Ютиса, - я тоже был историком, я тоже восстал против традиции Школы Перинана, я тоже пришел в пустынную страну. "Ты свободный историк, а значит, брат мне, Ютису, а это значит, ты - брат всем Истинным Изучающим..." - растроганно втолковывал мне этот человек, сидя на своеобразном деревянном троне, и я, избегая осложнений, поспешно соглашался. Я понимал, что самозванец принял меня за совсем другого человека, нежели я был на самом деле. Но не спешил его в этом переубеждать, - меня научил горький опыт путешествия быть предельно осторожным с разными людьми. Я стал жить в Ютиссааре...
Жителей этого места насчитывалось не больше тысячи человек, - все они были худые, тощие и низкорослые. Все они были темнокожие и имели мелкие курчавые волосы. Жители Ютиссаара разговаривали на странно исковерканном языке и поклонялись правителю-самозванцу как какому-нибудь божеству, что повергало меня во внутреннее замешательство - внешне я избегал проявлять свои эмоции и чувства. Ничего общего здешнее "истинное изучение" не имело с настоящей исторической наукой. Это был заученный варварский ритуал, какого я еще никогда не видел. Каких-либо исследований самозванных "историков" (их в Ютиссааре насчитывалось чуть больше пол сотни) не проводили. У меня возникло стойкое подозрение, со временем превратившееся в уверенность: они совершенно не знают, что такое историческая наука. Целыми днями самозванные "историки" хрипло пели чудовищные песнопения, в которых славились Супруги Мира (так это называлось в Ютиссааре) - Великая Матерь История и Ютис, Отец Веков. В странных гимнах, мало похожих на спокойное и звучное исполнение литургии в Изученном мире, прославлялся "вечно живущий и вечно познающий" Ютис, "верховный историк мира", "источник мудрости", "учитель истины" и обладатель еще сотни бессмысленных, на мой взгляд, титулов и званий. Ютиссаарские "историки" не составляли анналов, не имели понятия об интерпретациях и аналогиях, не умели правильно вести отсчет времени, и были неграмотны, как крестьяне самых бедных деревень Дольмерета. Они ничего не исследовали. Их занятиями были хоровые песнопения, экстатические пляски, курения местного наркотика, получаемого из остролистой травы, какие-то невообразимые молитвы, в которых они просили Мать-Историю... повернуть "исторический поток", чтобы над оазисом пролился дождь. История Изученного мира представлялась самозванцами в крайне извращенном виде: весь Изученный мир рассматривался как земля, захваченная "лжецами Паринама", а маленький оазис в центре пустыни - считался "Истинной землей истории". Скоро, - поучали меня "великие магистры", не знающие ни одного аналитического метода, ни одного события или реального деятеля прошлого, не умеющие читать и писать, - Мать История накажет "земли Паринам". Их поглотит Вневремение и придут пески пустыни, что засыпят "лжецов" на веки вечные. Оазис же расшириться до краев мира и станет "новым миром". Вот, что мне рассказывали эти люди! В их глазах, в их заученных жестах, похожих на кривлянье тех домашних птиц, что держат некоторые богатые семьи в Большом Ольне, в их горделивой осанке читалась полная уверенность в неизменной будущности "пророчеств". Я только удивлялся при мысли, к чему привело бунтарство давно умершего Ютиса и его незадачливых учеников... Думаю, знал бы он, к чему приведет его сопротивление традиции Школы Перинана, вряд ли пошел на это! По сведениям, полученным мной когда-то при изучении анналов Школы, реально живший Ютис был вовсе не сумасшедшим человеком...
Как я понял впоследствии, жители оазиса понятия не имели, что делается в Изученном мире. Оазис (несколько сотен плодовых пальм, окружающих прохладный и никогда не высыхающий ручей) был фактически изолирован от внешнего мира. Я был первым человеком, кто нарушил уединение самозванных "свободных историков" за последние восемь лет. "Великий магистр" по имени Ютихарр, "славящий Ютиса", самый общительный и самый моложавый на мой взгляд из старых самозванцев, поведал мне историю об этом. При этом Ютихарр не соблюдал хронологии и совершенно не пользовался методом интерпретаций. Восемь лет назад в оазис случайно попала группа иноземных торговцев, нечаянно сбившаяся с пути, и забредшая в пустыню. Их ожидала печальная участь: увидев оружие в руках утомленных солнцем людей, "свободные историки" решили, что "лжецы Паринама" послали своих воинов с целью разрушить "истинный мир истории". Купцы были перебиты (их черепа до сих пор скалятся с тонких шестов, стоящих вокруг "великого дома Истории" - той самой большой хижины посреди поселения). Убийство ничего не подозревавших людей "свободные историки" нарекли "великой победой Истины над ложью". Я внутренне содрогнулся от рассказанного. Мне оставалось только искренне посочувствовать несчастным торговцам из неизвестного мне города...
"Братство" кормилось и одевалось аборигенами, его члены - почитались с большим пиететом. Самозванные "историки" важно расхаживали по селению, надзирали за самой незначительной работой, - сами они не работали. Там и здесь "историки" наказывали провинившихся самодельными хлыстами - гибкими голыми ветками уже известного мне растения. Люди находились в полуголодном и затравленном состоянии. Они беспрекословно подчинялись "свободным историкам" как прирученные псы подчиняются своему хозяину, терпя любое жестокое обращение. И это не смотря на то, что каждый здешний житель именовал другого как и себя "братом Ютиса"; считалось, что все обитатели оазиса равны между собой. Ютиссаарское сообщество имело четкое иерархическое деление, установленное еще первым правителем-самозванцем. Наверху находились "братья-историки", ниже - "братья-стражи", еще ниже - "братья-работники"... У ютиссаарских "историков" не было ни лицея, ни Школы. "Ученики", принимаемые ими в сан, не получали никакого образования. Только с большими годами и после неоднократно доказанной преданностью правителю-самозванцу они становились "магистрами". Восемь "великих магистров", - называвших себя по сторонам света, - образовывали нечто, отдаленно похожее на Ректорат в известных мне Школах. Но Ректоратом такое собрание не являлось. Скорее, это было собрание приближенных правителя, сочетавшее в себе черты судилища, правительства и группы советников. В новолуния и полнолуния "историки" приносили в жертву "супругам мира" козу (местные жители разводили коз). Я с любопытством исследователя наблюдал жизнь в этом странном сообществе, не знающем денег, торговли, законов, принятого человеческого общения, разделения власти на мирскую и сакральную, милосердия по отношению к подданным и независимости - по отношению к правителям. Здесь все было словно перекрученная реальность Изученного мира, - одновременно страшная, смешная и нелепая...
Скоро жизнь простого наблюдателя прекратилась. Меня заставили стать одним из "магистров". Отказаться от такой "почести" я не посмел, боясь, что вызову гнев правителя-самозванца. Большую роль в этом сыграло то, что я был магистром Школы Перинана и оставил этот пост, противопоставившись традиции... В лунную ночь меня трепетно омыли трусливые "сестры-работницы". Они одели меня в длинные желтые одежды и заплели волосы и бороду в тугие косицы, обильно смазав их козьим жиром. Затем в хижину, где я постоянно жил, важно зашли "великие магистры" возглавляемые правителем-самозванцем. Он потребовал, чтобы я следовал за процессией. Я повиновался. Среди ночного селения раздалось нестройное пение: все "историки" как один громко славили "великого Ютиса". Вот, что они пели:
"...Ты, созидатель Истории, созидатель новой Истории, всей Истории!..
Ты, хранитель всякого знания, нового знания, великого знания!..
Ты, учитель истины, новой истины, вечной истины!..
Ты, победитель лжи Паринам, лжецов Паринам, скверны Паринам!..
Славим тебя мы, братья твои по изучению, братья между собой,
братья на век, братья во всем... "
Волосы шевелились у меня на голове, когдя я слышал такую тарабарщину...
В селении не было ни одного "брата-работника" - все они были изгнаны за пределы оазиса на время этой безумной мистерии. Все происходящее освещала луна и далекие огоньки факелов "братьев-стражей", охранявших место "священнодействия". У большой хижины правитель-самозванец остановился и громким голосом спросил у меня: "Не убоишься мучений мирских, будишь ли гнать сомнение от себя, презреешь ли ложь Паринама в сердце своем, станешь братом Ютиса и братом меж братьями, сыном Ютиса?" Я ответил, как меня инструктировали: "Во истину Правильного Изучения, великим Ютисом, Отцом Веков, клянусь! .."