— Да ты уже весь в синяках и царапинах! Больно, небось?
— Да ничего... Ерунда, — отозвался я. — Терпимо еще.
— Нет, так не годится. Вот что, дай-ка мне ножик!
— Зачем?! — удивился я.
— Давай-давай! Буду тебя обувать.
Я подчинился, так и не поняв замыслов девчонки. Она раскрыла ножичек и, умело им орудуя, укоротила свое платье почти до колен. Потом раскроила этот отрез и принялась точно портянками обматывать мои ноги.
— Ну, зачем ты?! — возмутился я. — Платье испортила!
— Пустяки! Оно мне все равно только мешает по лесу ходить, тоже за все сучки и коряжки цепляется...
Укутав ступни, она попросила меня подержать концы обмоток, чтоб не распустились, а сама ловким движением ножичка подцепила шнуровку на груди своего платья и распустила ее. Полученными жгутиками завязала портянки, чтобы держались плотно и не соскакивали с ног. И все это получилось у нее быстро и умело.
— Ого! Классная работа! — воскликнул я, поднимаясь.
— Ну как? Теперь лучше?
— Еще бы! Супер! Клёвые кроссовочки получились! Паш, да ты гений!
Девчонка улыбнулась и поправила переставшее теперь закрываться на груди платье. И тут я спохватился:
— Вертолет! Где он?!
Мы прислушались. Стояла мертвая тишина. Даже птицы стали затихать, забившись в прохладные заросли. Солнце начинало припекать. В лесу сразу сделалось душно и влажно.
— Эх, улетел! — выдохнул я. — Ну-у-у... Все из-за этого сучка! — и я от злости пнул корягу ногой, забыв, что теперь я раненый.
Пришлось вновь издавать вопль и скакать возле сосен на одной ноге.
— Ну зачем ты?! Осторожней надо! А то опять кровь пойдет! — упрекнула меня Пашка.
Мы вышли на поляну. Тут уже было страшное пекло. Вертолет больше не появлялся, если только, конечно, это был именно он. Может, улетел на дозаправку.
— Ладно, Паш, давай лучше двинем к горам. Там-то уж надежнее всего будет местечко! Залезем на сопочку повыше — нас даже со спутника заметят! Только вот нам надо будет держаться северного направления. Ты как, в этих всяких азимутах разбираешься?
— Угу! Меня бабушка еще учила, чтоб в лесу не заблудиться.
— Серьезно?! Ну, тогда мы не пропадем!
— Так, сейчас определим, где тут север, — сказала Прасковья и, оглядевшись, подошла, наверное, к столетней сосне. — Вот смотри: комель деревьев на северной стороне обрастает мхом и лишайниками, и кора на дереве должна быть тут более темной и шершавой. Камни, валежник, пни тоже обрастают на севере. А ночью северная сторона неба светлее южной. Жаль, у нас нет часов, а то тоже можно было бы определить нужное направление.
— Как это?
— Надо днем часовую стрелку направить на солнце. Линия, делящая угол между стрелкой и цифрой два (а зимой будет цифра один) пополам, покажет направление на юг! Понятно?
— Здорово! А я этого и не знал, — сказал я и почесал затылок. — Ну, тогда вперед, моя умная Пятница!
— Идемте, сеньор Робинзон!
В Пашкиных онучах идти стало гораздо веселей. Правда, опять заворочался предательский голод. Палец ныть перестал, и настроение у меня вновь улучшилось. Скоро в лесу стало совсем как в бане. Остро запахло смолой и испарениями земли. Захотелось пить. Ветер почти не залетал к подножию высоченных сосен, и поэтому нам стало не хватать кислорода. Мучила испарина. Чтоб не думать об этих временных неудобствах лесного быта, мы шли и болтали о школе. Рассказывали друг другу о любимых и нелюбимых предметах, об учителях, об одноклассниках, о своей успеваемости... Так незаметно мы прошли несколько километров. За это время разыгрался уже совсем волчий аппетит, жажда постепенно вынудила нас замолчать, пот противно промочил одежонку. Один раз вновь появлялся гул в небе. Но теперь это было западнее нас. Еще мы как-то заметили на небе белую полосу — след от реактивного самолета. Захотелось поскорее выбраться из-под душного полога леса и, достигнув высот, вновь осмотреть разом все окрестности, да и самих себя открыть всему миру. Сколько уже натикало времени, мы не знали. Отдыхали. Снова брели. Летний день долог... Наконец, перерывы стали все более частыми и продолжительными. И лишь когда солнце угомонилось, в лесу сделалось несколько прохладнее. Я понял, что и сегодня нам спасателей не дождаться и до гор не добраться. Палец от долгой ходьбы опять разболелся и закровоточил. Пашке пришлось сменить повязку. Я был ей так благодарен за это. И зачем я только обижал эту девчонку? Ведь ей сейчас было нелегко: таскаться тут по лесам и болотам голодной и уставшей, да еще и со мной возиться — с человеком, часто ее обижавшим... Хотелось сделать для нее что-нибудь доброе, приятное, чтобы она хотя бы улыбнулась, расслабилась. Но что я мог? Когда солнце стало скатываться с небосклона, все мои мысли переключились на решение проблемы нашего вероятного ночлега в лесу. Перспектива была малоприятная: коротать темное время суток в компании змей, клещей, комаров да муравьев.
А ведь в этих лесах еще и медведи, и волки, и кабаны водятся! Тайга все-таки! Тут кое-кто даже с сасквачами встречался! От столь грустных дум доброе мое настроение сильно испортилось. Я взглянул на Пашку. Она выглядела крайне уставшей. Брела как-то понуро, держа в руке сосновую веточку с шишкой на конце, и даже не отбивалась от мошек. Всегда живые косички теперь как-то беспомощно свисали на расстегнутое платье, из-под которого белела кружевная «ночнушка». Девчонка стоически переносила все испытания. И это придавало сил и мне самому. И тут меня осенило: да ведь она, наверно, молится! Просит о помощи свою Параскеву! Интересно, что она для нее сделает? Да и вообще интересно, кто она такая — эта святая Пятница? Что за страдания претерпела, чтобы считаться великой мученицей? Как, где жила и что делала? Надо было бы расспросить об этом у Пашки. Ход моих мыслей прервался самым неожиданным образом, так как мы вдруг вышли на большую поляну, окруженную елями и кустарником. Но не это нас удивило, а то, что прямо посреди этого пространства, размером со школьный спортзал, красовалась аккуратно спиленная и уложенная на земле толстая сосна, а прямо возле нее чернел здоровенный круг кострища!
— Ого! — присвистнул я. — Да тут, оказывается, были люди!
Однако, подбежав к центру поляны, я увидел, что на обгоревшей земле уже растут какие-то коричневые, оранжевые, ярко-красные, похожие на чайные чашечки, грибы.
— Жор, а здесь правда кто-то отдыхал! — воскликнула Пашка, поднимая из травы пустую бутылку.
— Отдыхать-то отдыхал, но боюсь, что это было еще прошлым летом.
— Да, жаль, конечно, но ты прав... — согласилась девчонка, осматривая странные грибы.
— Какие забавные! Впервые такие встречаю.
— Вот если б они были еще и съедобны! — вздохнул я и прошелся по поляне.
На лес уже опускался тихий золотистый вечер. Похоже, нам следовало бы заночевать именно здесь. Разведем без опаски большой костер и как-нибудь возле него и перекантуемся до рассвета. Главное, запасти дровец побольше. Я доложил свое решение Прасковье, и она, тихо вздохнув, согласилась. Пошли, как говорится, в лес по дрова. Осторожно, чтобы не напороться на разомлевшую от дневной жары змею, перетряхивали валежник и стаскивали его к центру поляны. Потом я решил нарезать еловой лапки для лежанки и удалился чуть подальше в глубь леса к скоплению молоденьких изумрудных красавиц. Здесь я неожиданно наткнулся на небольшую полянку и — о, чудо! — увидел, что тут повсюду торчат крепыши-боровички!
— Ура! — издал я счастливый вопль и, забыв обо всем на свете, вытащил поскорее ножичек и принялся с удовольствием надрезать толстые ножки.
Обшарив всю поляну и ее окрестности, я навалил довольно приличную горку белых грибов. Слюни густо заполнили мой рот, когда я понял, что сытный ужин нам обеспечен! Вот повезло-то! Похоже, это мой Георгий Небесный помог или же Параскева постаралась обрадовать свою земную тезку! Не зря же девчонка так долго и усердно молилась! И место для ночлега так неожиданно нашли, а вот теперь и пищу, да еще какую!
— Паш, иди сюда скорее! — позвал я свою спутницу.
Однако девчонка, взволнованная моим длительным отсутствием, уже сама искала меня среди мохнатых елей.
— Что случилось? — спросила она.
— Паш, смотри-ка, что я нашел! Живем теперь!
— Ой, какие милые! — искренне обрадовалась Пятница.
Я стянул с себя майку и, завязав ее, набил грибами до отказа. Но не все боровики уместились. Тогда Пашка завернула подол платья и уложила в него оставшиеся два десятка грибов.
Довольные, мы быстро вернулись на большую поляну. Потом я сходил за еловыми ветками и срезал еще несколько крепких прутов для шампуров. После этого мы принялись готовить ужин. Пашка чистила грибы и аккуратно нанизывала их на прутья, а я разводил костер. А тем временем вечереющий лес уже окутали прозрачные и благоуханные сумерки. Когда совсем стемнело и окрестности наполнились тревожными голосами ночных обитателей тайги, над поляной, весело затрещав, взвился алый столбик огня.
— Паш, а расскажи о своей небесной покровительнице! — предложил я, принимая из рук девчонки прут с нанизанными на него грибочками.
— А тебе это будет интересно? — как-то безразлично отозвалась Прасковья, обрывая с поваленной сосны клочки сухого мха.
— Еще бы! Ведь мне нужно знать, кому ты можешь пожаловаться на мои проделки! — пошутил я.