На следующее утро ко мне домой заявился служивый. Я так понимаю что из личной охраны государя. Мужчина в возрасте был со мною вежлив, деловит, положением своим не кичился. Выспросил у меня о том, что мне необходимо для съемок, какие требования я предъявляю и уж потом посвятил меня в распорядок празднества. Потом мы с ним прокатились по городу, побывали в Царском Селе, в церкви, проехались по улицам и посетили манеж Императорского конвоя, где у них стояла своя, казачья праздничная елка. Вместе обсудили, где же будет стоять наша аппаратура и кто будет задействован непосредственно в процессе съемки. Опять же, я пояснил, что для наилучшего вида требуется, чтобы перед камерой не бегали случайные люди, не загораживали виды. И это мне было обещано. Что ж, убив целый день на обсуждения и получив своего рода карт-бланш, я принялся к подготовке. В авральном режиме мы взялись за реализацию проекта. За пару дней дополнительно изготовили полозья для аппаратуры и в ночь перед Рождеством разложили их по местам. Притащили все свои имеющиеся камеры, расставили и приготовились. Операторов у меня не хватает для подобного масштаба. Всего трое вместе со мной. Но придется довольствоваться этим.
Следующий день у меня выдался очень напряженным. С самого раннего утра я был на ногах, Маринка с сумасшедшими глазами бегала следом за мной, пыталась накормить плотным завтраком. Я, собираясь, на бегу закидывал в рот с вечера напаренную кашу с салом. Супругу с собой не брал — не нужна она мне там, да и вчера меня строго предупредили, что людей я должен использовать по минимуму. Вот я и старался. Тяжело передать то, что я пережил в этот день. В запарке руководил съемками, бегал как наскипидаренный, шикал матом на любопытных, что лезли в кадр. Начали в Зимнем дворце, потом в церкви, на улице…. Особо трудно оказалось снимать на манеже, где казачки, встретив любимого императора, принялись демонстрировать ему свою лихость. Носились на конях с гиканьем, размахивали сабелькой и все время так и норовили наскочить на камеру. И в последний момент отворачивали, доводя моих операторов до инфаркта. А потом император с императрицей одаривали своих преданных охранников небольшими подарочками. Под конец дня, уже в Зимнем Александра Федоровна задула свечи на елке и мне показалось, что ей это действие доставило гораздо большее удовольствие, чем все насыщенные события произошедшие за день.
Потом я несколько дней к ряду монтировал отснятый материал. Пленки получилось — километры. И вот я ее перелопачивал, просматривал, отбраковывал и резал, резал, резал. А потом склеивал. И на выходе у меня получился фильм почти на сорок минут. И какой фильм! Такое зрелище не грех было и публике показать — народ прослезится.
Император с Императрицей мое творчество оценили. «Семейный показ» собрал пару десятков человек, приближенных к Императору. Я притащил два кинопроектора, двух набивших руку операторов и, дождавшись команды, запустил просмотр. Публика смотрела на действо затаив дыхание и я их понимал. Такой плавности картинки в обычной хронике им видеть не доводилось. Все, что до этого было снято, можно было смело выбрасывать на помойку.
Наконец, когда пленка на последней бобине закончилась и экран засветился белым, я услышал глубокий вздох императрицы. А потом я раздалось несколько сдержанных хлопков, слишком скромных, чтобы понять по ним настроение зрителей.
— А что, я считаю, что получилось очень хорошо, — сказал какой-то мужчина лет тридцати в погонах…, впрочем, в полумраке не разобрал я его погон, вроде бы полковничьи. — А дочери твои, Николай, получились ну просто красавицами.
— М-да, особенно самая младшая, — сказал его сосед в годах и попросил громко, — зажгите свет.
Я стоял чуть в стороне от камеры, парни-операторы, сноровисто убирали пленку с аппаратов. На меня, в общем-то, и внимания никто не обращал — ну стоит какой-то человек, работу свою делает, дополнительную тень в большом зале отбрасывает. Вроде как из прислуги. Я даже уверен на сто процентов, что о моем имени знают лишь пара человек. Да и Николай повел себя более чем сдержанно. Согласился с мнением полковника, сказав:
— Действительно, получилось неплохо, — и нагнулся к столику за папироской. Прикурил, прищурившись. — А ведь мы, господа, просили скромную синему для семейного просмотра. Не более.
— Ну что ты, Николай, так даже лучше, — возразила ему женщина лет пятидесяти. Очень красивая и, если сравнивать с отдельными личностями, довольно скромно одетая. Держалась она не в пример свободнее остальных. Чуть позже я догадался — Мария Федоровна, мать Николая. И повернувшись ко мне, она спросила. — А это, я полагаю, и есть тот самый господин Рыбалко?
— Да, тот самый, — кивнул император.
— Гм, так вот вы какой…, необычный. Значит, вы еще и искусством занимаетесь?
Это уже был вопрос ко мне. Ох, как же я его ждал. Желал, чтобы со мной вступили в диалог, спросили о чем-нибудь. Ведь мне самому строго-настрого запретили даже рта открывать. Приказали быть тенью на мероприятии, и ослушаться этого было нельзя.
— Да, Ваше Императорское Величество, — ответил я, слегка склонив голову. Ответил с виду спокойно и с достоинством, но только один бог знает, как мне это тяжело далось — кровь в ушах отбивала барабанную дробь. Сглотнув, я продолжил. — Пришлось мне заняться этим нелегким делом, ведь синематограф, как искусство находится только лишь в начале пути. А я, как бы это не скромно звучало, знаю каким путем его повести.
— Вот как? — подняла брови вдовствующая императрица. И прищурившись, качнула головой. — А вы, я погляжу, тот еще «скромник».
— Приходится, — набравшись наглости, ответил я. — И хочется верить, что мое видение синематографа позволяет мне выпускать более качественный продукт. Я могу это судить по тому как мои фильмы окупаются. Да и вам, я надеюсь, мой труд понравился.
— Да, весьма неплохо. Весьма, — была вынуждена согласиться со мной Мария Федоровна. И через секунду, обратившись к сыну, попросила. — Ники, как считаешь, господин Рыбалко достоин того чтобы снимать все наши торжества?
— Мама?! — недоуменно поднял бровь Император.
— Ну а что? Кто тебе еще такую синему сделает? Он прав — более некому. Теперь, после того что мы увидели, всем понятно, что у остальных получается гораздо хуже, — утвердительно ответила она на возмущенный возглас сына. И снова ко мне. — Ну что, господин Рыбалко, что вы скажете на то, чтобы стать нашим личным…. Как называется то, чем вы занимаетесь?
— Операторское искусство, Ваше Императорское Величество, — подсказал я. — А человека, что сидит за камерой называют просто — «оператор».
— Ну, так что?
— Я и мечтать об этом не мог, Ваше Императорское Величество. Моя кинокомпания с удовольствием станет снимать все ваши торжества. И с великим прилежанием.
Мария Федоровна, получив мой ответ, вопросительно посмотрела на Николая. А тот, вместо того, чтобы либо согласиться, либо отвергнуть предложение, предпочел от ответа уйти. Недовольно притушил папиросу в хрустальной пепельнице, затем встал с кресла, показав всем остальным пример, и негромко сказал:
— Думаю, мы закончили, — а затем, подав руку супруге, степенно двинулся на выход. Следом за ним пошли и остальные. Одна лишь Мария Федоровна с подругой остались. И вот, когда зал окончательно опустел, она подошла ко мне.
— Не переживайте, господин Рыбалко, — улыбнувшись, сказала она. — Скоро Император даст свой ответ. И не волнуйтесь вы так сильно, на вас лица нет.
Я сглотнул слюну — неужели так заметно мое волнение?
— Ваше Императорское Величество, — снова сказал я, — простите мне мою дерзость, но у меня есть предложение.
— Я слушаю, — благосклонно кивнула она.
— Я понимаю, это будет большой наглостью, предлагать Императору такое. Ведь фильм был заказан только для семейного просмотра. Но, вы сами видите, что получилось. Можно без ложной скромности сказать, что моя кинокомпания сотворила шедевр, настоящее произведение искусства. И скрывать такое от людей было бы…, - и вот тут я чуть не брякнул «преступно», но вовремя прикусил язык. Потом решил заменить неудачное слово на другое, но не успел — вдовствующая императрица меня опередила:
— «Не очень разумно», да, я согласна. И что же вы предлагаете?
— Показать фильм народу. Выпустить его в прокат. Полагаю, что таким действием мы сможем показать людям, что императору не чужды простые радости и это увеличит любовь подданных. И этот фильм сделает императора ближе к народу.
Мария Федоровна склонил задумчиво голову. Сделала несколько коротких шагов в сторону, вернулась. Переглянулась с подругой.
— Господин Рыбалко, мне не кажется, что это хорошая идея. Все-таки, синема сделана по просьбе моего сына и предназначается только для просмотра в узком семейном кругу. Нет, определенно нет, это ему не понравится. Хотя ваша идея очень хороша. И мы подумаем, как можно будет сделать.
— Если вы так считаете, — только и оставалось мне подчиниться решению. Хотя жаль, я ведь действительно думал, что лучше бы это мое творение выпустить на большие экраны. И денежку можно дополнительно заработать и народу продемонстрировать, чем дышит их государь. Все-таки кино будет поэффективнее газет и журналов.
— Да…. Что ж, господин Рыбалко, благодарю вас за вашу работу, — сказала она, когда решила что удовлетворила свой интерес. И, плавно развернувшись, двинулась на выход. За ней же последовала и ее подруга.
Что ж, пора и мне собираться. Моя миссия выполнена, делать здесь мне более нечего. Для первого раза я засветился весьма неплохо. И хоть император по неведомой мне причине проигнорировал меня, но зато его мать целиком восполнила этот пробел. Я не помню по своей истории, какое влияние она оказывала на сына во время его правления, но вот сейчас, в данный момент, по-моему, получилось довольно неплохо. И хоть не так как я ожидал, но все же. Проникнуть во двор Романовых — это дорогого стоило. И вот, собирая аппаратуру, грузя ее на телегу и неспешно отвозя в павильоны, я снова задумался о своей роли в эту эпоху. Когда-то мы с Мишкой, использую свои знания, решили поменять историю. Мы решили не допустить кровопролитной гражданской войны. И лучшим способом сделать это, мы посчитали активно вмешаться в возню большевиков. Решили, пускай уж случится февральская революция, пускай смещают с трона Романова. Но вот октябрьскую фиг мы допустим…. Так мы думали тогда, несколько лет назад. Сейчас же…, даже и не знаю пока что думать. Может при таком заходе во двор нам будет просто легче и выгоднее помочь остаться на троне Николаю? Не знаю, пока не знаю. Тут надо с Мишкой советоваться, корректировать наши планы. Но в любом случае, сейчас у нас другая проблема — грядущая война с Японией. И мне скоро отъезжать. Что там решит император по поводу архивных съемок его семейства я не знаю — время покажет.
Дома меня ждали с великим нетерпением. Едва только переступил порог, как на меня набросилась моя Маришка, да мой друг с Анной Павловной:
— Ну что там, как? Рассказывай!
И я рассказал. За плотным ужином с дымящимся и ворчащим самоваром. Подробно. И про показ фильма и про непонятное поведение Николая и про интерес его матушки. Это произвело большое впечатление на слушающих женщин. А Мишка лишь озадаченно почесал щетину на подбородке. А чуть позже, когда первый интерес был удовлетворен и мы смогли остаться с другом одни, я смог с ним посоветоваться по поводу наших стратегических планов.
— Ну и как будем менять историю? На чью сторону становиться? — спросил я его, после того как разложил на блюдечке свое видение картины.
Мишка думал недолго. Хлебнув из стакана остывшего чая, он пожал плечами и легкомысленно сообщил:
— А не все ли равно? Наша цель какая? Не допустить гражданской войны. Не сделать так, чтобы брат пошел на брата. А с какой стороны это болото мы будем обходить, честно признаться, мне все равно. Получится через дом Романовых — хорошо, не получится — пойдем через Временное Правительство. Времени вагон — ситуация еще десять раз поменяется. Но одно я знаю точно — Ленина с его большевиками к власти я допускать не желаю. Пусть лучше Керенский с его временным бардаком будут, чем их красный террор.
— Керенский — болтун, — возразил я. — Ему в актеры нужно, а не в политику. Тот бардак, что он возглавит, мог бы продолжаться и три года и пять, и десять лет. Не думаю, что Временное Правительство хороший вариант. И кстати, в те времена, насколько я помню, было двоевластие.
— Петросовет? — напрягши память, выдал Мишка.
— Не помню, — четно сознался я. — Но было там все не так просто.
— Будет видно — разберемся. До этого времени еще пятнадцать лет, а Керенский еще даже в политику не пришел. Кстати, надобно его подцепить на самом взлете, завести с ним дружбу. Полезное будет знакомство.
Я кивнул. Дело и вправду полезное — не повредит. И по поводу большевиков я был с другом согласен — я тоже не желал их прихода во власть. Пусть у меня и было счастливое детство, пришедшееся на закат эпохи Советского Союза, которое я вспоминаю с радостью, а все равно — столько людей было загублено. И эта гражданская война, унесшая не один миллион живых душ. Да и сбежавших от красного террора было немало. Так что план остается прежний — не допустить ко власти большевиков. Кстати, тем же вечером мы еще раз обсудили вариант, чтобы просто физически устранить Ленина, Троцкого, Бухарина и остальных. Заманчиво, конечно, одним махом перерубить этот гордиев узел, но мы от него отказались. Все-таки мы не душегубы, будем стремиться воздействовать более гуманными способами. Будем препятствовать их работе, компрометировать, сдавать полиции…, в общем все что только можно представить. Хотя проскальзывал и такой вариант как попытаться с ними договориться — попытаться склонить в нужную нам сторону. Но потом сами себе честно и ответили — сделать подобное невозможно. Что Ленин, что Троцкий, что Бухарин были очень уж увлечены идеей революции — разрушить все до основания. И потому на вариант физического устранения мы все же сможем пойти, но только лишь в крайнем случае. Так мы решили с большевиками. А что касается февральской революции, быть ей или не быть, мы еще не придумали. Не определились со своими симпатиями, не разобрались в закулисных играх. Время покажет.
Почти через две недели после Рождества по Юлианскому календарю, пятого января третьего года, в воскресенье, в день перед крещением Господним, наша компания торжественно открыла для всего мира наше изобретение — настоящее голосовое радио. Место презентации выбрали в известном торговом месте — Гостином Дворе. Над центральным входом по предварительной договоренности были развешаны пять тарелок-динамиков. Приглашены гости, напечатано объявление в газете и вот, под самый вечер на Невский проспект стали стягиваться любопытствующие люди. Они неспешно заполонили улицу и стояли, переминаясь с ноги на ногу. Кто-то громко разговаривал с соседом, смеялся, кто-то молча лузгал семечки, кто-то просто топтался на месте, приплясывал, разгоняя по замерзшему телу кровь. И все ждали. Чего ждали они и сами не понимали, но терпеливо выстаивали, надеясь приобрести новые впечатления. Название «Русские Заводы» в объявлении притягивало население как магнит.
Я, находясь внутри Гостиного Двор, глянул в широкое, подмороженное окно.
— Кажется, зря мы в газету объявление дали, — промолвил, щурясь против отраженного в окнах солнца. — Народа пришло слишком уж много.
— Хорошо, что много, — отвели Мишка. — Лучше в народе разлетится.
— Так не услышат же ничего. Динамики слабые. А людей на целую улицу. Извозчики пробиться не могут.
— Кому надо — услышат, — отмахнулся Мишка. — Я так считаю, хотят срочной сенсации — потерпят. Скоро уже Клейгельс должен прибыть — обещался. Вот тогда и начнем.
— А царь? Ты ему же тоже приглашение присылал?
— Ага, но он проигнорировал. Никто из его двора не прибыл. Хотя я надеялся на его матушку.
Вместе с нами присутствовали и наши жены. По такому торжественному делу они и приоделись соответственно — все самое лучшее и шикарное. Здесь же находились и журналисты. С блокнотами наготове, карандаши заточены. Что мы им продемонстрируем, они пока не догадывались, но точно знали — будет что-то интересное. Мы просто так такие мероприятия не устраиваем.
— Сколько времени? — спросила утомленная долгим ожиданием Маришка.
— Почти шесть, — глянул Мишка на свои шикарные хронометры из будущего. — Клейгельс опаздывает. Пока не прибудет — не начнем.
Пришлось нам терпеливо дожидаться градоначальника. Хоть он и обещался прибыть в обязательном порядке, но все равно, его опоздание очень нервировало. Наконец, мы заметили, как толпа на улице пришла в подвижное возбуждение. Люди расступались, пропуская несколько крытых повозок.
И вот, появился сам Клейгельс. Уже в возрасте, с посеребренной шикарной бородой, в длиннополой светлой шинели с золотыми погонами. Он довольно бодро соскочил с подножки кареты, неспешно прошел сквозь толпу. Полиция поспешила оттеснить толпу, создать коридор, но не успела — градоначальник не стал дожидаться. Свита его заспешила следом, также просачиваясь сквозь любопытствующих, изредка отталкивая непонятливых локтями. Мишка, увидев его, сорвался с места, выбежал на мороз, на ходу нахлобучивая пышную шапку. Следом и я за ним, вместе с управляющим Гостиного Двора. Успели перехватить градоначальника на улице, перед самым входом. Мишка подскочил к нему первым, встал на пути и…, я готов был поклясться — он огромным трудом подавил в себе желание протянуть ладонь для приветствия. Но вовремя сдержался.
— Добрый день, ваше превосходительство, — поздоровался он с Клейгельсом, чуть склонив голову. — Рад, что вы приехали.
— День добрый, — пробасил градоначальник, протягивая ладонь. — Как же я мог пропустить ваше приглашение. И, кстати, весьма рад знакомству. Михаил Дмитриевич, я полагаю?
— Он самый — Козинцев. А это мой компаньон — Рыбалко Василий Иванович.
Клейгельс пожал руку и мне.
— Ну-с? Вот я и приехал. А теперь может быть вы откроете тайну? Ради чего все это? Ваше приглашение меня весьма заинтриговало.
— Сейчас, сейчас, ваше превосходительство, — ответил Мишка. И показал рукой направление, куда следует пройти. Прямо перед входом в Гостиный Двор нами был сооружен деревянный помост с небольшой трибуной. — Вот, пожалуйте. Занимайте самое почетное место и мы начнем.
Клейгельс хмыкнул, пригладил перчаткой усы и степенно прошел на помост. Там он встал на место, куда ему указали, его сопровождающие заняли места вторым рядом. Я и Мишка с супругами встали с двух сторон градоначальника. Народ, видя наше движение, засуетился, пододвинулся ближе, зашушукался. Поднялся небольшой гомон.
— Начинайте, — кивнул Мишка и к трибуне заспешил…, гм…, …ведущий. Человека мы специально наняли, чтобы тот громогласно вещал в микрофон, объяснял публике наше изобретение. Могли бы и мы выступить с Мишкой, но поленились. Посчитали нужным скинуть эту обязанность на другого человека.
В-общем, ведущий подошел к трибуне, откашлялся в сторону и, щелкнув тумблером, начал вещать:
— Дамы и господа! Леди и джентльмены! Мадам и месье, — с выражением произнес он и голос его, усилившись, раздался из тарелок динамиков. Толпа вмиг стихла, закрутила головами. Да, мы постарались на славу и соорудили для представления нашего проекта «голосовое радио» нехитрую сценическую аппаратуру. Делов-то на две копейки, особенно по сравнению с нашим главным проектом. Зато результат получился отменным — люди с открытыми ртами ловили звук из бумажных тарелок, а журналисты неистово строчили в блокнотах. Чувствую завтра, выйдут газеты с громкими заголовками о новом изобретении.
Удивленно закрутил головой и градоначальник. Поймал глазами источник звука и удивленно произнес:
— Однако….
Мишка склонил к нему голову и добавил интриги:
— Это еще не самое главное, ваше превосходительство. Дальше будет еще интереснее.
А ведущий тем временем, выдержав необходимую паузу, продолжил вещать:
— Торговая и промышленная фирма «Русские Заводы», а так же их главные учредители Козинцев Михаил Дмитриевич и Рыбалко Василий Иванович спешат вам продемонстрировать новейшее изобретение, которое они придумали и воплотили в жизнь.
Болтуна, вещающего с трибуны, можно было не слушать. Есть такая категория людей — им только дай тему для языка, а они ее развезут на целый час. Обмусолят с каждой стороны, разжуют и за тебя же проглотят. Этот был из той же категории — трепаться любил больше жизни. Вот он и болтал в микрофон, подогревая публику, веселя ее. Нам с Мишкой пришлось из-за него встать со своих мест и тоже бросить людям несколько громких слов. В общем, те, кто хоть раз бывал на городских демонстрациях должны понимать, как это происходило. Пустой треп, раздававшийся с трибуны, сводился к одному — к разогреву слушателей с той целью, чтобы те как следует прониклись. А вместе с нею прониклись и журналисты, которые весьма падки на красивые обороты речи.
Клейгельс спустя какое-то время уловил суть нашего представления. Повернулся к Мишке, недоуменно спросил:
— Позвольте, милейший, я чего-то не понимаю. Он что же, говорит, что теперь голос можно передавать через радио?
— Да, ваше превосходительство, вы все правильно поняли. Именно через радио. По воздуху…. Через эфир….
— Но разве это возможно? Я всегда думал, что по эфиру можно только искрой. А почему Попов этим не занимается?
— Потому что Попов здесь не причем, — ответил Мишка градоначальнику. — Это целиком наше изобретение. Флотские о нем знают, но не чешутся. Попов в курсе — его мичман бывал у нас, разбирался в характеристиках. Уехал потом от нас задумчивый, думаю, что расстроился. Но более никого от Попова у нас не было. В министерстве наши предложения висят больше года — никому ничего не надо. Мы бы и рады помочь отечеству, но пока никак. Вот поэтому и решили показать наше изобретение таким экстравагантным способом. Ну и денег, конечно, заработать.
— Экий вы алчный, — неодобрительно покачал Клейгельс головой.
— А куда деваться? — в свою очередь ответил мой друг. — Я купец, изобретаю на свои деньги. Если отечество не хочет покупать мой товар, то я вынужден искать другие способы продвижения. Буду зарабатывать на населении, да и господа из министерства и господа военные быстрее осознают все перспективы применения наших изделий. Ведь только представьте, Николай Васильевич, радиостанцию, бьющую на сотню миль. Это же какие перспективы. А распределение частот! Это же какая ниша для государства!
— Что-то, простите?
— Частот! — повторил Мишка, но понимая, что градоначальник не в теме, не стал влезать в дебри. — Это сложно объяснить в двух словах. Но если представить, что эфир это река, то, если придерживаться аналогий, нынешние искровые передатчики своей работой занимают весь фарватер, мешая работать другим. Наше же изобретение, наоборот, пользуется лишь узкой его частью, позволяя другим радиостанциям обмениваться информацией. Аналогия, конечно же, грубая, но зато понятная. Вот мы и предложили в министерство выступить регулировщиком на реке эфира. Часть реки выделит военным, а часть гражданским, но ответа мы так и не услышали. Увы, очень жаль.
— Ну, военным-то понятно. А гражданским зачем ваше радио? — с сомнением вопросил Клейельс. — Что они с этим делать будут?
— А вот это мы и хотим продемонстрировать.
Собственно, к этому времени декламатор подошел к самой главной части — презентации нашего ящика. Он эффектно, жестом фокусника скинул накидку и пред зрителями предстал аппарат. Большой, размером с советский телевизор. Деревянный корпус покрыт блестящим лаком. На лицевой стороне шкала со стрелкой, три кнопки, и пара регуляторов. От радио тянулся провод, уходящий к Гостиному Двору, да антенна, вынесенная на деревянный шест. Аппарат давно был включен, разогрет, так что, ведущему оставалось лишь перещелкнуть тумблер на трибуне. И в тот же миг над народом разлилась песня. Не такая громкая, как мне хотелось бы, но все одно — народ, сперва соображавший что произошло, впоследствии впечатлился. Я, сквозь гомон услышал даже несколько одобрительных возгласов.
Честно, я боялся, что на морозе наш аппарат не сможет проработать долго. Электроника хрупкая, лампы с малым ресурсом. Но нет, радиоприемник с честью выдержал испытание. В течение всего времени он ни разу не засбоил — звук не пропадал, лампы не сгорали. И работал он по-честному — Клейгельс и журналисты потом сами убедились. Подошли к ящику, осмотрели со всех сторон, покачали восхищенно головами.
— Ну вот, а вы все — англичане, да американе! — высказался кто-то из писак. — А ведь и наши тоже что-то могут! И мы не лыком шиты.
— Ну да, не лыком, — поддакнул ему сосед скептически. — Так ведь украдут все равно. А потом мы же у них и будем покупать. История известная.
Все-таки народ в своей основной массе не поверил такому техническому чуду. Засомневались, предположили, что никакое это не радио, а обычный замаскированный патефон. Но на это у нас было убедительное доказательство — задняя стенка оказалась снята, а населению продемонстрированы электрические внутренности. Мы не боялись показать своих секретов — все уже давно защищено патентами в ведущих государствах мира, да и попробуй, пойми, что здесь понаделано. Одни лампы поражали знающих людей самим своим существованием. А как они работают надо еще догадаться. Да и самый главный секрет оказался публике недоступен — мощная передающая станция работала примерно в десяти верстах отсюда. Если забраться на верхние этажи ближних домов, то можно увидеть нашу вышку, которую местные зубоскалы уже успели наградить неприличным именем моего главного телесного достоинства. «Рыбалкин хрен» — так в народе прозвалась моя башня. Это если выражаться литературно. Мне, конечно же, было обидно, но ничего поделать с этим не мог. Лишь кинул денег печатным изданиям, заказал рекламу, где крупным шрифтом давал официальное название — «Радиовышка Ольховка». Понимал, что мне трудно будет переломить тенденцию, но не отчаивался. Даже самая нелепая фраза, уверенно повторенная сотни раз, становится привычной, а после и вообще единственно удобной. Вышка стояла в аккурат между Тентелевским и Митрофаньевским кладбищами, рядом с речкой Ольховкой. Отсюда и название.
— Ну, что, Николай Васильевич, скажете? — поинтересовался Мишка мнением градоначальником. — Впечатляет?
— О, да. Впечатляет, не то слово. Это поражает воображение. Это что же, значит, теперь можно и без патефонов?
— Можно и так. Мы хотим сделать круглосуточное вещание. В основном музыку, новости. Обращения Императора к народу, думаю, будем передавать. Может еще радиочтение организуем, чтобы интересно было народу. Ну там, книги зачитывать, пьесы известные ставить. Планов громадье, — завершил Мишка и глубоко вздохнул. — Плохо только что электрификация населения чрезвычайно мала. Поэтому, как это ни печально, радиоприемники первые года будут стоить очень дорого. Увы, без этого никак.
— И сколько же, если не секрет?
— Тысячу рублей. Дорого, безусловно. Но зато потом за него платить нет нужды как за телефон. Купил раз и слушай всю жизнь. Завтра утром мы отошлем один экземпляр Императору в подарок. И вас, Николай Васильевич, я тоже обидеть не могу — вам тоже подарю. Куда вы хотите его поставить? Домой или на службу? Хотя, зачем я спрашиваю — на службе у вас, наверное, и времени не будет на такие развлечения. Поэтому, конечно же, домой. Пусть и супруга ваша порадуется.
Клейгельс даже и рта не успел раскрыть, как ему всучили дорогостоящий и статусный презент. То, что радиоприемник на первые годы станет признаком состоятельности, никто из нас не сомневался. Он хотел было возмутиться такой бесцеремонности, но Мишка безапелляционно заявил, что отказ его обидит. Ведь подарок делался от всей души. И Клейгельс махнул рукой.
Как и было обещано Мишкой один радиоприемник мы отправили лично Николаю. Отвозил я, прихватив с собой двух элетроников. Аппаратура сама по себе получилась тяжелая — на своем пузе не перетащишь.
К моему удивлению встретила меня сама вдовствующая императрица Мария Федоровна. Стоя на верху Иорданской лестницы в сопровождении двух охранников и какого-то сноба в мундире, приказала мне подниматься. И я, чинно и неторопливо взойдя, чуть склонив голову, поприветствовал:
— Здравствуйте, Ваше Императорское Величество.
— Здравствуйте, господин Рыбалко, — ответила он, улыбнувшись уголками губ. — Приятно удивлена нашей скорой встрече. Ведь не прошло и двух недель как вы у нас были.
— Да, Ваше Императорское Величество. Две недели пролетели быстро….
— А у вас опять что-то новенькое, да? — спросила она и с интересом посмотрела вниз, туда, где переминались с ноги на ногу мои электроники. — Что вы нам привезли? Честно признаться, Император мне не очень доходчиво объяснил чего мне надобно ждать. Поняла, что какая-то военная штука, да?
— Не совсем, — мотнул я головой. Честно признаться, о том, что меня будет встречать один из членов императорской фамилии, я и не предполагал. Тем более сама мать Николая. Ожидал, что выйдет кто-то из ответственных за функционирование дворца, покажет пальцем куда заносить аппаратуру, мы ему все продемонстрируем, объясним и после этого спокойно вернемся по домам. Ведь сегодня Крещение Господне и государю не до глупостей. Тем более удивительно, что меня вышла встречать его матушка. Конечно, можно было бы и в другой день презентовать, но очень уж хотелось сделать подарок именно в такой великий день.
— Это радио. Предназначено для проведения досуга, — пояснил я.
— Ах, это радио?! — удивилась Мария Федоровна. — А мне сегодня про него все уши прожужжали. Ну, что же, тогда заносите.
— Куда прикажете?
— Ну, несите, наверное, в гостиную. Вам покажут.
Хорошо, что мы заранее узнали какое напряжение выдает собственная электростанция Зимнего. Подготовились предварительно, захватили с собой необходимые инструменты, проводку, наши розетки из карболита. Монтаж в Зимнем будет делом нелегким — куда отверткой не ткни, везде дорого. А антенну, если качество приема нас не устроит, хорошо бы вывести наружу. В общем, скрестив пальцы, мы приступили.
Мария Федоровна ушла. Сноб в мундире угрюмо показал нам, куда следует ставить аппаратуру, кивком головы разрешил тянуть проводку из соседнего зала. Мои ребята деловито хлопнули в ладоши и приступили. Старались сделать все аккуратно, чтобы ничего не попортить и быстро, чтобы как можно раньше очутиться дома. Все это время за нами наблюдал сноб в мундире, ходил по пятам, угрюмо вещал откуда-то из утробы — «здесь не трогать, к этому не прикасаться, не пылить, стучать тише». Часа через два мы закончили. Показали снобу как техника работает, всучили в руки подробную инструкцию, отпечатанную на машинке, и быстренько сбежали из дворца. Дело сделано. Нас проводили до выхода, посадили в карету и в самый последний момент мне был вручен запечатанный конверт. Простой почтовый конверт, ничего необычного. Но вскрыв его в карете, я охнул. Там было письмо. Благодарственное. На бумаге с гербом и личной подписью императора. В письме сухим официальным языком высказывалась сердечная благодарность за проделанную работу, за тот великолепный домашний фильм, что наша компания сняла для императорской семьи. И еще чек на тысячу рублей. Но не это было главное. Главное то, что в этом же письме нашу компанию официально просили стать…, как бы это сказать…, семейным документалистом. То есть, предлагали снимать значимые торжества, встречи и выезды Императора. И ближайшие съемки мне предстояло делать уже в феврале месяце, когда императорская семья запланировала провести костюмированный бал. И это было здорово. Свернув письмо, я остаток пути до дома ехал с глупой улыбкой, а мои электроники, искоса поглядывая на меня, негромко шептались. Гадали, что же такого было там написано.
Конечно же, в этот великий праздник я пропустил все что только было можно. Не был на службе в церкви, благополучно проигнорировал сочельник и наплевал на пост. Я совершил много грехов с точки зрения церкви и это обязательно припомнят и священник и соседи, но мне было все равно. По своим убеждениям я умеренный атеист, верю лишь в высший разум где-то там в непостижимой глубине вселенной, которому не очень-то интересны дела, творящиеся на нашей земле. И в церковь хожу с той лишь целью, чтобы не было пересудов. В паспорте написано «православный» вот я и подтверждал, изображал из себя приверженца. Маринка, супруга моя, в общем-то, приняла мою точку зрения и лишь изредка напоминала, что надобно сходить в храм, отметиться. Вот я и ходил, исполнял обязанность. И крестился я по первости через силу — непривычное для меня было это дело. Сейчас уже привык, рука осеняет бренное тело, не обращаясь за командой к центральному процессору — молотит по набитой тропинке лоб-пузо-плечо-плечо как лопасть вертолета. Только ветер свистит.
И вот, я приехал домой, блаженно улыбаясь, и завалился домой, занося с порога прилипший снег. Зинаида встретила, приняла верхнюю одежду, трость, убрала в сторону сапоги. Вышла Маришка с Дарьей на руках. Доча, увидав меня, радостно заголосила и потянулась ко мне.
— Ну, иди сюда, иди, — с готовностью перехватил я ее. — А у папки сегодня радость большая.
— И какая же? — не слишком довольно поинтересовалась супруга. Не понравилось ей, что с утра я быстро убежал, не уделил ей малую толику внимания.
— А вот…. Зина, там в пальто во внутреннем кармане письмо. Достань.
И Маринка, завладев письмом, углубилась в чтение. И с каждой проходящей секундой ее лицо разглаживалось, уходили хмурые морщины, а под конец и вовсе, брови взлетели вверх, а глаза округлились.
— Ну что? Муж у тебя молодец или нет? — с хитрой усмешкой спросил я, спасая усы от Дашкиных цепких пальцев.
— Ой, молодец! — вздохнула она. — Как же здорово! Это что же, ты теперь никуда не поедешь? Ой, как хорошо-то!
— Придется поехать все одно, — возразил я ей и перехватил дочу поудобнее.
— А как же ты поедешь-то? А письмо царское как же?
— Вот в феврале сниму бал лично, а потом и поеду. А потом придется на операторов своих надеяться, да Мишку просить присмотреть.
Моя супруга не скрывала своего недовольства. Всегда говорила откровенно, что не желает, чтобы я уезжал к черту на кулички за непонятно каким делом. Обмолвился я ей как-то о сроках, предположил, что не будет меня более года, вот она и расстроилась. И после этого пилила меня все время, искала доводы не отпускать. И сейчас она получила в руки такой повод меня отговорить.
— Не надо никуда ехать, Васенька. Зачем тебе этот порт? У тебя задание царское, такими предложениями не разбрасываются. Пускай Михаил едет. А что? Скажи Зин?
— Зин, молчи, — волевым жестом осек я экономку. — Не вмешивайся. На-ка Дарью подержи. И ступай….
Пришлось Зинаиде подчиниться. Она молча перехватила мою дочку, выразительно зыркнула на Маришку и вышла. И едва за ней закрылась дверь, мы услышали ее зычный требовательный голос:
— Варька, сюда иди! Почему посуда до сих пор не мыта?!
Я усмехнулся. Зинаида баба конкретная — без раздумий приложит неугодного человека и матом и палкой. Прислуга у нее на цыпочках ходит, боится — мне на глаза стараются не попадаться. Меня, в принципе, такой расклад устраивает. В памяти до сих пор сидит та история с рано оформившейся девочкой, что пыталась меня соблазнить. А повторения я не хотел.
Потом я целый час разговаривал с супругой. Убеждал ее, что мне просто необходимо ехать на Дальний Восток, без меня там никак. Война — да, будет, но я в ней участвовать не собираюсь, отсижусь либо во Владивостоке, либо в Китае. И это совершенно безопасно. Так я ей говорил. Убеждал с таким жаром, что и сам почти поверил в то, что мне удастся выйти не замаранным кровью. Даже поклялся ей, что буду там вести только дела фабричные. Налажу кое-какое производство, организую продажи, заведу полезные знакомства и сразу же домой. Может, сниму там фильму про тех же самых боксеров. Вроде бы ее убедил. Или же она просто сделала вид, что мне поверила. Про то, что будет война с Японией она, конечно же, знала — как-никак сама же и редактировала мои тексты от имени Жириновского. Но вот не знала насколько трагичной эта война окажется для нас и не подозревала какие последствия вызовет. Да и я, если честно, судил о грядущем событии только лишь из своих куцых знаний. Но как бы ни убеждал я Маринку в полной моей безопасности, сам я в этом до конца уверен не был. Война, знаете ли, такое дело — прилетит шальная пуля и конец истории. И прощай Великая Россия. Поэтому, я в который раз от всего сердца поклялся Маринке, что не буду там делать глупости. Найду самый безопасный угол, обложусь мешками с песком и во чтобы то ни стало сохраню себя для своей семьи.
-----
Клейгельсу мы радио поставили несколькими днями позже. Съездили к нему домой, смонтировали и удивили его супругу, тут же продемонстрировав. Условная цена в тысячу рублей поразила всех и удивила, а эксклюзивность подарка лишь повысила значимость. Я с Мишкой у градоначальника стали самыми дорогими гостями. Нас не захотели просто так отпускать, напоили, накормили, едва ли спать не уложили. В общем, хорошо провели день, весело и полезно. Единственно, супруга Клейгельса причитала, что мы не прихватили с собой своих супруг. И Мишка, решив исправить оплошность, пригласил градоначальника к себе в гости.
За январь месяц наши электроники смогли соорудить всего с десяток радиоприемников. Три штуки из них мы поставили в разных частях города, один в фойе арендованного нами кинотеатра, а шесть других продали. Не смотря на большую цену, новинка улетела со склада не задержавшись ни на секунду. Все они ушли богатым и значимым людям в Санкт-Петербурге. Примечательно, что за одним из радиоприемников приехал сам Сумароков-Эльстон, отец будущего убийцы Распутина. Мне удалось даже перекинуться с ним несколькими фразами, подогрел его интерес к нашей новинке. Сделал нарочно, с дальним прицелом. Острая нехватка наличности на производственные нужды заставляла искать финансы, а Феликс граф Сумароков-Эльстон, он же князь Юсупов личность состоятельная, доходы имеет весьма приличные. И если бы нам удалось заинтересовать в участии наших проектов, пусть даже в выделение доли в каком-нибудь предприятии, то это будет очень хорошо. По этим же самым приемникам, например. Нам просто необходимо удешевлять производство, налаживая объемы, а без инвестиций здесь никуда. Опять же, исследования нужно продолжать, а это опять немалые средства. В общем, чуть позже посовещавшись с Мишкой, мы решили, что в наши предприятия просто жизненно необходимо впустить деньги богатых и влиятельных людей страны. Сами мы будем вытягивать на нужный уровень очень много лет, гораздо проще подключить финансы влиятельных людей. И здесь будет и финансовая поддержка, протекционизм на своих уровнях и личная заинтересованность в благополучии предприятия. Одни плюсы, минусом же только одни — размытие наших долей. С точки зрения обычного человека это плохо, с точки зрения Мишки же — мощнейший импульс в развитии. Да и кто сказал, что делиться надо всем своим холдингом? Нет, переговоры будут вестись только по конкретным направлениям и предприятиям, и доли собственности будут выделяться только с конкретных заводов. А это не так страшно. Значит, для нашего направления радиостроения нужно организовывать новую дочку и уже по ней вести переговоры. И князь Юсупов в качестве нашего первого кандидата подходил очень хорошо. Ну, а для более быстрого продвижения радио в народы, я попросил напечатать в газетах простейшую схему приемника, ту, что позволяет слушать радио без электричества, на энергии одних радиоволн. И организовали продажу запчастей к нему. Что не производили сами — покупали за границей. Те же самые выпрямители на кристаллах, по-нашему именуемые диодами, покупались в Британии. Энтузиасты быстро освоят эту схему, усовершенствуют и поделятся с остальными. Вот и нам хорошо — база слушателей будет расти как на дрожжах.
В этом же месяце я на несколько дней сгонял в Новгород, посмотреть как там у нас дела. Корпуса завода по выпуску карболита у нас уже давно стояли, и сейчас полным ходом должен был идти монтаж оборудования. Мельников, кстати, там уже вторую неделю кукует. Вот и навещу его. Приехал я в город под вечер, никуда сразу не поперся, а отоспался после холодного вагона в теплой съемной квартире и уже с утра нагрянул на стойку. А там — тишина. Относительная, конечно — кое-где там суетились, работали, но в целом не подобного я ожидал. Полупустые корпуса, где-то уже установленное оборудование, протянутые, но никуда не присоединенные магистрали труб. Мне, как человеку далекому от химии, трудно было понять, что здесь происходит. Но алчные, черные зевы труб наводили на мысли что тут не все гладко.
Мельникова я нашел через пару часов в городе, в гостинице. Сидел он в номере замученный и уставший, в одиночку глушил водку. Волосы на голове всклокочены, взгляд, хоть и пьяный, но вполне осмысленный. Не дождавшись ответа на стук, я толкнул дверь и, увидав его в таком непрезентабельном виде, присвистнул:
— Ого, Евгений Адамович, что случилось?
Он оторвался от бутылки, глянул на меня снизу вверх и встрепенулся, пытаясь скрыть свое состояние. Но хватило ума сообразить, что ничего у него не получилось, и потому, горько выдохнув, констатировал:
— Британцы — сволочи. Вы же всегда знали об этом, Василий Иванович?
— Всегда подозревал, — напряженно ответил я, присаживаясь рядом на стул. — Что случилось?
Вместо ответа Мельников сграбастал со стола валяющиеся бумаги и передал мне:
— Читайте, Василий Иванович. Там все наглядно.
Это были телеграммы. На английском языке, с которым я был не в ладах. Поэтому, пересмотрев их все, погоняв меж пальцев, я лишь вопросительно воззрился на своего главного химика:
— И?
— Суки требуют заплатить на двадцать процентов больше, чем договаривались, и сроки сдвигают до апреля.
— Подожди, Евгений Адамович. Так мы же им уже все сполна заплатили!
— Заплатили, да только им плевать!
— То есть как это? А договор, а их подписи?
— А им плевать! — еще раз раздраженно ответил Мельников. — Яков уже месяц как в Лондоне обитает, да только и он мало что может сделать. Пока через их суды пройдет — месяцы пролетят, годы! А мы стоим! А ни денег, ни оборудования нет…. И когда поставят неизвестно.
— Ну-ка, ну-ка, давай-ка, Адамыч, поподробнее, — попросил я, сдвигая брови к переносице.
— А-а, что рассказывать, — отмахнулся химик. — Сволочи они. Еще несколько месяцев назад мы заподозрили неладное. Да мы ж вам рассказывали, помните? Так вот, отправил я Виктора Ильича в Британию, чтобы он посмотрел, как идет изготовление, да только его не пустили на мануфактуру. Неделю водили за нос как студента неразумного, завтраками кормили. Говорили сначала, что директора нету — без него не пустят, потом, что ключи от склада потеряли, потом еще всякую ерунду. Не пускали под любыми предлогами. В общем, пробыл он там десять дней, а оборудования так и не увидел.
— Что за бред? Разве так бывает?
— Я тоже думал, что не бывает. Ведь вроде и оборудование простое и если бы нам не нужно было кислоты производить в больших объемах, то купить можно и у других. Но ведь вся заковыка в том, что именно там могут покрыть все стенки стойкой эмалью. Только у них есть большие печи для подобного обжига. А оно видите как — дулю нам под нос и еще денег требуют. И попробуй не заплати — еще год прождешь.
— Подожди, Адамыч, а чего они вообще стали требовать доплаты?
— А я знаю? Может денег на нас хотят побольше заработать, а может проблемы у них. Кто ж их разберет.
— Понятно, — протянул я, еще раз погоняв меж пальцев телеграммы. Плохо то, что заказы мы разместили за границей — оперативно воздействовать на хапуг мы не можем. В Лондоне, конечно, есть наша юридическая контора, но, как и сказал наш главный химик, судебная тяжба может затянуться на долгие месяцы. То, что мы сумеем выиграть, я не сомневаюсь, да только сроки…. Уже сейчас полным ходом должен вестись монтаж оборудования и проходить обучение персонала, а из-за этой неприятной ситуации дата торжественного пуска отдалялась на неопределенную перспективу.
— Козинцев в курсе?
— Да. Утром ему телеграмму отослал.
— И что он ответил?
— Ругается. Завтра требует явиться для обсуждения. Кстати, вот и вам телеграмма от него, — и с этими словами он склонился к лежащему на краю дивана пальто, неуклюже пошарился в его бездонных карманах и вручил мне мятую писульку на почтовом бланке. М-да, Мишка в телеграмме условно литературным языком выразил все свое возмущение поступком наглых англичан. Удивительно, как на телеграфе пропустили такие яркие выражения. А в конце была приписка, чтобы я не медлил и поскорее возвращался вместе с Мельниковым в столицу — нужно выработать решение. Что ж, завтра и поедем.
Мельников, прочтя на моем лице недовольство, потянулся за бутылкой.
— Будете, Василь Иванович?
— Нет, Адамыч, не лезет. Да и тебе бы не следовало.
— Да, я, Василь Иваныч не поэтому поводу, — ответил он, пододвигая своими обожженными пальцами чистый стопарик. — Внучка у меня родилась. Вчера. Уж не побрезгуйте, разделите со мной радость. А на англичашек на этих — тьфу. Решим завтра, что с ними делать. Да и что решать — заплатим как они того требуют, нам деваться некуда. А вот после того как оборудование нам отправят — в суд подадим. Уж тогда Яков на них отыграется.
— Так что же ты молчал! — воскликнул я. — Наговорил мне тут ерунды всякой, а у самого, оказывается, такое событие! Поздравляю от всего сердца, Евгений Адамович. Поздравляю, — и, ухватив за ладонь, энергично потряс. Химик блаженно заулыбался.
— Спасибо. Радует меня господь бог внуками и внучками. Четвертая уже.
— О-о, дети твои тебя радуют, а не господь бог.
Он кивнул. Поднял стопку, чекнулся со мной и махом опрокинул в глотку. Сморщился, шмыгнул носом:
— Зять хочет Веркой назвать, как бабку свою. Говорит, первая красавица на улице была. А дочь Анной. А сват вообще Ульяной, — он хохотнул. — Барда-ак. А жена моя хочет, чтобы она Дарьей была.
Я улыбнулся его «беде». Адамыч был счастлив и я это понял только лишь после признания. Легонько толкнув его в плечо, спросил:
— А сам-то как хочешь?
— А мне все равно, лишь бы здоровой росла и бед не знала. А-а, ерунда все это…, - еще раз махнул он рукой. — Доча моя порвалася сильно, вот что плохо. Вот ей бы тоже здоровья.
Я промолчал. Подобная тема для всех весьма интимная, с чужими о своих родных не очень-то побеседуешь. Врачи в нынешнюю эпоху весьма далеки от стандартов медицины даже ранних советских времен. И подхватить заразу было проще некуда. Маринка моя, когда рожала, тоже намучалась, и ее тоже зашивали наживую и я также как и Адамыч боялся инфекции. Но пронесло, да и я с упрямым упорством требовал от врача, чтобы тот руки и инструменты чистым спиртом протирал, а на морду свою усатую нацепил марлевую маску. Антибиотиков в это время нет. Занесешь заразу — не излечишься.
— Евгений Адамыч, — предложил я после недолгих воспоминаний, — ты это, если что, то сразу ко мне обращайся. Приложу все свои силы и помогу. Деньгу подкину если нужно.
— Спасибо, Василь Иваныч, — благодарно кивнул химик. — А денег не надо, у меня есть.
Мы и дальше продолжили сидеть, отмечать радостное событие произошедшее у Мельникова. Я распорядился и из ресторана нам доставили обильную закуску, а то вхолостую пить водку никакого здоровья не хватит. Просидели с ним допоздна, наговорились по душам. Говорил в основном Евгений Адамович, радостно рассказывал истории со своими детьми и внуками, я же чаще отмалчивался и думал. Прикидывал, как же лучше всего подступиться к теме антибиотиков. Надо бы найти человека который будет способен потянуть эту тему. Да не простого, а желательно с богатым опытом и именем. А где его найти я пока не представлял. Пойти что ли через Боткина? Тот самый всем известный Боткин, конечно уже давно умер, а сын его пока еще не стал лечащим врачом Николая. Это я откуда-то помнил, как ни странно. И как его искать? В общем, тот еще вопрос. Хотя, с другой стороны, гораздо легче было бы просто прошерстить российские университеты на предмет светлых голов, и увлечь новой идей некоторых из них. И поразмыслив, я решил, что так и поступлю. Процесс получения пенициллина долгий, уйти на это может много лет, а успеть хотелось бы к Первой Мировой. Так что, пока я не уехал, надо приложить все свои силы.
Утром следующего дня я посадил болеющего похмельем Мельников на поезд. Впихнул его и его чемодан в вагон, передал в записке для Мишки, о том, что задержусь на некоторое время, и вернулся в съемную квартиру. Было у меня тут еще несколько небольших делишек и одно из них это необходимость посмотреть идущую полным ходом внутреннюю отделку первого общежития в Новгороде. Кирпичное здание в пять этажей коридорного типа с одним входом. Комнат около сотни. Проект простой, без изысков, но с санузлом на каждые две комнаты и двумя кухонными блоками на каждом этаже. И обязательная электрическая проводка и лампы накаливания в каждом закутке. Водопровод, канализация…. Общежитие решили предоставлять только квалифицированным работникам, испытывающих потребность в жилье. Обязательная плата за проживание в два с полтиной рубля за комнату. Понятно, что при таких расценках не заработаешь — почти вся плата будет уходить на поддержание общежития в приличном состоянии и на жалование коменданта. И хоть ввод в строй здания планируется на конец весны, все комнаты в нем уже распределены. А кому какая комната достанется определяется лично директором литейного завода с подачи мастеров.
Пока что это первое здание общежития, следом за ним будет строиться и второе, а затем и третье. Кстати, на фоне острой нехватки жилья для приезжих…. Подумали мы тут недавно и пришли к выводу, что неплохо через свой банк провести что-то похожее на ипотечное кредитование. Только для своих работников, под льготный процент. Средства для нескольких десятков ценных работников мы найдем — невелика нагрузка, но зато еще больше привяжем к себе людей. А заработки на наших предприятиях хорошие, люди обязательно откликнутся. Не знаю, может еще и постройку домов им организовать? Что б со всеми удобствами — светом, туалетом, ванной комнатой. И использовать для постройки не кирпич, а, например, бетонные блоки. Жаль я не знаю каким образом в мое время вспенивали такие блоки — было б нам счастье. Но в любом случае, даже если б знал — это было б еще одно направление деятельности о котором надо заботиться, направлять и искать для него средства. А у нас и так без этого дел по горло. Так что, наверное, и хорошо, что не знаю. Кстати, в прошлом году я как-то ныл перед другом, сетовал на нехватку электричества. Заламывал руки, стенал и убеждал его, что не стоит нам еще и этим направлением заниматься — только нервы себе попортим. Тогда я Мишку убедил. По крайней мере, отложили рассмотрение этого вопроса до шестого года, когда революционное движение начнет катиться на спад. Но, похоже, что мы и не вернемся к этой теме — нам удалось очень выгодно скооперироваться с Сименсом. По договору он построит нам в Новгороде электростанцию по самым современным технологиям, а мы заплатим ему за это частью живыми деньгами, а частью будущими поставками карболита по льготной цене. Только вот запуск нашего завода пока откладывается, а турбины электростанции уже привезены и ожидают установки в одном из вспомогательных корпусов предприятия. Специалисты должны приехать с течение месяца. В этот же день сходил я, посмотрел на эти турбины, лежащие на складе и в очередной раз поблагодарил бога за то, что нам и этим направлением заниматься не пришлось. Даже при невнимательном взгляде понималось, что очень уж большие усилия нам пришлось бы приложить. Пусть уж этим делом занимаются те, у кого это хорошо получается.
Вечером, прогуливаясь по заснеженным дорожкам Новгорода, совершенно неожиданно для себя встретил знакомое лицо. Здоровый мужик с рябой и красной от выпивки рожей, стоял оперевшись одной рукой о стену дома и самозабвенно и громогласно блевал на свои сапоги. Забрызгивал все вокруг чем-то красным, извергал из себя непережеванные огурцы, куски сала и еще какой-то мерзости. И запах от него исходил непередаваемый. Я узнал его — он раньше работал у нас охранником, а затем перешел под начальство Истомина.
— Ого! Это что же я такое вижу? — громко сказал я, дождавшись паузы.
Мужик невнятно буркнул, не глядя отмахнулся от меня и глубоко задышал, все время сглатывая. Потом утерся рукавом добротного пиджака. Я не уходил, уперевшись на трость ждал.
— Иди-ка ты отсюда, дядя, — наконец страдальчески проворчал он, так и не взглянув на меня.
— Идите-ка отсюда, Василий Иванович, — с насмешкой поправил я его. — Ты что это, скотина, в одиночку напиваешься?
— А по морде? — уже с угрозой ответил мужик. И только тут он обернулся и рассмотрел мою физиономию. И осекся. Не ожидал меня тут увидеть. А потом, вспомнив в каком состоянии он находится, выпрямился и еще раз торопливо вытер рот рукавом. — Ва-ва-асилий Иванович?
Я неторопливо кивнул. Внимательно осмотрел с ног до головы. Да нет, костюмчик у нашего подвыпившего работника был вполне приличный — мятый конечно, но не сильно и не протерт нигде. Судя по всему, под началом Истомина рябой работает до сих пор.
— Что ж ты, редиска такая, водку пьянствуешь, да блюешь ее героически? На людях, на самого себя же, да на сапоги яловые? Не стыдно?
— Стыдно! — с готовностью повинился работник. — Очень стыдно, Василий Иванович. Но имею законное право.
— Это, какое же?
— Личное время! Как хочу, так и провожу его, — ответил он и в голосе послышались нотки вызова, а плечи могуче расплавились, хрустнув суставами. М-да, а пьян-то он был изрядно. Парень не из робкого десятка, в прошлом служил в армии, участвовал в задержании нападавших на наше предприятие пару лет назад. Даже с Валентином Пузеевым, помнится, кулаками махал, да только не слишком удачно. Получил тогда он от нашего слесаря знатно- ходил неделю с фингалом. И вот, глядя на него всего из себя такого веселого, грязного и наглого, я отступился, даже с улыбкой развел руки:
— Что ж, личное время — это святое.
Конечно же, я его не испугался, мог бы ему навалять без ущерба для собственного здоровья. Но зачем доводить ситуацию до этого? Особенно когда видно, что собеседник в неадеквате. В общем, когда рябой понял, что его не собираются гнобить и учить жизни, он сбавил обороты. А я, продолжил разговор:
— Ты каким образом здесь оказался? Почему не в Питере?
— Дык, Василь Иваныч, с Истоминым мы здесь. Долги выбиваем.
— Это у кого же?
— Да есть тут один купчик, — неопределенно махнул он рукой куда-то в сторону, — кредит взял, оборудование взял, а платить забывает уже третий месяц. Вот мы и…, - он усмехнулся и показал мне кулаком, что они собирались сделать с должником.
— Убедили его?
— А как же, — сказал он и расстроено добавил, — даже жалко. Выплатил все до копеечки и штраф тоже. Баба его в ногах валялась. Тьфу!
— Поня-ятно, — протянул я, подходя ближе. Достал батистовый платок, протянул ему. — Утрись, а то как алкаш подзаборный выглядишь. Что люди обо мне думать будут, глядя на тебя? Позоришь только….
— Да что вы, Василь Иваныч, как можно, — забормотал рябой, но платок, тем не менее, взял и стал торопливо утирать лицо и руки. — Я ж только в личное время, в кабаке тихонечко. Никто и не видит.
— Ладно-ладно. Истомин-то где?
— Дык он в гостинице клопов давит. Вас проводить?
— Нет, не стоит. Пусть отсыпается. Лучше пускай ко мне завтра придет. Я здесь же в Новгороде и остановился на заводской квартире. Он должен знать. Передашь?
— А как же! Конечно передам, Василь Иваныч. Не сомневайтесь.
И на этих словах мы расстались. Я ушел ночевать на квартиру, а рябой снова нырнул в кабак. Не нравится мне, что люди мои так водку глыщут, но, увы, ничего поделать я тут не мог. Национальная беда и трагедия в отдельно взятом конкретном случае. Мог бы, конечно, кардинально решить с рябым — лишить премии, понизить в работе, уволить, наконец. Но ни одно из этих решений не заставит бросить его пить, а озлобленного и готового слить информацию на сторону человека я получу уже на следующий день. Конечно, у нас, как и на любом предприятии существует весьма жесткий «сухой закон» и мои работники, дорожа заработком, его блюдут. Но только до проходной. Далее сила моя над ними не властна. Поэтому, пусть рябой и дальше веселится, а его непосредственному начальнику я выскажу свое отношение к данной проблеме. В очередной раз.
Истомин заявился ко мне в квартиру с утра пораньше. Я едва успел проснуться, почистить зубы зубным порошком и поскоблить новомодным «Жиллетом» морду. Услышав стук в дверь, так и вышел к нему с полотенцем в руках мокрым лицом.
— О-о, Семен Семеныч, проходи, — произнес я, пропуская его внутрь.
Он зашел, прихрамывая, без стеснения скинул с себя верхнюю одежду, присел на стул. И пока я окончательно приводил себя в порядок, ливанул себе свежего кипяточку из нашего электрического чайника и подлил заварки.
После завершения утреннего моциона я появился в комнате, присел рядом и повторил его действия. И только когда отхлебнул горячего свежего чая, произнес:
— Хреново выглядишь, Семеныч. Как будто и не спал вовсе.
— А-а, — махнул он недовольно рукой, — шавки под окнами спать не давали. Грызлись всю ночь — свадьбу гуляли. Да мой оболдуй под утро заявился, да сказал немедленно к вам бежать.
— И сразу ко мне…, понятно.
Он вздохнул.
— Василий Иванович, я все понимаю, — предвосхищая тему разговора, начал говорить он. — Вы не любите пьяных работников, не любите запах сигарет. Вам вчера Ленька попался в неприглядном виде, но вы его, пожалуйста, не вините. Это я ему разрешил. Мы вчера все дела успели сделать, а на сегодня я им разрешил отдохнуть. Они заслужили свой выходной.
Я промолчал. Потом махнул рукой на это недоразумение.
— Удивительно, что он вообще вспомнил нашу вчерашнюю встречу.
— Ну, что есть, то есть, — подтвердил Истомин. — Из солдат ведь мужик. У него был приказ — он его выполнил. Может когда проснется и не вспомнит ничего.
— Ну да, перезагрузится и очистит оперативную память, — пробормотал я. Бывший хорунжий на мои странные слова даже не обратил внимания — привык уже. — Как у тебя с работой, Семеныч? Каким образом ты вообще в Новгороде появился? Почему не в офисе?
— Да ну его этот офис, — ответствовал он, прихлебнув из чашки. — Надоели эти бумажки уже. Целый день только и делаю, что их перебираю. Из верхнего ящика в нижний. Из нижнего в правый. На этом закорючку свою поставь, на том печать. Того в Москву отправь, этого в Кострому, а сам сиднем сижу, почечуйную болезнь зарабатываю. В отпуск хочу….
— Семеныч, ну какой отпуск? — укорил я его. — Ведь ты ж не так давно к родне ездил. Кстати, семью свою перевез или нет?
— Ага, Василий Иванович. Насилу уговорил. Дом здесь купил с землицей.
— В Новгороде что ли?
— Ну да. Ну ее, эту столицу. Здесь спокойнее. Жинке с детьми и старикам моим понравится. Я уверен.
— Ну, хорошо, — пожал я плечами и после пары глотков горячего чая, решил сменить тему разговора. — Слушай, Семеныч, я тебя спросить хотел.
— Ну?
— Ты в своем казачестве не встречал так некого Токарева?
— Гм, нет, что-то не припомню. А кто это? В каких чинах?
— Да вот, понимаешь какое дело…, - неуверенно начал я объяснять. — Знаю, что есть такое человек. Знаю, что из казаков, даже вроде из ваших краев. Слышал, что он оружием в плане конструирования интересуется сильно. А вот где он службу проходит и в каких чинах — увы.
— Гм, — воздел глаза к потолку Истомин, напрягая память. — Что-то ничего ни приходит на ум. Н-нет, точно, такого я не знаю. А он вам зачем?
— Да вот, карабин надо нам начинать разрабатывать, а толкового человека нет.
— Гм, Василь Иваныч, я конечно извиняюсь. Но после провала вашего миномета, зачем вам еще и карабин? Оно вам надо?
Я вздохнул. Неприятная история с минометом никак не забывалась и я постоянно помнил о причине отказа. Наша, чего уж теперь самого себя обманывать, глупая попытка повлиять на историю активным образом, очень сильно нам аукнулась. И сейчас на продвижение минометов в армию я могу рассчитывать только через предстоящую войну.
— Нужны, Семеныч, карабины. Как воздух нужны. Я б и еще кое-что изобрел, но на это нет ни времени, ни денег, ни спецов. Нужно делать все постепенно. Начать хотя бы с карабинов. Ну так что?
— А Мосин вас не устроит? — удивленно поднял бровь хорунжий.
— Мосин птица высокого полета, — покачал я головой, — он и так у военных в почете и на них работает. Мне бы кого попроще, но такого же толкового.
— И Токарев как раз такой? Вы откуда про него узнали?
— Сорока на хвосте принесла, — уклончиво ответил я и хорунжий понял, что в этом направлении тему развивать не следует.
У нас опять наступила небольшая пауза. Я просто сидел отхлебывал сладкий чай, да закусывал бутербродом, а Истомин что-то там придумывал у себя в голове. Наконец, он спросил:
— Василь Иваныч, а почему именно карабин?
— Да как тебе сказать, Семеныч, по моему мнению, карабин в армии сподручней будет. Особенно у конных. Он и короче и легче и боеприпасов можно с собой больше носить. Прицельная дальность, конечно, меньше чем у мосинки, но кто же на таком расстоянии войну ведет? Карабин будет в самый раз, особенно если он будет самозарядный и с магазином, например, патронов на десять.
Он выслушал меня, подумал и поддакнул:
— Да, нашему брату казаку такой карабин был бы кстати. Верхом с мосинкой не очень удобно, это правда…. Где вы говорите этот Токарев обитает?
— Да где-то в Малороссии, точнее не скажу. Вроде казаком сейчас. Но то, что оружием он интересуется это точно.
— Я могу попробовать его отыскать.
— Было бы здорово. А сможешь?
— Все одно попробовать стоит. А имя у него есть? И по батюшке его как?
— Да черт его знает. Вроде Федор. Или Семен. Я не уверен. А отчество не знаю.
— Я узнаю, — уверенно заявил хорунжий. — Вы ведь мне дадите отпуск?
Я засмеялся. Вот же хитрец! И главное сидит и смотрит на меня ясными глазами младенца — ни тени раскаяния.
— Отпуск — нет. Но командировку на неделю — да, — ответил я, улыбаясь. — Ладно, на две недели, а то не успеешь еще.
— Оплачиваемую?
— Ну, конечно. Ты мне его только найди, да про горы золотые распиши. А я уж его не обижу. Ты там по своим каналам попробуй разыскать. Знакомства-то ведь остались?
Истомин даже не стал мне отвечать. Куда ж эти знакомства денутся — казаки друг за друга держаться, все про всех знают. И если есть хоть какая-то возможность выйти на Токарева через казачью среду, то наш хорунжий это непременно сделает.
На том мы и порешили. Истомин на следующий же день укатил в Москву, а оттуда в Малороссию. Потом вернулся через двадцать дней и, пристукивая по мраморному полу новой тростью, явился ко мне с докладом — найдено трое Токаревых. Один Федор, другой Иван, третий тоже Федор. И только один из этих троих служил оружейным мастером и сейчас находился в чине хорунжего.
— Это именно тот? — спросил меня Истомин после подробного доклада.
— Похоже на то, — отвели я задумчиво. — Другие вроде вообще никаким боком к ремонту оружия не подходят. Так? Ты с ним говорил?
— Недолго.
— И что сам про него скажешь?
— Да что сказать? — пожал он плечами. — Простой казак, в оружие разбирается. Что-то там у себя пытается делать. Я как понял, что это тот который вам нужен, так удочку ему закинул. Говорю, есть в столице известный человек, хочет чтобы ты у него работал — оружие для него придумывал. Деньгами, говорю, не обидит, как сыр в масле кататься будешь.
— Ну а он?
— А он покивал головой и сказал, что ему не особо интересно на простого купца работать — пусть даже и такого известного как вы изобретателя. Хочет, говорит, Родине послужить.
Я с досады даже хлопнул себя по ляжке. Звонко так, болюче. Наверно пятно красное оставил — Маришка вечером устроит допрос с пристрастием.
— Ну а ты? Денег ему предлагал?
— Да ему и так и эдак и все ему рассказал. Про деньги — да, сказал. И выпили мы с ним и с его дружками, да он ни в какую.
— Что, совсем так плохо?
— Не может он сейчас. Да и кто его отпустит — ему еще несколько лет до ухода в запас? В-общем, сейчас нам его не заполучить.
— Точно?
— Точно. Он и сам сказал, что никуда не пойдет. Да и в самом деле, как он уйдет? Это ж не я со своей поломанной ногой.
Я разочарованно выдохнул, потер нервозно лоб — что-то голова разболелась.
— Жаль. А у меня на него такие надежды были. Ну, да ладно, на нем свет клином не сошелся. Свои кадры выращивать будем. Ты, кстати, как сам к конструированию оружия относишься? Понимаешь в этом?
— Да нет, что вы. Я только пострелять, да почистить.
— Что ж, тогда будем искать других людей.
Истомин молча принял информацию. Кивнул, встал, оперся на крепкую трость. Затем вдруг просветлел лицом и выдал мне новую идею:
— Василь Иваныч, а может этого Токарева там работой и загрузить? Если он не может и не хочет никуда переезжать, так может вам самому туда съездить, да убедить его? Пускай он там у себя в мастерской конструирует, да изобретает. А вы у него под боком свою мастерскую сделаете, да людей туда наберете. А Токарев будет вам идеи подкидывать, да помогать по-всякому?
— Гм, а что, мысль здравая, — произнес я, воспрянув духом. И отложил идею в закрома памяти. Мишка опять куда-то укатил и обещался появиться через пару дней. Вот с ним и надо будет обсудить эту идею. Захочет ли он, пока меня не будет, курировать это направление? — А ты у него адресок вызнал? Куда ему письма писать?
Конечно же, домашний адрес Токарева у нашего хорунжего был. И мы вдвоем настрочили ему официальное письмо, в котором изложили наше видение решения сложившейся проблемы. В тот же день отправили и принялись ждать ответа. Будем надеяться, что он примет наше предложение.
Все-таки как я не страшился этого важного дня, как не гнал из головы предстоящие трудности, а он все же настал — грандиозный костюмированный бал в Зимнем дворце. Народу туда прибыла тьма, никак не менее нескольких сотен самых знатных аристократов. От костюмов рябило в глазах — везде атлас, бархат, шелк, сафьян, прошитые золотыми нитями, жемчугом и драгоценными камнями. Костюмы допетровской эпохи слепили глаза и затмевали роскошью. Тяжелые кокошники едва не ломали женщинам хрупкие шеи, но они терпели, стоически выносили эту пытку и пытались казаться счастливыми. Мужчины в парче выхаживали вокруг, горделиво воздевая подбородки. И все фотографировались по очереди, принимали величественную позу, склоняли задумчиво головы, изображали из себя моделей. Магниевая вспышка не переставая хлопала, ослепляя всех вокруг и задымляя помещение…. Бал шел уже второй день.
Началось все позавчера. Наша съемочная группа приехали в Зимний с самого утра. В здании Эрмитажа разложили рельсы, поставили на них операторские тележки с камерами. Протянули свои кабеля. Под вечер стали приходить приглашенные гости. В современных костюмах входили они в зал попарно, приветствовали семью императора низким поклоном, как это было принято в стародавние времена. И мы все это снимали. По ходу движения гостей к императору, двигались и мы, ловили в камеру восторженные лица. Наши помощники пыхтели, старались, катали тележку туда-сюда и постоянно менялись, ибо выдержать подобный темп съемок было очень непросто. Мы никого не забыли, всех запечатлели, израсходовали километры пленки. Следом, когда все гости прошли мимо нас и склонились перед Николаем, последовало театральное представление. Здесь же, в Эрмитаже перед гостями выступил и Федор Шаляпин в «Борисе Годунове» и сама Анна Павлова в знаменитом «Лебедином озере». Но нас туда с камерами не пустили — запретил сам император, мотивирую тем, что мы будем мешать зрителям. Что ж, пришлось нам довольствоваться прослушиванием зычного голоса Шаляпина из-за двери. Ну а после спектакля состоялись танцы в большом белом зале. Нашей технике разрешили поснимать с полчаса стоя в уголочке, а затем вежливо попросили удалиться. Что мы и сделали, особо не расстроившись. Завтра мне и так предстоит много работы. В киностудии за ночь проявят всю пленку, и мне с Мишкой моими новоявленными операторами придется выбраковывать из материала неудачные кадры.
Ну а самое главное действие произошло через сутки после первого приема, непосредственно в сам день великого бала. Именно сегодня прибыли гости в специально пошитых костюмах. Прибывшие собрались в концертном зале с высокими белыми колоннами, музыканты на балконе дали ритм и зал в едином порыве закружился. Это было что-то особенное. Самый первый танец удался на славу, каждый выложился в меру своих сил. И опять катая тележку вдоль зала, мы стремились увековечить для потомков абсолютно всех. И величественная аристократия старалась. О боже, как же дамы выгибали спины, проносясь в вихре танца мимо камеры, как же их кавалеры держали осанку и пожирали партнерш пламенными взглядами. И стар и млад старались обтанцевать друг друга, так, чтобы именно их пара потом всем запомнилась.
Ну а после, когда первый порыв танца угас, люди утомились и стали присаживаться на оббитые бархатом скамеечки. На балу звучала и мазурка, вальс и кадриль. Звучала русские песни, водили хороводы и плясовую. Организовано все по высшему разряду. И мы едва за всем успевали, только и делали, что меняли пленку и искали удачные ракурсы. Гоняли свои тележки вдоль стены, мешая отдыхающим парам на скамеечках, загораживая им весь обзор. Но, как ни странно, высший свет аристократии, сдержанно ворча на нас, даже и не думал вслух высказывать свое недовольство. Понимали, что не для себя стараемся, а для потомков, которые будут спустя столетия с дотошностью изучать давно прошедший бал.
В большом зале было шумно, громко, музыка, которой даровали свободу, с балконов устремлялась вверх, и оттуда стройным многоголосым водопадом падала вниз, заставляя вибрировать каждую клеточку тела. На меня, как на человека из будущего, который в своей прошлой жизни звучание скрипки вживую слышал лишь несколько раз, это произвело огромнейшее впечатление. Серебристый мощный поток, сваливающийся сверху, подхватывал мою жалкую душонку и уносил куда-то прочь из этого мира. И этому трудно было сопротивляться. И я, ошеломленный, оглушенный, с надломленной и вибрирующей душой каким-то образом продолжал работать. Меня катали на телеге взад и вперед, а я, прильнув к окуляру, ловил раскрасневшиеся лица, вымученные улыбки и уже потухающий взгляд.
Народ стал уставать. Очень много танцев, очень громкая музыка. Люди сменялись на площадке, присаживались отдыхать, выходили подкрепиться в буфет. Они толпились, громко разговаривали, сновали туда-сюда и все время натыкались на наше оборудование. И теперь едва ли не каждый, спотыкаясь о рельсы, сквозь зубы ругался, а особо сановитые и уже в годах аристократы, вполголоса костерили моих нерасторопных помощников, что не успевали убраться с пути. Мы всем мешали. Оно и понятно. Желая подстраховаться и не упустить самые лучшие кадры мы прокинули полозья под операторскую тележку везде, где только было можно, а не только в танцевальном зале. По коридорам, по другим прилегающим залам, по лестницам. И специально огородили все красной бархатной лентой, чтобы никто за нее не заходил и не спотыкался. Но нет, приглашенные гости предпочитали ничего не замечать, сносили наши ограждения своими великосветскими задами, а затем еще и высказывали нам свои претензии.
Но мы работали. Молча, стиснув зубы, снимали, снимали и снимали. Я лично и двое моих свежеспелых оператора не слезали с аппаратуры, ежесекундно вылавливал интересные кадры, восторженные лица. Только и успевали менять пленку — едва зарядили, нажали на спуск, отсняли несколько минут и снова менять пленку. Помощники только и делали, что носились взад-вперед, подтаскивали свежие бобины и уносили отснятые. Мишка, следил за ними, чтобы те, не дай бог, не наступили кому-нибудь на волочащийся подол платья или не оттоптали князьям да баронам ноги. Сам им помогал оттаскивать коробки с отснятой пленкой и подкармливал меня и моих операторов вкусностями с царского буфета. Следил за всем, чем только можно было и относился ко всему вполне ответственно. И, следуя своей натуре, не забывал заводить новые знакомства. Видел его разговаривающего то с одним разряженным офицером, то с другим. Под конец бала заметил его рядом с Сумароковым-Эльстоном. Тот уже уходил, уводил свою супругу, что произвела фурор своим русскими танцами. Помог графу накинуть тяжелую шубу и сумел вручить ему письмецо, что он вчера вечером сочинил. Мишка так надеялся на этот бал и именно этого случая ждал, чтобы передать графу Сумарокову свое деловое предложение. Изложенное на двух страничках, довольно сухим деловым языком, он предлагал тому вложиться в производство радиоприемников и радиокомпонентом в частности. Предлагал тому поучаствовать своими деньгами в зарождении новой электротехнической эры. Главное сейчас, чтобы по приезду домой граф не забыл про наше письмо и ознакомился с ним следующим днем. Лишь бы прочел….
Бал закончился после полуночи. Гости уже устали, поникли, не было той веселости и торжественности в глазах, что была в начале. Но Николай и его супруга стоически выдержали испытание. За все время я ни разу не заметил на их лицах ни тени недовольства. Со всеми они были приветливы и снисходительны и, беседуя с гостями, многим предлагали отдохнуть, не перетруждать себя. И кто-то их советам последовал — людей под конец представления стало чуть меньше. Тот же Сумароков с супругой предпочли поехать домой, не дожидаясь финального фотографирования. Да, и после танцев последовало еще довольно мучительная процедура позирования. Как женщины со своими массивными кокошниками все это выдержали, я не представляю. Я видел их мучения и даже чуть-чуть жалел. В общем, когда все закончилось и Николай с императрицей лично с каждым распрощались, настала и нам пора сматывать удочки.
-----
Наверное, монтаж этого поистине грандиозного фильма будет мне сниться и через десять лет. Две недели безвылазно я просидел в маленькой комнатке за монтажным столом и, пересматривая материал, выбраковывал, вырезал, отбирал и склеивал. Забракованная пленка у меня просто валялась под ногами, мешалась, и уборщицы не успевали ее выметать. Как же сложно оказалось расставить фильм в хронологическом порядке. Ведь никакой хлопушки с хронометражом не было и в помине — попробуй, пойми в какой момент кружилась та или иная пара, а кто в это время незаметно нажирался в буфете. Тем более что и звука еще нет, что еще больше осложняет задачу. А перепутать нельзя — не дай бог возникнет недопонимание или еще хуже обиды. И забыть тоже никого нельзя, каждую аристкратическую макушку надо обязательно показать хотя бы общим планом. И вот, через две недели напряженного труда я выполз из тусклой конуры, болезненно щурясь и держась за голову. Мне тут же поднесли чашку крепкого кофе с молоком и порошок аспирина.
— Все, Димка, закончили мы с тобой это мучение, — устало сказал я своему помощнику. — Теперь не стыдно и самому Императору показать.
— Значит можно зарядить в проектор? — спросил меня, прошедший вместе со мной тяжелое испытание, молодой оператор.
— Копию сними сперва. А оригинал в архив. Завтра посмотрим, что получилось.
— Хорошо, Василий Иванович, — кивнул парень и намерился убежать снимать копию с пленки. Процесс довольно-таки незамысловатый, но крайне ответственный. Боже упаси напортачить — голову сниму не задумываясь. По идее надо бы мне проследить за тем как будет сниматься сначала негатив (лучше две-три копии), а потом с него и позитив. Боже, а так хотелось поехать домой и отоспаться.
— Ладно, Дим, ты иди, подготавливай все, — скорректировал я свое решение. — Я пока перекушу чего-нибудь, а потом мы вместе все сделаем. Окей?
— Окей, Василий Иванович, — по наитию ответил парень. Конечно, слова он такого не знал, да и я никогда его раньше не употреблял. Однако ж оно само собой вырвалось, а мой помощник с лету догадался о его значении.
На закрытую премьеру фильма император пригласил тех же самых людей, что и в прошлый раз. Около часа высокочтимая публика вглядывалась в мерцающий экран, выискивала знакомые лица. Шевелила губами, читая пояснительные титры. И когда все закончилось и свет в зале зажгли, Николай, чуть помедлив, поднялся со своего места. Следом за ним встала супруга, а потом и остальные. Но император властным движением руки посадил всех обратно.
— Что ж, господин Рыбалко, вы проделали весьма большую работу, — сказал он громко, повернувшись ко мне. — Подойдите.
Я, находясь почти в самом углу небольшого зала, немедленно сорвался с места. Быстрым шагом подошел, остановился на расстоянии полутора метров.
— Ваше Величество….
— М-да, господин Рыбалко…. Признаться, я не думал, что из этой затеи выйдет что-то путное. И я не хотел давать вам разрешение, но…, - он на долю секунды бросил взгляд на свою мать, — …но потом я передумал. И очень рад, что не ошибся в вас. Вы сотворили прекрасную синему, которая будет вдохновлять будущих монархов России. Теперь я это понимаю.
— Спасибо, Ваше Величество.
— Ваш талант несомненен, как и купеческая жилка. Весьма наслышан о ваших предприятиях и немалых доходах. Моя супруга находит занятным ваше изобретение нового радио, а теперь вот и синематограф, — он на мгновение замолчал, внимательно посмотрел мне в глаза. — Скажите, как вы считаете, эту синему можно будет показать широкой публике? Не вызовет ли у народа прошедший бал раздражение?
— Ваше Величество, я человек маленький и мне сложно судить о таких вещах, — император согласно кивнул, — но если вас интересует мое мнение, то я не считаю, что это вызовет раздражение у населения. Мне кажется, что скорее наоборот — это только укрепит ваше влияние.
— Каким же образом?
— Народ увидит вас живым. Не картинкой на фотографии, не портретом на стене, а реальным человеком. Он увидит, что вы, как и они можете веселиться и печалиться.
— Ну, печали-то там мало, — промолвил он. — То есть вы считаете, что я должен показать вашу синему народу, потому что они меня не знают? Считают меня этаким сухарем с короной? Так?
— Нет, что вы, Ваше Величество, я не это хотел сказать, — начал оправдываться я, удивляясь логике Николая. — Я хотел сказать, что вы и так популярны в народе, но этот самый народ не видит вас вживую. Ему не хватает…, мне трудно подобрать правильные слова…. Я б сказал, что Вашему Величеству не хватает…, о боже…, пиара.
— Простите, чего?
Как же объяснить в двух словах мою мысль? Произнесенный мною американизм попытался скудоумно расшифровать:
— Мы с компаньоном называем так саморекламу. Для увеличения популярности. И снятый нами костюмированный бал очень хорошо подходит для этой роли.
Николай как-то недовольно повел подбородком. Непроизвольно потрогал бороду, сдвинув брови, посмотрел сначала на жену, потом на мать. Все молчали, ожидая ответа императора. Наконец, он произнес:
— Я понял вас, господин Рыбалко. Спасибо вам за ваш труд, он будет оценен по достоинству. За сим прощайте, — и, не подавая руки, он развернулся и пошел к выходу. Следом за ним, шумно поднявшись, проследовали и остальные. А я остался стоять в недоумении.
Через несколько дней ко мне домой курьером доставили пухлое письмо, в котором был вложен чек на пять тысяч рублей, официальная благодарность от императорского дома, документ со всеми печатями, подтверждающий то, что наша компания действительно работает документалистом при дворе императора, просьба изготовить десять копий моей ленты для нужд дома Романовых и вежливый, но категоричный запрет на показ фильма широкой публике. Царь не захотел себя рекламировать, мотивировав отказ витиеватыми рассуждениями о своей богоизбранности, или даже року, а это значит, что самореклама для того, кто положил свою жизнь на служение народу, противна и противоестественна. Что ж, что-то подобного я и ожидал, поэтому отказ меня особо и не разочаровал. Правда опять я удивился логике Николая — он и вправду думает, что на нем свет клином сошелся? А истории английской и французской революций его не заставляют думать? В общем, после всех этих наших встреч, Николай оставил у меня крайне странное впечатление. Вроде бы и Император Земли Русской, от одного движения его пальца могут переселяться толпы народа и вершиться судьбы, а в личном общении он мне показался человеком… скромным, что ли? Стеснительным? Не понимаю пока…. В моей прошлой жизни все время кричали, что Николай Второй являлся самым слабым императором России, он стыд и позор Романовых. И кричали эти весьма далекие от истории балаболы настолько громко и оглушительно, что поневоле заставляли относиться к этим утверждениям если не скептически, то по крайней мере, не так категорично. Помнится однажды, после того как мне опять в уши стали вливать эту «догму», у меня вдруг пошло отторжение — ну не мог быть император настолько слюнтяем. И попробовал прочитать про него книжку, из которой и вынес, так это утверждение, мягко говоря, не совсем правда и что при внешней мягкости Николай при желании умел довольно настойчиво продвигать свою линию. «Железная рука в бархатной перчатке» — эта фраза из той книги мне запомнилась достаточно хорошо. А вот кто ее произнес и по какому поводу уже, увы, не помню. В общем, моя личная беседа с императором не внесла ясности, и я по-прежнему находился в подвешенном состоянии и никак не мог понять, какой же на самом деле характер у самодержца. Оставалось только надеяться на время — оно рассудит и разложит все по полочкам.
Мне предстояло скоро уехать. Идет уже февраль, напряжение на Дальнем Востоке все нарастает и нарастает и уже менее чем через год разразится неудачная для нас война. Я здесь даже чуть-чуть задержался, а работы на восточных рубежах родины предстоит много. На прошлой неделе мы уже отправили морем в Порт-Артур наше оборудование для изготовления «егозы», с десяток мотоциклов с колясками, под сотню велосипедов, оборудование для лабораторного производства тротила, сотни пудов химикатов и много чего другого. Вместе с грузом поплыло несколько наших человек, которые проследят за сохранностью и по прибытию выгрузят все с предельной аккуратностью. Вроде бы и мне пора уже отъезжать, но осталось еще очень много нерешенных дел. С Токаревым еще не поговорил, тех кто будет искать нам пенициллин еще не нашли, завод с кислотами и карболитом не запустили, с двигателями для наших будущих автомобилей сложности и Тринклер со своей командой их пытается решать. Англичане, что задержали нам оборудование тоже наглеют не в меру — Мендельсон в Лондоне пытается их прижучить, но пока безуспешно и судебная тягомотина грозится завестись на долгие месяца. И еще много чего другого. Я хотел было опять отложить поездку на месяц, но Мишка меня отговорил, пообещав самому заняться этими вопросами. Вроде он и сам не дурак и если понадобится, то сможет направить людей в нужное русло. Все так, но есть у меня одно дело, которое Мишка решить не сможет. Да и я, навряд ли смогу, но вот попытаться стоит. А именно, я хотел перед отъездом добиться встречи с самой Марией Федоровной.
Я с ней встретился неделей позже. С гонцом пришло приглашение и я, прихватив с собой супругу, явился. Полдня я прождал приема в Зимнем, просидев, бездельничая, гоняя в руках свою трость, в зале и таращился в высокое подмороженное окно. Маришка моя, нервничая, мерила помещение широкими шагами, обмахиваясь прихваченным из дому японским веером. Наконец, уже далеко за полдень, меня пригласили:
— Господин Рыбалко, Вдовствующая Императрица вас ожидает, — сообщил хорошо поставленным голосом щеголь-офицер. — Я вас провожу.
Я встал, подозвал к себе жену.
— Прошу прощения, — остановил офицер, — Императрица приглашает только господина Рыбалко.
И Маришка, нервно выдохнув, беспомощно посмотрела на меня. Я, словно извиняясь, пожал плечами — сделать что-либо я был бессилен. Пришлось моей супруге и дальше куковать в большом зале, высматривая в окно степенно вышагивающих аристократов.
Меня провели длинными коридорами, залами, лестницами. Перед нами распахивались двери, от потоков воздуха трепыхали гобелены, угрожающе нависали гигантские сверкающие люстры. Наконец, перед нами распахнулась очередная дверь, и я очутился в помещении, выдержанном в красный цвет. Красные стены, красные портьеры, красная мебель. Слишком много красного.
— Господин Рыбалко! — громко возвестил проводивший меня офицер и, тут же развернувшись, вышел.
Я не сразу разглядел Вдовствующую Императрицу. Она сидела в кресле в самом углу комнаты и ширма, что так неудачно стояла рядом со мной, загораживал обзор.
— Подойдите же, господин Рыбалко, — донесся ее голос с заметным акцентом. — Не стойте там.
Я подошел, остановился в нескольких метрах. Мария Федоровна была не одна, рядом с ней сидела ее подруга и, так же, как и она с интересом меня разглядывала.
— Присаживайтесь, прошу вас.
— Удобно ли, Ваше Величество? — с сомнением спросил я.
— Нечего стесняться, присаживайтесь, — подтвердила она и жестом, не терпящим возражений, указала мне на кресло напротив себя. Я аккуратно примостил свой зад, не позволяя себе растечься так как я привык. Напряг спину, выдерживая осанку. Императрица, видя мои старания, улыбнулась уголками губ.
— Итак, господин Рыбалко, вы просили аудиенции, — произнесла она, разглядывая меня. — Зачем? Что у вас случилось?
— Ваше Величество, благодарю вас за то, что смогли уделить мне минутку своего драгоценного внимания, — сказал я уважительно и голова моя сама собою сделала признательный наклон. — Я попросил вас об аудиенции лишь целью выпросить высочайшего дозволения отправиться на Дальний Восток. В Порт-Артур.
Мария Федоровна удивилась. Посмотрела на подругу, даже нахмурила царственный лоб:
— Дозволения? Позвольте, а при чем тут я? Разве за такими разрешениями необходимо беспокоить меня?
— Ваше Величество, — снова сказал я, понимая, что эту фразу я стану произносить в будущем по десятку раз на дню и именно поэтому она будет меня выбешивать, — прошу прощения, но именно вы сможете мне помочь. И никто другой.
Она молчала. Смотрела на меня внимательно и беспрестанно поправляя на плечах меховую горжетку. Что-то было неправильно, похоже я выбивался за рамки общепринятого.
— И чем же, простите, именно я могу вам помочь? Объяснитесь.
Я глубоко вздохнул. От волнения вспотели руки, а во рту пересохло.
— Ваше Величество, — в который раз сказал я. — Поймите меня правильно — я великий патриот своей страны и всегда желал ей самого хорошего. Я богатый человек и могу позволить себе жить в свое удовольствие, тратя деньги на ненужные безделушки. Но мне больно видеть, что уже менее чем через год на Дальнем Востоке разразится война с Японией и, увы, мы не сможем ее выиграть. Ваше Величество, прошу вас…, - поднял я руку, перебивая ее возражения. Наглость, конечно, с моей стороны возмутительнейшая, но что поделать, я вырос в другой эпохе и у меня не выработан на генном уровне инстинкт чинопочитания. И потому, на эмоциях я непроизвольно осек собеседника. — Война будет, нам от нее никуда не деться. Я даже знаю, как она будет происходить. Конечно только лишь в общих чертах, но все равно — мы потерпим поражение. Что на море, что на суше.
Императрица предостерегающе подняла руку.
— Император заверяет, что война не состоится ни при каких обстоятельствах, — сурово ответила она.
— Увы, но она состоится при любых обстоятельствах, — упрямо произнес я. — И мне чрезвычайно больно это осознавать. Много жизней будет погублено из-за…, - я запнулся.
— Из-за?
— Из-за наших гигантских расстояний, недостроенной дороги, общей неготовности к войне и нерешительности генералитета. Ваше Величество и именно поэтому я прошу вас отпустить меня на Дальний Восток, чтобы я своими деньгами смог хоть чем-то помочь. Хотя бы в Порт-Артуре.
Я видел, что она мне не верила. Какой-то выскочка строил из себя Кассандру и вещал бедствия, что обрушаться на страну. И все из-за того, что ее сын сам не считал такой вариант развития событий возможным. Да, напряженность там существует, но война?! И с кем — с Японией? Со страной, в которой не так давно самураи с мечами и луками друг друга жизни лишали, а промышленности не было вообще никакой?! И это островное карликовое государство решится бросить вызов одной из самой большой Империи мира и побить ее? Нет, пожалуй, я не смогу убедить ее, это я и сам понимал — слишком уж невероятно. Но вот заронить зерно сомнения и заставить более внимательно к себе отнестись я мог. Тем более что она единственная кто не присягнула на верность новому Императору земли Русской. Между прочим, не присягнула своему сыну! И она была полностью от него независима и имела очень серьезное на него влияние. Настолько серьезное, что на многих приемах она выходила с ним под руку, а ее невестка, супруга Николая Второго, униженно вышагивала за спиной. А это что-то значит! Классические, между прочим, отношения свекрови с невесткой и классическое влияние матери на своего безвольного ребенка.
— Ладно, допустим, — произнесла она, после непродолжительного молчания. — Допустим, состоится война с японцами, хоть это и звучит невероятно. И как же вы собираетесь помогать?
— У меня есть технологии и знания. Но нет влияния, чтобы к моему голосу хотя бы прислушались. У меня есть технология голосового радио, которую вы уже смогли оценить, но наш флот, при всех наших настойчивых попытках их заинтересовать, этот факт почему-то проигнорировал и до сих пор продолжает использовать устаревшие методы разработанные господином Поповым. У меня есть новый вид артиллерии навесной стрельбы, которая очень может помочь в предстоящей обороне Порт-Артура, но наше Главное Артиллеристское Управление предпочитает ее не замечать. А еще есть мотоциклы, моторикши, полевые телефоны, взрывчатка и еще много чего другого. Я знаю, как можно с большей эффективностью оборудовать огневые позиции, как вести акустическую контрбатарейную борьбу. И все это может помочь. Наша компания неоднократно обращалась в различные министерства, вносила предложения на рассмотрение, но бюрократическое болото поглощает любое движение. Да даже своими деньгами я могу помочь в обустройстве Порт-Артура. Ваше Величество, я уже говорил, что я горячий патриот России и единственное мое желание, это помочь нам выиграть войну. Поэтому и прошу вас разрешить мне отправиться на Дальний Восток от вашего имени и позволить там участвовать своим капиталом и знаниями в обустройстве к обороне. И более того, я могу там снимать от вашего имени хронику…, извините, документальные фильмы и фильмы художественные. Моральная составляющая защитников тоже очень важна, а фильмы, снятые в нужном русле очень сильно воодушевляют.
Я выдохся. Замолчал, терпеливо ожидая ответа. Мария Федоровна не отвечала, кутаясь в свою пышную горжетку и задумчиво глядя куда-то в сторону. Подруга ее дивилась моей наглости и укоризненно качала головой.
— Ваше Величество, — снова подал я голос, привлекая внимание.
Она очнулась, поморщившись, сморгнула.
— Вы весьма уверены в своих прорицаниях, — наконец произнесла она. — Неужели вы и в самом деле так считаете?
— Увы, это неизбежно, — только и оставалось мне повторить. — Я не желаю этого, видит Бог, но войны нам не избежать. Нам необходимо готовиться с утроенной скоростью и прилежанием, иначе…, - и я многозначительно замолчал.
Конечно же, моя пылкая речь не убедила императрицу. Внимательно выслушав и чуть-чуть подумав, она улыбнулась одними лишь уголками губ, насмешливо склонила голову и, бросив на меня хищный взгляд, сказал:
— То есть вы хотите помочь. Своими деньгами и… чем там еще? А не проще ли сказать, что вы хотите продать военным свои радио, мотоциклы и все остальное? То есть вы желаете всего лишь получить свою прибыль.
— Ваше Величество, не в этом моя цель. Я готов предоставить свои разработки флоту и армии на безвозмездной основе — пускай изучают и пользуются. Я даже буду рад, если на корабли поставят мои радиостанции — это может спасти не одну жизнь. Но уверяю вас, что, когда японцы неожиданно нападут на нас в Порт-Артуре, флотские и армейцы сами прибегут ко мне, и купят у меня все что необходимо. Но время будет уже упущено. Я прошу вас, Ваше Величество, действовать от вашего имени и позволить мне вложить свои личные средства на постройку там оборонительных сооружений. И вообще участвовать там своими финансами, всячески помогать военным. Я готов потратить там двести тысяч своих личных сбережений и даже больше, но только лишь с тем условием, что я сам буду контролировать их трату. Я не дам их разворовать.
— Господин Рыбалко! — возмущенно воскликнула подруга императрицы, но Мария Федоровна легким движение руки остановила ее. Она ответила не сразу, сидела, думала. Наконец, произнесла:
— Я услышала вас, господин Рыбалко. Ваш патриотический порыв похвален — не всякий купец решит своим капиталом помочь государству, и ваше стремление я нахожу просто замечательным. Двести тысяч большие деньги, но позвольте полюбопытствовать, как именно вы желаете ими распорядиться? На какие цели вы их хотите потратить?
Ну вот, это уже кое-что. И хоть она мне не поверила про предстоящую войну, но возможность вложить частные средства в оборону дальних рубежей страны ей понравилась. И с этого момента наш разговор перешел на чисто деловые рельсы. Загибая пальцы, я ей расписал, каким я вижу свое участие в усилении Порт-Артура. И про свои минометы, что я готов предоставить будущим защитникам и про радиостанции, и про возведение ДОТов и про производство «егозы», тротила и прочего, прочего, прочего. Вдовствующая Императрица слушала меня внимательно, изредка перебивала по делу, вставляя комментарии. Наконец, через почти час нашей беседы, она стала замечать, что я рассуждаю о предстоящей войне не в общих чертах, а вполне конкретно, ловила меня на оговорках. Я вдруг, как это обычно у меня бывает, обмолвился, что адмиралу Макарову вместе с известным художником-баталистом Верещагиным суждено погибнуть в холодных водах Тихого Океана как она волевым жестом, прервав мои измышления, сурово спросила:
— Вы что же, прорицатель, господин Рыбалко?
— Упаси боже, — слишком уж эмоционально запротестовал я, — ни в коем случае!
— Почему же вы так уверены в этом? Почему адмирал должен погибнуть? Вы что-то знаете?
— Нет, Ваше Величество, не знаю. Но смею предположить, что если ситуация не будет меняться, то это станет неизбежным. Японцы очень коварны и безжалостны, а гибель Макарова развяжет им руки возле Корейского полуострова.
— А что тогда с Верещагиным? Он тоже будет мешать японцам? — прижала она меня к стенке. И посмотрела на меня так жестко, требовательно, так, как это умеют делать только лишь властьпридержащие. — Ну-ка, голубчик, сознавайтесь. Мне кажется, что вы что-то не договариваете. Адмирал погибнет…. Как? Не сметь врать!
— Нет, никак нет, я этого не знаю наверняка. Только логические выводы, — стал упрямо отпираться я, но императрицу этим финтом я не провел. Она мне не поверила. Сдвинула брови, посмотрела на меня тем взглядом, от которого потом меняются судьбы людей и жестким, металлическим голосом в котором очень сильно прорезался датский акцент, припечатала:
— Вы говорите мне неправду. Мне врать нельзя. Подумайте, прежде чем вы еще раз откроете рот. Ну? Каким образом должен погибнуть адмирал?
И тут я «заметался». Я закрутил головой, дернул нервно воротник, судорожно сглотнул. Мария Федоровна давила на меня, «схватила» за самое яблочко. Ее питонья хватка душила меня, лишала маневра и силы воли. У нее оказалась удивительная интуиция, если по моим мимолетным фразам, на которые другие и внимания-то не обратят, она вдруг смогла ухватиться за самое главное. И настойчиво потянуть, распутывая невероятный клубок.
— Откуда вы знаете, что адмирал погибнет? — снова задала она мне вопрос тоном, от которого у простого обывателя холодеет в душе.
Я еще раз оттянул ворот сорочки — дурацкий галстук душил. Потом сглотнул. Как мог тянул время, пытаясь хоть что-то придумать. Не знаю, во что она сможет поверить — в мистику ли, в черта ли, но вот в путешествие во времени она мне не поверит точно, а запросто посчитает, что я над ней издеваюсь. Я был в тупике из которого не видел выхода.
— Я жду…. — этот голос не сулил мне ничего хорошего. И он тянул из меня жилы. Наконец, находясь в жутком цейтноте, я вымолвил:
— Адмирал подорвется на мине. Почти в самом начале войны, — и добавил, — мне так видится.
Она пристально смотрела на меня. Красивая женщина, хоть уже и в годах, обладала удивительной цепкостью мысли и способностью потянуть за нужную ниточку. Казалось, она мне не верила, вглядывалась в мое лицо, но нет…, через какие-то мимолетные секунды, показавшиеся мне целой вечностью, она смягчила взор, и я понял, что мне повезло. Версия о моем даре предвидения принялась.
— Что ж, господин Рыбалко, значит, вы всего лишь можете видеть грядущее? И как далеко вы можете заглянуть? А вы можете сказать, что будет завтра? Или нет, знаете, что? Скажите-ка мне лучше, когда у Императора появится наследник? — высказала она мне таким тоном, что я понял — она надо мной просто издевается. И на самом деле не очень-то верит моему дару. Что ж, можно было бы и подыграть, соскочить с этой темы, но черт меня дернул за язык:
— Наследник у Императора скоро появится. Будет единственный сын, назовут Алексеем. У него в младенчестве обнаружится гемофилия. Но он не погибнет и выживет, но это будет доставлять ему очень большие неудобства…. Мне очень жаль.
Кажется, я зря это сказал. Услышать подобное императрица явно не ожидала. Болезнь звучала как приговор, а мое «пророчество» как проклятие. Она спала лицом, замерла, вцепилась рукой в ладонь своей подруги.
— Она внучка королевы Виктории, — прошептала Мария Федоровна. — Это с той стороны.
Кажется, я дал ей еще один повод не любить свою невестку. «Царская болезнь» передавалась по женской линии, об этом знали все. Ну а то, что английская королева являлась носительницей плохой крови, тоже тайной не являлось.
— Ваше Величество…, - подал я голос. — Простите меня, я не должен был вам такое говорить. У меня нет никакого дара предвидения, не принимайте мои слова близко к сердцу. Я просто ляпнул не подумав. Я болван.
Она тяжело посмотрела на меня. Мотнула головой упрямо:
— Нет, вы правы. Болезнь будет и виновата будет во всем эта немка.
Она надолго замолчала, погрузившись в собственные думы. Я сидел перед ней, ждал, не силах уйти, терзал в руках трость. Подруга Марии Федоровны смотрела на меня откровенно неприязненно и, беззвучно шевеля губами, посылала мне проклятия. Не должен был я говорить ей такие слова. Она хоть и императрица, но в первую очередь женщина, мать и бабка, и услышать приговор неизлечимой болезни для нее было большим ударом. Я готов был откусить себе язык — в который раз он меня подводит.
Прошло довольно много времени. Мария Федоровна потихоньку приходила в себя, успокаивалась. Она встала с кресла и подошла к окну, устремив свой взгляд в невидимую точку. Подруга ее, улучив момент, погрозила мне пальцем, а я покаянно покивал, полностью признав свою вину. Наконец, взяв в узду свои мятущиеся мысли, Мария Федоровна, оторвалась от окна и, повернувшись, задумчиво сказала:
— Вот что, господин Рыбалко. О том, что вы мне тут сказали более никому ни слова. Никому, ни единому человеку. Пусть все сказанное останется между нами. Я надеюсь вам не надо объяснять почему?
Я кивнул.
— Хорошо. А что по поводу вашей просьбы. Я ее удовлетворю. Император даст вам разрешение на поездку и на вашу помощь в строительстве от своего имени. Можете помогать нашим военным всем, чем только сможете. Вас это устроит?
— Да, Ваше Величество.
— Замечательно, — в ее голосе опять прорезались стальные нотки. — А что до ваших пророчеств. Впредь, до объявления войны Японией и до рождения наследника я не желаю вас видеть в Санкт-Петербурге. И вообще запрещаю вам находиться в западной части Империи. До особого распоряжения, — и неприязненно посмотрев на меня, добавила. — Я лично попрошу, чтобы за вами проследили. Наместнику будет написана подробнейшая инструкция на ваш счет, охранное отделение за вами будет наблюдать. Рекомендую вам отправиться в Порт-Артур не позднее семи дней. На этом все…, - добавила она и, воздев гордо подбородок, удалилась. Несломленной, сильной женщиной, готовой стиснув зубы встретить проклятие «царской болезни».
Вот так. По сути меня отправили в ссылку. Без суда и следствия, по одной лишь прихоти вдовствующей императрицы. И все из-за моего несдержанного языка. Я понимал, что она на меня не обижена, совсем нет — она на меня зла. И предпочла удалить меня как можно дальше. Понимал, что будь ее воля, то дело могло бы зайти гораздо дальше, но ее тормозило одно обстоятельство. А вдруг я окажусь прав? Вдруг я на самом деле открыл ей кусочек грядущего? Вот именно поэтому я отделался условной ссылкой. Ненадолго, на год или два. А потом она сама вызовет меня в столицу на более обстоятельную беседу. Лишь бы не забыла….
Мария Федоровна ушла, следом за ней вышла и подруга. А я, проводив их взглядом, остался стоять в легкой растерянности. Не скрою — ее решение было для меня совершенно неожиданным, и я даже немного испугался его, но потом, оставшись наедине и разложив будущую хронологию моих действий, понял, что ничего, собственно, в моем будущем не поменяется. Все что я запланировал обязательно произойдет и у меня будет лишь одно неудобство — вынужденное общение с местной охранкой. Но это я как-нибудь перетерплю.
От Маринки я ничего скрывать не стал. В закрытой карете, медленно трясясь по заледенелой дороге, я ей все обстоятельно рассказал. Весь наш разговор с Марией Федоровной, упустив только самое страшное мое пророчество. И медленно подвел ее к мысли, что после моего отъезда увидеться мы сможем только лишь спустя пару лет. Над своей ссылкой я легкомысленно посмеялся, заверив ее, что она обязательно будет смягчена, едва прозвучать первые артиллерийские залпы орудий.
— Все-таки, Васенька, ты круглый дурак! — заявила она безапелляционно, когда я закончил свое описание произошедшего. И с каким-то бессильным отчаянием ткнула мне в ребра локтем. — Зачем ты ей все это сказал? Не нужно было, кто тебя просил говорить о гибели Макарова? Ты же ведь и сам этого не знаешь, а только придумываешь все! А и в самом деле, а вдруг тебя там убьют? Что мы потом без тебя делать будем?
Я вздохнул. Переубеждать ее не хотелось. У нее уже давно сложилась своя логическая цепочка, объясняющая почти все мои странные поступки и предсказания, и эпизод с будущей гибелью Макарова лежал у нее на отдельной полочке. Она давно уже знала, что я вещаю и про войну с Японией и про будущую внезапную революцию в пятом году и про мои устремления в целом. И всегда она объясняла это моим тонким чутьем и простой логикой. Бывало, что мы с ней спорили, бывало, что она обвиняла меня в том, что я своим нытьем через Жириновского накликаю беду, и охранка в очередной раз придет по мою душу. В общем, она уже давно не задавала себе вопросов о мотивах моих странных поступков, а просто принимала меня таким, какой я есть. Вот и сейчас, при внешней раздраженности от случившегося, она уже смирилась и, продолжая все так же с напуском на меня ворчать, мысленно уже помогала собирать мне чемоданы.
Через пару дней мне пришлось смотаться к Зубатову. Провел у него пару часов, попивая горячий чай, ожидая, когда его люди подготовят для меня необходимые документы и письмо, которое я буду обязан отдать по приезду в Порт-Артур одному из жандармов. Вернее, что самое смешное, по проезду через Харбин я обязан буду сойти с поезда и отметиться перед тамошним начальником, а потом следовать до конечной станции и отметиться перед начальником Порт-Артурской линии генерал-майором Мищенко, Павлом Ивановичем. Ему и передать необходимые бумаги. Он-то за мной и будет приглядывать, с ним-то мне и предстоит тесно сотрудничать. Впрочем, меня это не сильно волновало — все-таки мне дано разрешение от самого Николая заниматься всем, чем только мне угодно. Могу тратить деньги как моей душе угодно. Покупать оружие для военных, организовывать производства, давать советы…. Хотя по поводу «давать советы» это я, конечно, погорячился. И сам прекрасно понимал, что никто меня слушать всерьез не будет. Но и без этого у меня развязаны руки. И хоть мне запрещено перемещение по стране западнее Харбина, но выезд за границу мне не запрещен. При необходимости могу на пароходе выплыть в любую страну мира. В ту же самую Германию или Британию, а там и до Питера рукой подать. В крайнем случае, можно и там пожить, все ближе к семье и к основному центру моих интересов.
Через несколько дней мне настала пора уезжать. В полдень, в солнечную и теплую по-весеннему погоду, когда воробьи оглушительно расчирикались, а ветерок приносил с собой только запахи ранней весны, я стоял на перроне в окружении своих родных и близких и сердечно со всеми прощался. Маришка, расстроенная моим отъездом, не отходила от меня ни на шаг, все время прижималась и поглаживала меня, то по спине, то по плечу, молча по-бабьи причитая и заглядывая в глаза, словно прощаясь навек. Мишка, серьезный и понурый, долго жал мне ладонь, обнимал, говорил теплые слова. Хоть и была это поездка запланирована давным-давно, а все равно он волновался. Случиться могло все что угодно — шальные пули дураков любят. Ведь я, по его мнению, никем другим, после моей беседы с Марией Федоровной, не являлся. Настоящий, форменный дурак, что не умеет следить за своим языком. Анна Павловна, внешне холодная и скупая на эмоции, тоже не удержалась и, тихо всплакнув, утирала слезу уголком платочка и целовала меня в щеку. Но больше всех волновалась Зинаида, что тоже увязалась за мной на вокзал, чтобы проводить. Уж та не скрывала своих эмоций — наговаривала, причитала, жалела меня и бесконечно пересчитывала мои чемоданы. Бегала туда-сюда, вполголоса поругиваясь на вокзальных грузчиков, срывая на них свое раздражение, заставляя как можно аккуратнее производить их погрузку. В нашу узкую компанию она не лезла — успела со мной проститься заранее. Еще с утра всплакнула при мне, по-бабьи пожалела, да и перекрестила украдкой, улучив момент. В общем, не смотря на довольно-таки хороший и почти весенний день, прощание у нас получилось довольно грустное. Даже чересчур, а мне не этого хотелось. Из всей компании лишь один я улыбался и старался шутить, посмеиваясь над их трагичными физиономиями. Да Дашка, что не могла усидеть на месте, все время шныряля по перрону, с задорным смехом улепетывая от приставленной няньки.
— В общем, шли телеграммы с каждой крупной станции, — наставлял меня Мишка. — Не теряйся. Письма пиши раз в неделю. Нужны будут деньги — только сообщи. Надеюсь, не все за раз потратишь, растянешь на какое-то время.
— Да ладно, чего ты? — отмахивался я от него. — Как будто насовсем уезжаю.
— А ты слушайся своего друга, — поддержала Маринка Михаила. — Мы все за тебя переживаем. Дашенька уже совсем большой станет когда ты вернешься. Да и вернешься ли? Не придется ли мне как женам за своими декабристами к тебе уезжать?
— Ой, да бросьте вы, в самом деле! Чего вы раньше времени меня хороните? Я ж всегда говорил, что вернусь самое позднее в пятом году. Вы тут сами без меня делов не натворите, расхлебывай потом.
— Уж без тебя-то точно не натворим, — усмехнувшись, заверил Мишка. — Ты сам там, давай аккуратней. На рожон не лезь, героя не играй. Ты и жене и мне живым нужен. Война с японцами хоть и важное событие, но не самое главное. Самое главное у нас будет после этой войны, а без тебя мне будет сложно. Поэтому, если что — беги. Плюй на приличия и делай ноги. Да хоть японцам в плен сдайся, все лучше, чем в деревянный макинтош прописаться. Потом разберемся.
— О-о, господи, — только и оставалось мне прошептать, в который раз выслушивая наставления своих близких. — Да понял я все, понял. Обещаю — буду аккуратен.
— А ты не возмущайся, — опять поддакнула Маришка. — Михаил дело говорит. Ну их, этих япошек. Ты домой целым вернись.
— Ну, все-все! — возмутился я, поднимая руки. — Сейчас наговорите, вообще никуда не поеду — побоюсь.
Они все промолчали. Понимали, что такой возможности у меня нет. Кстати подбежала Дашка, ткнулась носом мне в ногу и обняла ее. И я, наклонившись, подхватил ее на руки, горячо поцеловал в щеку. Но доче это не понравилось, она скривилась и стала отпихиваться руками, требуя отпустить ее на землю. Недотрогой растет — не любит когда с ней сюсюкаются и зацеловывают. Особенно не любит нежностей со стороны матери, категорически закатывает истерики, если просекает малейшие попытки ее поцеловать, чем очень огорчает Маришку.
— Ну, ладно, кажется пора, — сказал я, глядя вслед убегающей дочери, которая опять обманула играющую в поддавки молодую няньку. — Зина, чемоданы все погружены?
— Да, Василий Иванович, все.
— А проектор с камерой? Ничего не разбили?
— Как можно? Все целенькое, все аккуратненько.
— А два моих орла как погрузились?
— Да чего им станет? Залезли сразу же и носы к окнам приклеили. Жрут уже чего-то
Это она про моих архаровцев, что согласились отправиться со мной в путешествие. Подчиненные Орленка, из охраны. Тоже бывшие солдаты, исполнительные, трудолюбивые, но очень любящие пускаться в различные авантюры. И да… оба с весьма гнусными рожами. С такими, что добропорядочный гражданин предпочтет на неосвещенной части улицы перейти на другую сторону, нежели попытать счастья мимолетной встречи с этими индивидами. В общем, Орленок постарался на славу и подобрал для меня самые сливки.
— Ну что? Давайте, что ли напоследок обнимемся? — сказал я и сграбастал Мишку в крепкие объятия. Подавил его слегка, похлопал по спине. Отпустил друга и переключился на Анну Павловну. Ее я обнял аккуратненько, прикоснулся щекой. Она еще раз всхлипнула, а когда я отстранился, спешно достала из сумочки небольшую фотокарточку и сунула мне в руки. Я глянул мельком — это их семейная фотография, что они сделали специально для меня.
— Что ж, Зинаида, давай и с тобой обнимемся, — сказал я и, не спрашивая ее согласий, сграбастал ее и довольно крепко сдавил. Она только и сумела, что пискнуть. А потом отстранилась от меня и как-то странно, бочком-бочком отошла на несколько шагов. Оно и понятно — господин с прислугой так никогда не прощается, не принято. А мне было плевать. Зина почти уже стала членом моей семьи.
— Ну что, Маришь? — вопросил я жену. — Привезти тебе настоящего индийского йога? Опять станешь заниматься по утрам?
— Ой, да ну тебя, все шутишь. Не нужен мне никакой йог. Ты сам вернись.
— Хорошо, договорились, — весело ответил я и неожиданно сграбастал супруги и горячо поцеловал. Вышло несколько вызывающе, Анна Павловна с Зинаидой даже отвели взгляд. Но мне все равно. Через несколько долгих секунда оторвался, выдохнул браво и, подарив моим родным лучезарную улыбку, бодро сказал. — Выше носы! Рубикон пройден. Дальше будет только интереснее.
И с этими словами я поднялся в тамбур вагона. Махнул оттуда смазано рукой и нарочито медленным шагом пошел по коридору до своего купе. Видел я в окна их лица — смурные, встревоженные. На Маришке лица нет — побледнела так, словно заживо хоронит меня. Признаться и мне это расставание далось очень тяжело и скрывал я свое волнение под маской веселья. Не хотел, чтобы прощание прошло под горючие слезы. И вот я вошел в купе, упал на диван, прислонился спиной к деревянной перегородке. И только тут выдохнул и позволил себе расслабиться. И маска шута сползла с физиономии.
Прозвучал последний и продолжительный гудок паровоза. Захлопнулась дверь вагона, проводник пробежал по коридору. Я вышел из купе к окну, чтобы еще раз помахать своим родным. Они все так и стояли на перроне, всматривались в окна. Увидели меня, замахали. Мишка что-то говорил, но я его не слышал. Маришка утирала слезы платком, что предательски катились по щеке. Поезд тронулся. Дернулись вагоны, громко стукнулись сцепки, и я покатился вдаль, в новое, еще ненаписанное будущее.
Конец второй книги
Больше книг на сайте - Knigoed.net