Бесстыдница
— Ох, ти ж мне! — здохнулась от возмущения старая кормилица, шаря глазами вокруг себя.
Схватила скомканную на кресле ночную рубаху. Ловко скрутила её в тугой жгут и направилась к воспитаннице.
— Бесстыдница! — объяснила зловредная старуха причину своего неудовольствия.
И вытянула Руану вдоль спины.
— Ай! — добросовестно вскрикнула та, нарочно опоздав увернуться.
Кормилица имела право получить удовлетворение: выкормила, вырастила, взлелеяла, а эта поганка чего удумала?!
Собственно, нечего такого уж крамольного Руана не удумала. Просто взяла и обрезала панталоны. Много лет в душе подспудно зрело ощущение досадного неудобства: панталоны ниже колен страшно удручали. Мешали, в конце концов. И кто вообще сказал, будто они должны быть такими ужасными?
А вот обрезанные почти под самые ягодицы они просто замечательно сидели на бёдрах. И ногам стало свободней, и… вообще.
Прошло шесть лет с того дня, когда она — по заверениям всех вокруг — свалилась с несущегося вскачь быка. Эти ездовые бестии здоровых мужиков сбрасывают, а тут какая-то тощая соплюшка. Словом, вылетев из седла на полном скаку, Руана разбила голову и потеряла память — дело не такое уж невиданное.
Но — как вечно ворчала кормилица — и память к ней не вернулась, и башка осталась пустой. Как вытекли мозги в дырку на темечке, так домой и не вернулись. Таария и прежде чудила — не успевали её ругать. А после падения да долгой болезни вовсе умишком повредилась.
Что ни день — новая затея. Что ни затея — сплошное вольнодумство. А то и бесстыдство. Как нынче — насупившись, старательно отходила кормилица тряпкой своё детище.
Больно не было: старая склочница Урпа́ха любила свою девочку до умопомрачения. Но считала своим долгом продолжать направлять её неокрепшую в добродетели натуру вызревшей стервы. В принципе, глядя на них, любой скажет: яблоко от яблони. Ну, да на это у каждого свой взгляд.
Потирая задницу, Руана доковыляла до кровати, где лежало платье, которое она так и не успела натянуть до прихода кормилицы. Выставила напоказ свой так называемый позор, за что и схлопотала. Нырнув в нижнюю шёлковую рубаху, она, как ни в чём не бывало, осведомилась:
— Мамушка, ты не видела Ати?
— Как же не видела? — разворчалась та, аккуратно сворачивая послужившую орудием наказания ночнуху. — Что ж, у меня, глаз нет? Чтобы не видеть, кто тут у нас по дому с утра носится.
— Носится? — рассеянно переспросила Руана, застёгивая ворот. — Ати? Её кто-то укусил?
— Зачем укусил? — не поняла кормилица, вытаращившись на неё с предивным изумлением.
— Ати, — извиняющимся тоном пояснила Руана, — никогда не носится. Она ходит чинно, как учили. Как подобает приличной невесте на выданье.
— Так, вот оно и есть, — отмахнувшись, пробухтела Урпаха, согнувшись и складывая ночнуху в плательный сундук.
— Что оно? — на этот раз не поняла Руана, примеряясь для нырка в верхнее платье.
— То, что на выданье, — пояснила старуха, опуская крышку.
Замки петель на крышке звякнули. Кормилица, разгибаясь, крякнула. Руана, покосившись на неё, заметила:
— Она уж год, как на выданье. Ати ещё лет пять выдавать будут. Если мачеха так и продолжит всем отказывать. Моя сестра, конечно, чистое золото. Как ты там говоришь? С лица краса писанная, характер медовый?
— Ну, ты мне тут не очень, — хмыкнула Урпаха, погрозив языкатой баловнице пальцем. — У неё-то истинно медовый. Подарок божий, а не девка. А ты злыдня и бесстыдница. Панталоны так и не сменила? Зубы заговариваешь, а сама блудодействуешь?
— Мамушка! — деланно опешила Руана, обидчиво вытаращив глаза. — Побойся бога! Какое блудодейство, если я ещё невинна?
— Ты?! — восхитившись, всплеснула та руками и уселась на сундук. — Невинна?!
И захохотала — словно ворона закаркала. Отсеялась, глаза утёрла и строго вопросила:
— Панталоны сменишь? Или мне тебя запереть?
Она тяжело поднялась и направилась одевать любимицу.
— Не сменю, — ласково возразила Руана, нырнула в платье, вынырнула в широком вороте и добавила: — Взаперти тоже сидеть не буду. За что? Я свои панталоны никому показывать не собираюсь.
Шнуровавшая платье кормилица дала охальнице затрещину и продолжила её снаряжать. Кстати, куда — наконец-то сообразила Руана, что платье не будничное, а нарядное. Ещё и слова эти туманные про Ати.
— Мамушка, у нас гости?
— А то. они самые. Не крутись ты! Стой, как поставили.
— Ати сватать?
— Ну, не тебя же занозу.
Руану и вправду ни разу ещё не сватали. А ей уже двадцать. И вовсе не потому, что уродина или какая-то кривобокая. Конечно, до Ати ей дальше далёкого: сестра выросла дивной красавицей. Другой такой, как говорится, в целом свете не сыскать. И характер умудрилась сохранить по-детски лёгкий, светлый — добрая девочка, тихая.
Однако Руану сваты обходили не потому, что рядом с сестрой она выглядела бледновато. Даже не из-за её прославленного скверного характера. Просто она была таарией. С полным правом унаследовать землю мужа после его смерти. А кому из его родичей по мужской линии такое понравится?
— Кто на этот раз, — похихикав над подначкой Урпахи, осведомилась Руана.
— Не поверишь, — важно молвила та, затолкав баловницу в кресло и взявшись за её растрёпанную косу. — Сам Таа-Дайбер нас удостоил.
— Он же старый, — обалдев от невероятной новости, брякнула Руана.
— Бестолочь! — дёрнула её за волосы кормилица и наставительно пояснила: — Понятно, что не за себя сватает. Куда ему? Он же ровесник вашего отца. Хотя и вдовствует пятый год. У него два сына младших неженатыми ходят.
— Какой молодец! — восхитилась Руана старым пройдохой, что служил императору одним из трёх верховных советников.
И был, по словам отца, подлинным столпом государства. Что не отменяло его поползновений в сторону усиления своего богатства и могущества.
— Он решил, что Катиалора так и не родит сына, — сообщила Руана своему отражению в стоящем на столе зеркале.
Небольшом и мутноватом — не то, что зеркала в сказочной стране из её снов: огромные, гладкие, как поверхность стоячей воды.
— Видать, решил, — неодобрительно проворчала кормилица, расчёсывая спутанную гриву любимицы. — И оно может сбыться. Твой отец и с матерью твоей детишками не разжился: еле-еле за восемь лет тебя народили. И с новой женой, вишь, дело не клеится. Хотя она много моложе. Так что Таа-Дайбер вполне может заполучить наш Лейгард для одного из сынов. Если Ати сговорят за одного из них.
— То есть, во мне старый демон преграды не видит, не чует? — медовым голоском промурлыкала Руана.
— Оно и странно, — задумчиво пробормотала Урпаха, всё водя и водя по волосам гребнем. — Тебя-то он куда отодвинет? Ты землям отца верная наследница. Если сына так и не родят.
— Может, убить задумал? — пожала плечами Руана, млея от неги, охватившей кожу головы.
— Да ну, куда там! — пренебрежительно фыркнула кормилица. — Будь ты простой девкой, тогда ему и удача в руки. Убил бы, да следы в воду. А как он убьёт таарию, чтобы не дознались? Твой ДАР остальным всю правду выложит. Дознаются, — с неколебимой уверенностью в голосе заявила она.
— Узнают, — задумчиво поддакнула Руана, пытаясь распутать нежданно свалившуюся загадку.
Может, и не убьют, но как-то иначе устранить попытаются. За такую награду, как их обширные земли, и побороться стоит, и голову заложить. А как можно её устранить? Уговорить? Запугать? Подкупить? Ну-ну.
— А то ещё замуж тебя надумают вытолкнуть, — ответила проницательная старуха на её мысли. — Думаешь, отцу по сердцу оставить Лейгард на тебя? На свиристелку непутёвую.
— Почему это я непутёвая? — возмутилась Руана.
— Панталоны обрезала? — взялась перечислять кормилица, заплетая косу. — Обрезала. Штаны мужские носишь? Носишь. Старшим перечишь?
— Да, когда я…
— Ага! — поймала воспитанницу за язык ушлая наставница.
— Я тебе не перечу, — досадливо проворчала Руана, чувствуя себя мышью, свалившейся в кувшин. — Я…
— Вот и опять перечишь, — пресекла кормилица неуместную попытку оправдаться. — Так и выходит, что у отца надежды на тебя нет.
— Замуж не пойду, — хмуро пообещала Руана всем, кто покусится на её право оставаться себе хозяйкой. — Не заставят.
— Эх, деточка, — многозначительно вздохнула кормилица, закручивая ей косу в шишак на затылке. — Ты и вполовину не знаешь, что над тобой умудрить способны. Так что не зарекайся.
На что способны таары, лишь бы урвать себе не просто пустынную землю, а отменное поместье, Руана знала. Нарочно изучила этот вопрос, вызнавая везде о подобных историях. Прослыла грязной сплетницей, однако общее представление поимела.
Её сородичи лишь с виду такие благовоспитанные да чтущие божьи заветы. На деле в недрах семей порой скрывают ужасающие секреты о нечеловеческой жестокости. А всё жадность — безотчётно скривилась она.
Возможно, и она сама ею заражена. По уму-то хозяином поместья лучше быть мужчине. Руана пыталась вникать в хозяйственные дела везде, куда допускали — и откуда гнали тоже. За шесть лет многому научилась, но и многое осознала: отец работал не меньше крестьян или мастеровых. Но попробуй, отними у неё поместье — будет драться почище ярана. Никому своего не отдаст.
Наверное.
— Всё, — пихнула её кормилица кулаком в спину. — Поднимайся и топай приветствовать гостей. Те уж в крепости.
— Уже? — оглядев своё лицо в зеркале, удивилась Руана.
— По утренним сумеркам явились, — вновь разворчалась старуха, взявшись поправлять скомканную постель воспитанницы. — Отдохнули, понятно, помылись, пригладились, да сейчас к завтраку и явятся. На невест полюбоваться.
— На невесту, — упрямо поправила она, натягивая туфли.
— А это уж как пойдёт, — не менее упрямо возразила зловредная старуха.
Руана обернулась к ней. Наткнулась на мрачный взгляд утонувших в морщинах глаз. Родных и умнющих на зависть многим. Бывшее некогда красивым лицо кормилицы и сейчас отличалось притягательностью. Руана не удивилась бы, узнай она, что у её пестуньи есть любовник. Вон и фигура у кормилицы ничуточки не расплылась: подтянутая, как у девушки.
— Думаешь, отец задумал выдать меня замуж, чтобы не оставлять здесь хозяйкой? — прямо спросила она у женщины, которая сроду ей не врала.
— Не знаю, — покачала головой кормилица, так задумчиво разглядывая подушку в руках, словно та какая-то волшебная диковинка. — С Ма́руша станется.
— Мамушка, это правда, что в молодости вы с отцом… занимались плотскими утехами?
Она сто тысяч раз хотела задать ей этот незадаваемый вопрос — и вот случилось.
Урпаха присела на край постели и очень внимательно посмотрела ей в глаза. Так пристально, будто пыталась залезть любимице в голову и пошарить там. А потом вдруг печально усмехнулась и призналась:
— Было. Но тебя это никаким место не касается. Знай, занимайся своими делами.
— Если честно, — пробормотала Руана, не знаю, куда деть руки, — меня это действительно не касается. Это ваше дело.
— Ты не впустую любопытствуешь, — с подозрением покачала пальцем кормилица. — Говори: что надумала?
— Твой сын, случайно, не брат мне? — оглянувшись на закрытую дверь и понизив голос, честно ответила Руана.
Кормилица рассмеялась, замахав на дурную придумщицу руками:
— Да, ну тебя! Бесстыдница!
— Это хорошо, — с облегчением выдохнула Руана.
— Почему, — вмиг бросила веселиться умная подозрительная старуха.
— Будь он мне братом, Таа-Дайбер мог бы его устранить. Чтобы отец не признал его.
— Не выдумывай, — строго приказала кормилица. — Будь он сыном твоего отца, родился бы тааром. Как твой злоязыкий дядька. Вот ему поместье достаться может. А тебе никогда. Так что забудь, — подвела она черту под надоевшей пустой болтовнёй. — Всё. Обулась? Ну, и ступай вниз. К завтраку уже дважды в колокол бренькали.
Действительно бренькали — поняла Руана, что её подспудно подгоняло. Отец не любил, когда опаздывали к столу, где должна собираться вся семья. Он всегда страшно занят — отбирать у него лишние минуты непозволительно. Да и просто некрасиво.
Она любила своего вечно хмурого неразговорчивого отца. Даже не имея таких намерений, он многому её научил. И никогда не обижал зазря. За дело, впрочем, тоже нечасто. Да и то на словах: руку на дочерей Таа-Лейгард сроду не поднимал.
Торопясь поспеть до третьего удара колокола, Руана не видела смысла чинно спускаться по лестнице. По привычке задрав подол выше принятого, она поскакала вниз. Подвернувшему слуге — что воровато зыркнул на ножки госпожи, лишь шикнула:
— Глаза выколю!
Тот хмыкнул и удрал: в угрозы грубиянки таарии никто не верил. При всём своём недопустимом для девицы злоязычии она слыла добрячкой.
В столовую Руана всё-таки вошла чинно-благородно. Мелкими шажками и опустив глаза. Сквозь ресницы оценила лицо отца: в духе или лучше не нарываться?
Сидя во главе стола Таа-Лейгард являл собой редчайшее зрелище: он добродушно улыбался. Тщательно причёсанные короткие седеющие кудри придавил к голове отличительный обруч мага: широкий, украшенный камнями. Не огранёнными, что указывало на их древнее происхождение. И непрерывность традиции передавать обруч из поколения в поколение.
Руана представила, как надевает его на себя, и символ хозяина поместья сваливается с головы на плечи.
— А вот и моя старшая дочь, — сочным грубоватым голосом провозгласил отец для гостей. — Как можете видеть, даже ради приличий не может не фыркать. Значит, опять придумала какую-то непотребную шалость.
— Маруш, — укоризненно бросила ему мачеха и благосклонно молвила: — Руана, полагаю, ты уже знаешь, кто нынче почтил нас визитом?
Это был законный повод поднять глаза на присутствующих — что она тут же и сделала.
Мачеха, как всегда, была безупречно одета и подкрашена. Хотя зачем ей себя размалёвывать? Ати неспроста получилось такой красавицей: вся в мать. Жаль, что замужние дамы закрывают волосы этим дурацким платом целомудрия. У Катиалоры ещё и волосы на зависть всем.
А всё оттого, что мужчины много говорят о своей отваге, но на деле просто трусы. Боятся, что «сладкое зло» — каким объявили женщин — станут ими верховодить. Если кто-то скажет, что плат целомудрия мешает женщинам с тем же успехом крутить мужиками, Руана ему в лицо рассмеётся. Тем, кто отчаянно страшится превратиться в подкаблучника, лучше самому оставаться до смерти целомудренным — вот уж воистину: целей будет.
— Да, матушка, — ровным приязненным голосом подтвердила почтительная падчерица. — Мне доложили о визите господина Таа-Дайбер.
— А моих сыновей забыли? — пошутил гость, восседавший с другого торца стола на почётном месте.
Знаменитый на всю империю верховник выглядел старым не по годам. Где там ровесник отца — пожалуй, его можно принять за его отца. Сухощавый невысокий седой старикашка с начисто бритым лицом произвёл на Руану отталкивающее впечатление. Почему? Либо потому, что она заранее обвинила его в попытке захапать её поместье, либо виной простая женская вздорность.
А вот тёмные въедливые глаза Таа-Дайбера ей понравились: умные, цепкие, насмешливые. С ним, наверно, интересно поболтать. У такого человека можно многому научиться. Если он захочет тебя учить. А он точно этого не захочет — с какой стати?
— Мне сообщили и о ваших сыновьях, — вежливо качнула она головой, подходя к предназначенному ей месту за столом.
Рядом с высоким красивым парнем, бросившим на неё ироничный взгляд. Ещё один умник — наверняка весь в папашу. Ну-ну — ответила ему Руана равноценным ехидным взглядом — посмотрим, что ты за зверь.
— Полагаю, перед нами та самая знаменитая таария, что прослыла бесстыдницей? — всё-таки чересчур смело для гостя подначил её сосед.
Руана неспешно расправила вокруг стула подол платья. Чинно утвердила на краю стола запястья и молвила непередаваемо благонравным голоском:
— Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы в этом убедиться?
— Руана! — гаркнул отец и пристукнул по столешнице ладонью.
Получилось так себе: он рассмеялся вместе с остальными мужчинами. Мачеха, следуя этикету, бросила на слишком вольно ведущую себя девицу укоризненный взгляд. Сидящая напротив Ати посмотрела на сестру с нескрываемым обожанием.
Которое не ускользнула от соседа Руаны:
— Кажется, твоя сестра Атиалора тебя любит.
— Как меня можно не любить? — с безукоризненным почтением к собеседнику осведомилась Руана, разглядывая парня, который торчал рядом с Ати. — Безупречней меня только мысли слепого монаха, никогда не видевшего соблазны.
— Дочь, можешь не стараться произвести впечатление, — пошутил отец, чего Руана давно от него не слыхала. — Сегодня гости не по твою душу. Не тобой станут любоваться.
— Вот я и стараюсь отец, — с непередаваемым почтением возразила липовая скромница. — Чтобы у них и впредь не возникало желания мной любоваться.
Мужчины опять от души рассмеялись — мачеха насупилась. Она и без того не в восторге оттого, что падчерица вправе унаследовать землю. Всё ещё надеется родить сына. А тут эта змеища таария вылезла наперёд: отвлекает внимание от её скромницы доченьки.
Что тут скажешь? Дура. Ни один здравомыслящий мужчина не променяет прекрасную юную скромницу с богатым приданым на такую, как она. Хоть на голове стой и ногами дрыгай, сватать будут Ати. Надо бы, наконец, поговорить с мачехой начистоту. Только перед этим хорошенько обдумать: что сказать?
Господин Таа-Дайбер вытер глаза и внезапно буквально оглушил Руану своей похвалой:
— Маруш, я и не знал, что под твоей крышей распустился невиданный цветок.
— Ну, уж и цветок, — отмахнулся отец, бросив на старшую дочь ироничный взгляд. — Скорей, пустынная колючка. Боюсь, всего моего состояния не хватит, чтобы уговорить хоть кого-то её просватать.
Услыхав последнее слово, Руана насторожилась. Уставилась на отца, пытаясь прочитать по его лицу: шутить, или строит планы? Относительно её замужества ничего не отыскала. Зато обнаружила кое-что не менее серьёзное.
Знакомое до последнего волоска в бороде лицо выглядело не ахти. Бледное, осунувшееся. Под большими карими глазами не менее коричневые тени. Она, естественно, знала, что он вчера вернулся из дальней деревни. Где восемь дней подряд делал крестьянам новое поле. То есть опускал и поднимал землю. Покрывал её чернозёмом. Искал пласт грунтовых вод и выводил наверх родники.
Ну, конечно! Он крайне вымотался, а тут ещё гости нагрянули. Вон каким тёплым сочувствием лучатся медовые глаза Катиалоры. Она искренне любит мужа — что шесть лет назад позволило Руане смириться с её присутствием. Мачеха всем сердцем желала бы повременить со сватовством. Дать супругу немного отдохнуть. Хотя лучше много.
Он так истощён, что сам на себя не похож. А ведь один из самых красивых мужчин, каких только встречала Руана. Таары вообще все красавцы, как на подбор. Встретить среди магов-созидателей уродов — то же самое, что среди яранов садовода. Видимо так действует на них ДАР. Странно, что северянам от него не досталось таких же благ: их мордами детей пугают.
Эти обыденные, на первый взгляд, размышления внезапно ткнули её носом в простую мысль, что раньше обходила таарию стороной. Если у отца — весьма сильного таара — созидание отбирает такую пропасть сил, что же оно сделает с ней? С обладательницей слабосильного умения пользоваться потоками ДАРА. Она же просто надорвётся в первую же попытку сотворить что-то необходимое крестьянам. Как мило с её стороны: и дело не сделать, и сдохнуть молодой. Блестяще прожитая жизнь!
Да уж — боролась с нагрянувшим чудовищным осознанием ничтожная мокрица, возомнившая себя драконом. И как раньше не приходило в голову, что её притязания на роль владычицы поместья нелепы. Понятно, отчего кормилица посмеялась над её фантазиями: она-то знает цену такому владению землёй.
Но, если не суждено стать наследницей отца… Тогда… Что она будет делать? Не станет же, в самом деле, ждать, когда хоть кто-то польстится на её приданое и возьмёт женой таарию. Какой-нибудь ничтожный, как и она, маг, не способный построить настоящее поместье.
Нет уж — лучше повеситься.