— Да, но зато у нее было очень больное сердце, поэтому бабушка пожила совсем немного... Все любила говорить: «Вот, Пашка, выдам тебя замуж за принца, тогда и ко Господу спокойно пойду!» А не дождалась... Знаешь, как я ее любила? Она для меня как вторая мама была!
Бабушка все время со мной возилась, забывая обо всем. Мамка-то тогда на одну стипендию жила... Бабушка всячески подрабатывала, так как пенсии не хватало. Вязать любила, здорово вышивала, на огородике возилась, курочки у нее были, хрюшки... А по вечерам она мне рассказывала всякие интересные истории, но не сказки, а жития святых. И вместо колыбельной пела молитовки, коих знала очень и очень много. Например, качала меня и напевала: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Господь Саваоф... Исполнь небо и земля славы Твоея!..» Так вот с детства меня и приучила к этому чудному миру Православия! А вот когда призвал ее Господь на небеса, она в тот последний день позвала меня к себе проститься. К ней уже и батюшка приходил: исповедовал, причастил, пособоровал — все, как положено... Бабушка радостная такая лежала. Мы с мамой плачем, а она улыбается и нас успокаивает: «Ну что, девоньки мои, радоваться надо, что бабушка ваша на небо уходит, ко Господу своему!»
— Бабушка, а разве не страшно умирать? — спросила я.
— Ну что ты, внученька! — ответила она, гладя меня по голове. — Нам — православным христианам — бояться нечего. Господь милостив... В рай отходим... в жизнь прекрасную и вечную... чего же тут бояться... Одно меня только огорчает: остаетесь вы тут одни, мои родненькие. Ничем я вам больше помочь не смогу... Даже пенсийку, и ту теперь заберу с собой... Продержитесь?
Мама моя говорила:
— Не беспокойся ты, мам, ничего с нами не случится... Пашка вот уже большая, скоро в первый класс пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама работаю.
Потом бабуля долго с мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности, похорон... А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о чем мы с тобой говорили, пели, мечтали...»
— Обещаю, бабушка! — ответила я и заплакала. — Я тебя никогда не забуду... И маме всегда помогать стану...
— Ничего-ничего, внученька, ты не плачь, ты у меня умничка... А будет когда трудно, пожалуйся мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай... Пора мне уже... Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться...
Пашка замолчала и, похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать. И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают. Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно, в мамку свою удалась — гордая и свободная... Да еще и верующая, а они ведь странные какие-то... И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и комфортно, не то, что мне, например... Мысли мои постепенно спутались, усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней, средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки заморских фруктов...
Я хочу встать, но не могу — совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже, они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».
Прикол, да и только! В гробницу начинают заходить люди. Они идут мимо, разговаривают, удивляются тому, куда это я мог запропаститься. И дела им нет до того, что я — вот он, лежу рядышком. Но для них я — всего лишь пустая мумия, седая старина... Вот идут папка и мамка, вон Мишка Сальцов, а вон и Гоша Боксерманн, и другие ребята, весь наш класс и учителя... А это и туристы пожаловали: дедок-спортсмен, старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами... Никто не нашел меня... Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы. Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!» И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то легкую поступь. Гляжу — а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки. Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.
— Ну что, Жора-Обжора, вот до чего довело тебя твое неверие! — ехидно произнесла она.
— Помоги, Пятница, пожалуйста! — снова прохрипел я.
— А не ты ли поливал меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг! Бесчувственный чурбан... Так тебе и надо!
Я хотел сказать что-то, но губы опять сомкнулись, и я лишь застучал зубами.
— Эх, ты! Ну ладно, помогу... — сжалилась девчонка и, подняв с пола увесистый меч, тускло сверкающий рубинами и изумрудами, в два-три взмаха разнесла надоевший саркофаг вдребезги. Я от неожиданности не удержался на постаменте и рухнул на мраморные плиты. Но, чтобы не было больно от удара, взял да и проснулся...
Ох, ребята, как же я тогда замерз! Я лежал, согнувшись калачиком, зажав руки в коленках. Все мое мокрое тело посинело и покрылось крупными мурашками. Зубы стучали. Подвывая точно волк на луну, я кое-как поднялся и принялся разминать свои суставы и мышцы. Какие-то мелкие камешки и хвоя так впились в плечи, что и не думали отлипать, отпечатавшись на моей коже, как древние растения на угольных срезах.
Было раннее утро. В пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями запутавшихся в нее мошек. Девчонка лежала у стенки спиной ко мне тоже сложившись «по-старушечьи». Видать, и ей было прохладненько!
Кряхтя и ахая, я заставил себя сделать несколько резких приседаний, а потом упал и отжался десять раз, затем побоксовал по-тайски невидимого противника и немного станцевал в стиле брейк-данс. Согревшись и прогнав остатки сна, я выглянул из пещеры. Но ничего не увидел! Да-да! Прямо передо мной разливалось безбрежное молочное море, из которого кое-где проглядывали темно-розовые кисельные берега, то бишь гранитные выступы. Я, грешным делом, хотел даже ужё пригубить эту сливочную массу, но вовремя спохватился. Минут пять я стоял, всматриваясь в белое бескрайнее пространство, потирая глаза и соображая, где же мы находимся и что с нами вчера было. А когда все вспомнил, то и догадался, что это на реку и близлежащие горы опустился под утро ну очень плотный туман. После грозы стало гораздо прохладнее.
Я, поеживаясь, вернулся в пещеру. Вот так погодка! Да в таком молоке нас ни одна собака не отыщет, ни один вертолет не заметит! Что же, еще день тут куковать?! Страшно захотелось есть. Я обшарил все карманы и разложил их содержимое на мшистый валун. Предметов оказалось немного: ключ от дома с брелоком-фонариком, мобила, расческа, полупустая зажигалка, жутко растаявшая жвачка, перочинный ножичек да рубля два мелочью... Вот и все мое богатство, если, конечно, не считать серебряного крестика на шее, напульсника «СПАРТАК» на левом запястье да маленькой серьги в правом ухе. Солнца видно не было и подсушить эти вещи не представлялось возможным. А как же хотелось поскорее звякнуть домой и утешить родителей и тетю Клаву, да и огонек развести бы хоть небольшой было пределом желаемого... Я вздохнул и принялся отделять жвачку от обертки, хотя и понимал, что эта штука лишь еще больше усилит мой аппетит. Но все равно хоть что-то я должен был обязательно пожевать. Освободить резинку не удалось, и тогда я положил ее в рот вместе с бумажкой. Поднялась Пашка-Пятница. Согнувшись, как бабулька-уключница, и засунув озябшие ладони в широкие рукава платья, она, осторожно ступая на камни, подошла ко мне. Прохрипела:
— Доброе утро!
Личико у нее было, я вам скажу, то еще! Глаза красные от слез и тревожного сна, под ними — синие мешки. Губки лиловые, как у мертвеца, да еще и подергиваются. Волосы все еще влажные, а в них хвоя и камушки... Щеки распухли, и нос, как у пьянчужки. Ну просто внучка Бабы-Яги!
— Привет! — бодро отозвался я и хохотнул, глядя на ее прикольный вид.
— Ты чего?! — непонимающе проскрипела девчонка, постукивая зубами.
Я не ответил, а спросил:
— Что, прохладненько?
— Угу, — кивнула она и, подойдя к молочному морю, стала тоже разглядывать фантастическую панораму.
— А я вот, как царь Кощей, над златом чахну! — сказал я. — Добра много, а толку мало! Эх, цивилизация XXI века! А вот против какой-то воды ничего не устояло. И просушить-то негде...
Девчонка скрылась в тумане. Зашуршал камень, покатившийся к подножию горы.
— Эй! Ты там поосторожней! — крикнул я. — Не забывай, мы ведь не на дне морском, а на горе, как орлы, сидим!
Я встал и опять энергично размялся. В пещерку стали проникать комары и противно повизгивать над головой.
— Только вас тут еще не хватало! — сплюнул я и надул большой пузырь из резинки.
Тот лопнул неудачно и залепил весь нос.
— Что это вы все на меня сегодня взъелись? Мне домой надо, под жаркое солнце Египта, а не тут коченеть, в этой дурацкой щели, как в тесном саркофаге.
Вернувшись, Пашка присела рядом и тоже стала рыться в своих кармашках, выкладывая свое добро рядом с моим. И вскоре на нашем импровизированном лотке появились еще зеркальце, кружевной носовой платочек с вышитой в уголке буквой «П», наполовину сгоревшая церковная свечка, какой-то сложенный в несколько раз черный пояс, исписанный желтыми малопонятными словами (Пашка назвала его «Живые помощи», а почему «живые», я тогда так и не понял) и замурованные в целлофан очень маленькие, как к пиву, ржаные сухарики, которые девчонка, видимо, приобрела в лесном монастыре. Вот и все девичье богатство. Правда, и у нее тоже был крестик на груди (хоть и не серебряный, а совсем простецкий) да еще два зеленых колечка для волос, удерживающие ее косички.
— Давай съедим по сухарику! — предложила девчонка.
— С большим удовольствием! — оживился я и, сплюнув ставшую уже горькой резинку, взял ножичек и надрезал им целлофановый пакетик с хрустиками.
Похоже, эти сухари были единственным, чего не коснулась вчера вода. Пашка дала мне всего один маленький кусочек, который я тут же и проглотил, звонко хрустнув на всю пещеру. А девчонка сначала что-то прошептала, потом перекрестилась и положила сухарик в рот.
— А еще можно? — спросил я. — Вкусные! Правда, без перчика... Я с паприкой люблю.
— Нет, это же не еда! А священные хлебцы! Их употребляют только или утром, натощак, или в случае какой-нибудь болезни... И то с благоговением и трепетом...
— Жаль! — вздохнул я и погладил, успокаивая, свой урчащий от голода животик. — Скорей бы выглянуло солнце! Просушить бы все... А то, если окислятся контакты в мобильнике, нам тогда не созвониться с людьми, и спасатели неизвестно как скоро нас отыщут...
— Ты думаешь, нас уже ищут? — спросила Пашка.
— Конечно! Тетя Клава поднимет на уши весь Урал! Правда, конечно, видишь, какая погодка... Но как разъяснится, так сразу и пойдут! Это уж точно!
— А они знают, где мы?
— Вряд ли... Не знаю, сколько мы проплыли по этой реке... Боюсь, что порядочно... А нас начнут искать с паромной переправы, считая, что мы вернулись на берег. Ну, ничего, рано или поздно доберутся! У них же и вертолеты есть! Мне бы вот только домой звякнуть! Эх, в Египте-то бы сейчас уже через минуту все было бы в полном порядке! Слушай, Паш, а ты была в Египте? — я взял зеркальце и расческу и не спеша причесал свои начинающие уже отрастать волосы.
— Смеешься?! — хмыкнула девчонка. — Я в Москве-то всего два раза была... Да вот в это путешествие съездила с тетей Зоей... А ты был?
— Ты знаешь, не успел! Мы еще в начале июля собирались всей семьей рвануть, да отца вот отозвали на службу на целых три недели! А тут тетя Клава подвернулась с этой путевкой на Урал. Ну, я и согласился поехать, чтоб время побыстрей прошло... Завтра мы бы уже билеты стали заказывать в Египет. Да вот опять загвоздочка вышла... Но это ничего, пару дней теперь подождать можно...
— Прости, это ведь все из-за меня, да?