Мир и спокойствие нам сохраняя,
Славим, славим Тебя мы за это!..
Славься Безымянный Король,
Ибо жизнь Твоя не знает скончания,
Ибо власть Твоя не знает пределов,
Ты - везде и нигде, Ты - в каждом доме,
Окна - глаза Твои, двери - уши,
Стены домов - Твои мощные чресла,
Славься Ты, чья супруга - вечность! .."
При этих словах майарладу без устали кланялся в сторону здания ратуши (впрочем, не вставая со стула) и сплевывал на землю обильную слюну. Глаза майарладу, что показалось мне забавным, так и вращались из стороны в сторону: он словно хотел проверить, как каждый, что проходил мимо, реагирует на его речитативы. При этом он подмигивал, словно проверял реакцию у слушателей. Прохожие старались его успокоить - реакция у них была однообразная: они скороговоркой повторяли слова речитатива и низко кланялись в сторону ратуши. Затем люди продолжали свой путь, еще больше сутулясь и приволакивая ноги. Больше всего они походили на побитых собак.
Мне было интересно наблюдать это зрелище и я остановился. Арда что-то прошипел мне в ухо, но я только отмахнулся. Его назойливый страх стал надоедать мне и я перестал обращать на него внимание. Отдуваясь, майарладу пощелкал пальцами и один из молодых "служек" быстро подал чашку с водой. Толстяк прополоскал рот, звучно выплюнул воду и снова затянул речитатив, делая равномерные поклоны. Я разочаровался: это были те же слова или просто новые их сочетания. Тут один "служка" (тот, что подавал воду) с довольно мрачным выражением на лице подошел к Арде и стал ему что-то шептать на ухо. Арда отрицательно, как мне показалось, покрутил головой и в что-то ответил ему. "Служка", так и не поглядев в мою сторону, незамедлительно вернулся к майарладу. Заинтересовавшись, я попросил объяснить Арду: что он хотел и что ему сказал Арда? Мой провожатый немного смутился. Про то, что же хотел "служка", он ничего не ответил. На счет того, что он сказал "служке", Арда горячо зашептал мне в ухо: "Я ему сказал, что ты из далекой страны..." Я нашел такой ответ невразумительным, но, заметив, что бедный Арда старается уйти поскорее с этого места, последовал за ним. За моей спиной раздавался все тот же речитатив...
Старый Арда был чем-то напуган. Он то и дело оглядывался, что-то неодобрительно шептал себе в бороду и заискивающе улыбался нелепым "стражам", - они торчали на каждом углу, важно выставив самодельные "копья". "Стражи" не обращали на нас никакого внимания, занимаясь своим делом: кто-то из них играл в кости, кто-то со скучающим видом шатался по улице и стучал в плотно запертые двери "копьем". Другие простодушно спали прямо на ступеньках дома или ели пыльный виноград, сидя в телеге. Я не понимал причину беспокойства моего провожатого. Чего он испугался? Может, "служка" напугал его своим мрачным видом? Не этих же "стражей"... Несколько раз я спрашивал его об этом, но Арда только с деланно отсутствующим видом стучал палкой по земле. На лице его возникло такое выражение, что мне перехотелось спрашивать. У старика свои причуды...
Я не заметил, как мы повернули назад и оказались там, откуда начинали свою бессодержательную прогулку - у дома Арды. Мне стало понятно: старик не хочет, чтобы я продолжал прогулку. Он хочет, чтобы мы вернулись... Пропустив меня вперед, старик зашел следом и долго гремел замками и запорами. В грохоте запираемых дверей он выразил все неудовольствие, что успело накопиться у него за время нашего "путешествия". Грохот явственно сказал: "я боюсь". И я впервые серьезно задумался о его страхах. В этот день мы не разговаривали.
На следующий день настороженность Арды сохранилась и даже усилилась. Он больше не пытался меня расспрашивать о далекой стране, что до того было его любимым занятием. Его дружелюбие куда-то испарилось. Передо мной трясся слабый и напуганный старик, который больше всего хотел покоя и тишины, - долгого покоя и долгой тишины. Полная тишина исключает наличие собеседника, она не терпит присутствия постояльцев: ее чистота эгоистична. Я стал понимать, что скоро меня попросят из дома. Для меня это стало неожиданностью, хотя внутренне я чувствовал желание перемен. "Нет уж, - подумал я, - Чего мне ждать такого неприятного момента? Лучше сам уйду, все равно мне нечего делать в доме старого Арды..." Больше мне нечего делать в Грюнедале.
Вечером я рассказал старику о том, что собираюсь его покинуть. К моему удивлению, он еще больше испугался: теперь он уже не скрывал своего страха. "Куда ты сейчас пойдешь?" - с неприятной настойчивостью повторял он. "Не знаю. Наверное, пойду в заречные селения, - ведь там я еще не был..." "Зачем тебе сейчас идти?!" - старик сердито пыхтел и притоптывал ногой, но меня это уже не смешило. Забавное оказалось безумным. Я понял, что необходимо уходить сейчас же - липкий и бессвязный страх старика стал душить меня, а затхлый воздух показался мне нестерпимо душным. Я стал ощущать себя рыбой, выброшенной на берег...
Я поблагодарил старика, и быстро оделся: у меня возникло ощущение, что если я не покину дом Арды сейчас, я его уже не покину никогда. Дом проглотит меня и переварит, а затем извергнет в новом старческом облике. Это был страх: страх Арды родил мой собственный страх, - и тот и другой были детьми бессмысленного иррационального желания. В комнате повисла гнетущая тишина, она наполнялась подозрительностью. Старик вдруг успокоился и тихо прошептал, не поднимая глаз: "Ну что ж, человек из далекой страны, ступай куда хочешь..." В его голосе было столько злобы и досады, что меня передернуло. И когда я вышел в сумрачную тишину вечера, за моей спиной громко закрылись замки и засовы. Стены, двери, слепые окна, стиснувшие челюсти ставней, сам воздух этого места шептали мне вслед, и этот шепот был - воображаемым эхом слов старика: "конечно, он же человек из далекой страны..." Воображаемый шепот дополнял реальный: "ступай, ступай куда хочешь..." Словно этот темный и дремлющий дом отверг меня, рассмотрев в нежданном госте нечто слишком чуждое и непонятное для себя. Он увидел, что я не из того материала. "Дом Арды изверг меня в вечернюю тишину" - вот что я подумал в первый момент.
Я не знал, куда мне идти. Быстрый уход из дома Арды, его внезапная злоба... Что-то копошилось в моем сознании. Но оно находилось слишком глубоко, чтобы оформиться и облечься мысленными одеждами. Меня окружали темные безмолвные дома и тишина. Она лежала как саван на этом городе. Словно жидкий туман, она безалаберно прикрывала его уродливые язвы не чищенных улиц и окаменевшие наросты строений. Эта тишина страшила меня и одновременно радовала. В первой момент я подумал было, что безумие старика, безумие этого города заразило меня, и я сам сошел с ума, и стал частью города - бездомной худой собакой, каких здесь много. "Нет, ты здоров и просто бежишь от безумия," - сказал я себе и рассмеялся: действительно, я бегу от безумия. Этот город и есть старик Арда: он дряхл, он добродушно ленив, зарос грязью и пылью бездеятельности, и в нем царит древнее сумасшествие. Оно - гораздо древнее, чем стены домов, чем лежбище улиц и плоскость неба. Оно - фундамент, огромный заплесневевший ослизлый фундамент, уходящий своими бесформенными корнями глубоко в бездну. "Тебе ли пугаться старика?" - спросил я у себя. Нет, я - не испугавшийся безумств лже-историков, не испугавшийся пустынной смерти и безумств сууварской войны, - не боюсь безумства этого каменного древнего старика. Каменный старик изжил мой страх; для него он был слишком дремуч и анахроничен. Тогда я понял, куда мне идти, и с новым пониманием страх ушел далеко и пропал, словно его никогда не было.
Я шел по пустынным улицам, стараясь не привлечь внимания со стороны "стражей", - их глупая наглость, обросшая "копьями", для меня была ни к чему. Но Арда говорил правду, хоть и был сумасшедший: никого на улицах не было, кроме одиноких собак и ворон, что кружили с удивительной настойчивостью над крышами домов, - вряд ли они находили в этом занятии развлечение. Мне нечего было опасаться: жители Грюнедаля сидят по домам, жадно прижавшись трусливыми впалыми щеками к плотно закрытым дверям и оконным ставням. Они обнимаются с неряшливым деревом и ржавым железом, и их любовь - опасливое любопытство. Их трусливое любопытство доверчиво слушает тишину...
Я шел по улицам, распугивая собак, - они, видимо, отвыкли чтобы в такое время человек ходил по городу. Собаки фальшиво рычали, но тут же, поджав хвосты, прятались за мусорные кучи или в мертвые подворотни заброшенных домов, и оттуда следили за мной удивленными глазами. Никого я не встречал на своем пути: одни только одинокие собаки, сонный ветер, раздраженное карканье ворон. Вороны спрашивали у меня, куда я иду? Я еще не знал, мне нечего было сказать сердитым воронам... Я просто шел к центру города. Меня тянуло туда, меня что-то звало воображаемым шепотом: "иди, иди куда хочешь..."
И когда я увидел высокий, почти черный силуэт на темно-сером фоне неба, вздохнул с облегчением. Ратуша была там, где я ожидал ее найти и это было замечательно. Место вокруг ратуши оказалось особенно грязным и захламленным. Такое чувство, что тут никто никогда не ходил. Мне приходилось буквально продираться сквозь высокие сорняки, гнилые доски, преодолевать кучи мокрого щебня... На подступах к ратуше дело обстояло еще хуже: приходилось карабкаться по земляным завалам и прыгать через глинистые рытвины, наполненные до краев черной водой. Несколько раз я подскальзывался и падал в черную воду. "Ничего, - думал я, вставая, - зайду в ратушу и там обсохну..." Я не сколько не сомневался, что попаду в ратушу, и когда я очутился у ее входа, то немного опешил, - не ожидал, что мне так легко удастся сюда проникнуть.
Быстро темнело. Где-то залаяли собаки. Далеко заплакал ветер, разочарованный в танцах ворон. Мне вдруг стало страшновато. Не знал, хочу ли идти внутрь этого заброшенного здания или только пытаюсь что-то доказать. Себе? Арде?..
Двери, что вели в ратушу, давно сгнили: на дверном косяке клочьями свисал трухлявый мусор. Я поискал чем его сбить: не хотелось, чтобы он посыпался на голову, когда я стану проходить внутрь. Нашел палку и ударил по сгнившему косяку. Звук получился на удивление тупой: сор медленно стал оседать влажным облаком. Я не выбросил палку, собираясь прочищать себе путь, и медленно двинулся вперед, - в сырую темень каменных внутренностей. Сначала я шел с чрезвычайной осторожностью, словно в полутьме меня поджидали безголовые чудовища. Потом осмелел, зашагал бодрее...
Никаких человеческих костей я не обнаружил (их успело мне нарисовать воображение), хотя все было завалено упавшим пролетом. "Собаки..." - вслух сказал я, но эха, как ожидал, никакого не услышал. За разнородным щебнем увидел винтовую лестницу, уходящую вверх. Немного подумав, стал поднимался по ступеням, но ничего не находил интересного. Почти все внутренние пролеты попадали вниз: из стен торчали каменные ребра, обросшие зеленым мочалом. Иногда моему глазу открывались уцелевшие помещения. От них несло застоявшимся смрадом и навстречу мне вылетал рой насекомых, - их я потревожил своим бесцеремонным вторжением. "Разве тут может кто-то жить?" - разочарованно я спрашивал у тихо звенящего племени. Племя кружилось у самого лица, но делало это так вяло и ненастойчиво, что движение палки отгоняло его на приличное расстояние. Звенящее племя зависало мерцающим облачком и его звон сливался с тишиной: "конечно, он человек из далекой страны..." Мне не оставалось ничего другого, как преодолевать пролет за пролетом и подниматься на самый верх. Я уже знал, что ничего не найду. Что тут могло остаться, кроме запущенности и сырого молчания? Никто здесь давно не живет, это понятно. Что тут может быть?.. "То, что иногда в самом верхнем окне горит свет, такая же байка как все остальное... Разве, что там обосновался еще один сумасшедший... Сумасшедший с такой вот бородой как это мочало..." Встречаться с еще одним безумцем мне не хотелось, но неутоленное любопытство требовало от меня продолжать поиски. "Раз я сюда поднялся, нужно все осмотреть..." - думал я как заведенный: других у меня мыслей не было. Иногда попадалась почти полностью сгнившая мебель, мешки, которые когда-то были наполнены, а теперь срослись в одно мохнатое целое и зазеленели мхом... Над головой с писком проносились маленькие зверьки - летучие мыши: то ли они охотились на насекомых, то ли испугались шума, который я производил своей палкой. Ничего здесь не было страшного и удивительного: только дряхлость веков, только запущенность и безнадежность.
Я не знаю, сколько времени потратил на блуждание в бывшей ратуше, - вряд ли ее стоило называть ратушей. Это был лживый остов, скрывающий в себе свою многовековую смерть. То, что снаружи казалось самым высоким и единственно величественным в городе строением, на проверку оказалось старой ложью - пустая и грязная оболочка. "Ты обманываешь их своим фальшивым величием... - говорил я сам с собой в полутьме здания, - А может они обманывают тебя своей искусственной преданностью?.. Кто из вас лживее: ты или страх эти людей?.. Может вы питаете друг друга: как черви питаются тушей мертвого животного. Они живут, питаясь смертью и ничего не зная о настоящей жизни, - такое знание им бы грозило голодной гибелью. Они славят жизнь, объедаясь мертвечиной, и боятся увидеть голый правдивый оскал костей. Ведь тогда им откроется правда: здесь нет жизни и хвальба их - бессвязное бормотание выжившего из ума старика. Поэтому они - умеренные поедатели мертвечины: они не спешат насытится и им нужен сам процесс. Им приходится пополнять мертвую плоть все новыми остатками - это большая куча мусора, которая состоит из мифов, слухов, легенд, сплетен. Эта куча мусора - сама по себе правда. Но что в ней правдивого, кроме трупного душка?.. И где провести границу: вы питаетесь огромным мифом мертвого каменного тела или это и есть большой червь, питающийся вашими страхами? Кто из вас червь, а кто труп? .."
У меня не было желания проводить границу, я уже устал от хождения в заброшенной ратуше. Видимо, наступила уже ночь, потому что почти ничего не было видно. Тогда я наощупь нашел сверчу, - я предусмотрительно забрал свечу из комнаты, где меня поселил Арда, - и зажег ее. Она долго не хотела зажигаться. Но под напором моей настойчивости ей пришлось разродиться блеклым и неверным светом, - теперь я мог идти, не боясь упасть и сломать себе шею. Свет отбрасывал по сторонам фантасмагорические тени и вокруг меня стали шевелиться безголовые чудовища, которых я так боялся вначале. Несколько раз невидимые порывы сквозняка тушили свечу и мне приходилось зажигать ее снова. Летучие мыши истошно раскричались - их пугал свет, отбрасываемый свечой. Маленькие красные глазки мелькали над головой и бесшумно уносились куда-то вверх; вокруг стоял пронзительный нервный писк. Сверху посыпалась пыль и куски паутины. Пройдя еще немного, я нащупал края дверного проема (двери здесь тоже давно сгнили) и поднялся в последнее помещение, - оно располагалось на самом верху ратуши. Вокруг царила отчетливая сырость, пахло мышиными экскрементами и влажной пылью. Помещение смотрело на мир голым оконным проемом, - на нем не сохранились даже остатки деревянной рамы. Или ее никогда не было?.. Часть потолка давно обрушилась вниз и теперь через дыру на меня таращилась молодая луна и множество холодных глаз - звездная россыпь. Холодно и ничего. С краев дыры свисали пыльные паутины, ею же были заняты все стены в помещении, словно пауки задумали соткать огромный серый ковер, но в последний момент им что-то помешало. Что-то заблестело впереди, отражая свет свечи, и у меня вдруг заколотилось сердце. Сделал несколько шагов. Поспешно отбросил куски густой паутины, - она рвалась у меня в руках, - и нащупал дрожащими пальцами гладкий холод стекла. Это было зеркало - большое, круглое, старое. Его поверхность покрывала мелкая пыль и тонкие грязные потеки. Что-то мелькнуло в зеркальной глубине, но, приглядевшись, я лишь увидел собственное неверное отражение себя с остатком свечи в руке.
Вместо эпилога
На этом легенда о Йорвене Сассавате, - мифическом историке из Школы Перинана, - заканчивается. Концовка может показаться читателю несколько искусственной, - но она такая, какая есть. Что произошло с ним потом? Ушел ли он из Грюнедаля? Продолжил свои путешествия? Как закончил свою жизнь?.. Легенда об этом не рассказывает. Где здесь вымысел, где правда? Есть ли здесь хоть одна крупица правды? - История свидетельствует: в любом вымысле есть рудименты реальности. Как говорил великий Ти-Сарат, основатель нашей Школы: "В облике сказочно-лживого мифа проглядывают правдивые черты Истории".
Лайем Кармелен, магистр мифологии Школы Ти-Сарата,
Ведущий исследовательской группы
"Исторические предания Центральных Сообществ"
Великое Сообщество Дольмаретен, 297 год исчисления Ти-Сарата.
Киев-Александрия, 1997-2000 гг.