— Ну, девоньки, вам туда, — Ставр Годинович указует огроменной ладонью. — Ничего, вы налегке, авось и дойдете.
Танька крепко держится за руку.
— Ну что ж, будем правдивы, пойдем пустыней, не будем искать богов, но разобьем сердца, готовые поклониться, — тяну полюбовницу за собой.
Поднимаемся по склону. На вершине оборачиваемся. Тлен осени охватил все вокруг, испятнал тусклыми пятнами землю и небо, лишь река свинцовым потоком пробирается среди былых гущ почерневших ив и осин. Льдистая прозелень, пар изо рта, пылающие щеки после ухи. Танька что-то бормочет. Прислушиваюсь:
— Надо было дать, надо было дать, надо было дать…
— Ты чего?
— Надо было дать, тогда, может быть, довезли…
— Кто?!
— Эти… рыбаки…
— Какие рыбаки?!
Танька останавливается.
— Издеваешься?
Плотнее кутаюсь в плащ, качаю головой. Холодно.
— Так, — решительно говорит Танька. — Возвращаемся. Идем на сеновал. Раздеваемся. Зазываем рыбаков и… и… и расплачиваемся. У кого-то палочка-выручалочка, а у нас — дырочка-выручалочка.
Наконец-то доходит:
— Так ты думала, что они рыбаки?
— Ты меня пугаешь, — признается Лярва. — Кто же это тогда?
— Бог.
— ?
— Бог.
— ?!
— Бог. О святой Троице читала? Отец, сын и святой дух… ну, и далее по тексту.
Танька смотрит безумными глазами. Мило улыбаюсь:
— Кстати, ты видела у них какое-нибудь средство передвижения? Машину? Лодку? Ишака?
— Если бы мы были в другом месте, то это бы было действительно смешно, Вика. Но сейчас, — готова расплакаться. — Думаешь я тебе поверю? Поверю, да?! Так вот, я тебе — верю!!!
Обнимаемся, замираем. Истерика утихает. В разрыве облаков показывается солнце. Становится легче.
Выходим на тропинку. Точнее — жидкий поток грязи, взбитый многочисленными ногами, обутыми в громадные кирзовые сапоги. Люди возникли из одной бесконечности и канули в дргую. Движемся параллельным курсом по жухлой траве. Ледяное дыхание близкой зимы хватает за коленки.
— Холодом веет от всякого глубокого познания. Холодны, как лед, самые глубокие источники духа…
— Опять он? — уныло интересуется окоченевшая Танька. — Заратустра?
— Иди в жопу.
Тащимся дальше.
— Вика, а что такое бог?
— Необходимое пограничное понятие всех теоретико-познавательных размышлений, или неизбежный индекс для конструирования известных пограничных понятий.
— Тяжелая штука жизнь… — вздыхает Танька.
— Брось. Мы все прекрасные вьючные ослы и ослицы.
— Я ее о высоком… о самом важном… а она мне тут — индекс, пограничное понятие, ослица…
— Ну, если хочешь… Если бы существовал бог, как кто-нибудь мог бы удержаться, чтобы не стать им. Следовательно, бога нет.
— Бред. Бред. Бред! БРЕД! — Танька останавливается, затравленно озирается. — Или я с ума схожу? — жалобный взгляд.
Шлепаем дальше. Натыкаемся на ручеек, забитый пластинами прозрачного льда. Солнце не достигает дна оврага, и зима тайно оккупировала непредусмотрительно оставленный осенью участок территории. Тропинка ныряет в ледяной сумрак. Останавливаемся.
— Mamako atomba! — шарю по карманам. Есть! Мятая пачка «Рака легких». — Будешь?
У Таньки в сумочке находится длиннющий мундштук. Завтрак у бабушки Тиффани в деревне. Сюрреалистическое зрелище.
— Я туда не полезу, — предупреждает Лярва. — Будем стоять здесь и… и курить. Пока кто-нибудь не проедет на тра-а-а-кторэ…
— На трах-х-х-торе, — поправляю.
— Эх, надо было отсосать… — кручинится. — Он бы согласился? А почему и нет… Творец сущего и ссущего… все такое… имеет законное право…
Окрест раздается жуткое чавканье. Вздрагиваем. Теснее прижимаемся друг к дружке. Чавканье угрожающе приближается. Чудится в нем Шива, высасывающий через глаза содержимое человеческих оболочек. Поднимается смоляной дым. Ветер пропитывается парами плохо переваренной соляры.
— Что это?! — кашляет Танька. Ее выворачивает.
— Стой нормально! — пихаю в бок. — Аборэгэн на трах-х-хторе! У тебя выпадает редкий шанс поминетится.
— Уступаю его тебе.
Дежурные улыбочки. Трактор переваливает через взгорок и ползет к нам, оставляя позади взбитую глинистую топь. Притормаживает. За рычагами восседает некто… нечто… столь же огромное, сколь и бесформенное. Гладкое лицо, прозрачные до сумасшествия глаза. Улыбка. Самоед и бляди. Картина маслом.
— В-в-в-в-АМ (Танька вздрагивает) к-к-к-к-у-у-у-ДА! — именно так — с бодрым утверждением в конце вроде бы вопросительной фразы.
— В город! — ору.
Черный дым вытекает из трубы трах-тора густым нефтяным потоком и собирается на земле обширной лужей.
— Г-г-г-г-ОР! — д-д-д… н-н-н-е-е-е-е-е… — Самоед потирает зеркальный подбородок.
— Только не говори мне, что это — Адам, — бормочет Танька.
— Т-т-т-у-у-у-ДА! — К-к-к-а-а-а-й-м-м-м-а-а-а-РЫ! — Адам тычет себе за плечо.
— Ну nihyera себе забрались, — подбадриваю угасающую Лярву. — Каймановы острова поблизости! А там что? — указую по ходу трах-тора.
— Услады, — внезапно сказано ровно, без заиканья, с чувственным придыханием. — Услады.
Переглядываемся.
Услады так Услады.