Посиделки с Хельгой продлились недолго — уже через час девушка вновь была на рабочем месте. Мы только и успели, что немного перекусить, мило пообщаться и обменяться адресами — зачем только? Я писать вряд ли стану — честно предупредил девушку, что не очень люблю это дело. Может, она мне напишет? Хотя, тоже нежелательно: Хельга — немка, и ей очень сильно помешает её связь с польским офицером, когда придут немцы.
В общем — попрощался я с девушкой, поскучал немного в зале ожидания, поджидая такой необходимый мне сейчас поезд, продумывая попутно то, чем мне предстоит заняться в дороге. К сожалению, раненый Спыхальский так и остался в Париже, поэтому скоротать время за разговором с хорошим собеседником вряд ли удастся, а лезть в душу случайным попутчикам — уже я не люблю.
К счастью, дело я себе нашёл очень быстро — можно подать в приёмную Маршала свои размышления о создании танково-моторизированных групп в составе пехотных дивизий. С одной стороны, это позволит командиру дивизии иметь пусть небольшое, но весьма кусачее и мобильное подразделение для реагирования на различные угрозы, а с другой — постоянный состав таких подразделений может обеспечить удовлетворимую слаженность действий в бою. Уж всяко лучше танкисту идти в бой с пехотинцем, который знает, как взаимодействовать с бронетехникой.
Достав блокнот, тут же написал списочный состав такой группы:
«Мотоциклетный отряд — шесть мотоциклов Sokolс колясками и пулемётами для разведки и связи. Восемнадцать человек личного состава.
Танковый взвод — пять лёгких танков 7ТР или Виккерс. Шестнадцать человек личного состава.
Мотопехотная рота — десять грузовых автомобилей. Сто пятьдесят человек личного состава.
Артиллерийский взвод — два полевых орудия калибром 75-мм, четыре грузовых автомобиля. Двадцать пять- тридцать человек личного состава.
Хозяйственное отделение — полевая кухня, грузовой автомобиль. Шесть-десять человек личного состава.
Итого: двести пятнадцать — двести двадцать четыре человека личного состава, среди них семь — офицеров. Пять легких танков. Шесть мотоциклов. Тринадцать грузовых автомобилей. Два орудия. Полевая кухня.»
Посидев немного, вспомнил, что в сентябре тридцать девятого года Польша сможет выставить против Германии около сорока дивизий. И тогда придётся в состав таких вот отдельных дивизионных групп отдать две сотни танков, ещё больше размазав их по войскам.
— Нет, это нам не подходит! — Почесав затылок, буркнул я, вырывая листок из блокнота. Скомкав его и обнаружив ближайшую урну, отправляюсь выкидывать мусор, продолжая бурчать себе под нос. — Ерунда какая-то, вроде и информации известной много, а как ситуацию исправить, хрен его знает…
За скорбными размышлениями о том, что я какой-то неправильный «попаданец» — как же, вроде и знаю много, но ничего поменять за те три месяца, что нахожусь в прошлом, так ничего и не вышло — не заметил, как прошло время, и на путь подали такой ожидаемый мной паровоз.
После недолгой суеты — проверки проездных документов и устройства на своём месте, я с радостью отметил, что от Гданьска-Данцига у меня нет попутчика. Это означало, что я могу вполне неплохо провести время, пытаясь запланировать свои дальнейшие действия.
Несколько часов провёл в раздумьях «за рюмкой чая» — одну бутылочку которого я успел прихватить из Парижа. И чем больше я сидел, тем больше понимал, что все мои телодвижения, направленные на хоть какую-то попытку изменить историю глобально, просто обречены на провал. Смотрите сами:
С танками у Польши ничего точно не получится — своя школа танкостроения успешно сформировалась, те же 7ТР (весьма неплохая машина по нынешним временам) уже создана и обкатана в войсках, ведутся работы по версии этого танка с противоснарядным бронированием (то, что в моём времени назовут 9ТР). Вот только промышленности, способной производить бронетехнику нет. Воевать на два фронта Польша также не сможет. Ей просто будет нечем воевать. Да и советское правительство от «Освободительного похода» вряд ли откажется. А уж о том, что поляки будут воевать против Красной Армии — это общеизвестный факт. И мне с такими поляками уж точно не по пути. Как представлю, что мне придётся стрелять в своего прадеда, который в сентябре тридцать девятого будет простым красноармейцем — так передёргивает. Польская государственность с идеями от «Можа до можа» нежизнеспособна. Никто не будет терпеть настолько агрессивного соседа. В самой Польской Республике очень много проблем. «Осадничество» на востоке настраивает население против польского руководства. Уже сейчас там действуют различные националистические банды. Да и про лагерь в Берёзе-Картузской, куда можно было попасть только за то, что ты украинец или белорус, в моём времени весьма широко известно. Да и про крестьянские восстания* тоже не забываем!
*Крестьянская забастовка 1937-го года. В некоторых источниках указывается как Крестьянское Восстание — серия стачек, забастовок и протестов, подавленных полицией и армией силой. Более тысячи человек было арестовано. В годы германской оккупации, многие участники забастовки вступили в «крестьянские батальоны» — подпольную организацию, сражающуюся против Гитлеровской Германии.
В общем — мне с такой Польшей однозначно не по пути.
Я в очередной раз вздохнул — вот почему я не мог вселиться в какого-нибудь лейтенанта Красной Армии? Жил бы себе спокойно, не тужил, да потихоньку историю менял, благо, про Советский Союз мне известно намного больше, чем про Польшу этого периода. Так нет — вселился в поляка, есть шанс сдохнуть в сентябре тридцать девятого, а есть шанс — что большевики расстреляют! Нет, я, конечно, не верю, что Катынский расстрел устроили советские чекисты, но проверять как оно было на самом деле, у меня желания почему-то нет…
В Варшаву поезд приехал на рассвете. Город ещё был покрыт утренней прохладой, которая совсем скоро должна будет смениться первым апрельским солнышком.
Покинув вагон и пройдя немного по перрону, я тут же был перехвачен военным патрулём. Старшим у них был такой же, как и я, подпоручик. Только пехотинец. С ним была пара стрелков, на плечах которых были повязки с надписями: «Комендантский Патруль». После проверки документов, я тут же был отпущен по своим делам — командировочные предписания, проездные документы у меня были в нормальном состоянии, сроков ваш покорный слуга также не нарушал, поэтому и причин для задержания не было. Хотя… Тут как посмотреть. Любой военный (даже такой липовый, как я) прекрасно понимает, что прицепиться к внешнему виду можно всегда…
До съёмной квартиры добрался на такси — ещё немного опустошив свой запас злотых. Там сразу же направился в ванную комнату, с дороги было необходимо привести себя в порядок. Ещё минут сорок было потрачено на водные процедуры, после чего я достал из чемодана свой парадный мундир и при помощи огромного чугунного утюга, как мог, погладил его. Получилось, по правде говоря, как-то не очень.
Пока собирался, наступило время выдвигаться к месту службы. В моих планах было с утра доложиться полковнику, после чего тихо и незаметно слинять со службы, решая свои дела. Поэтому, на приём к непосредственному начальнику просто необходимо было попасть одному из первых — желания сидеть в приёмной у меня не было.
Снова такси, знакомые, практически ставшие родными улицы, и, вскоре я стою перед зданием Генерального Штаба.
На флагштоке также гордо реет флаг Польской Республики, а у входа застыли два часовых в прекрасно подогнанной форме, с карабинами Маузера на плечах. При моём появлении, оба бойца тут же вскинули винтовки «На Караул». Проходя мимо них, я козырнул двумя пальцами, а сам подумал лишь о том, что не завидую этим солдатам — это сколько же раз за день им нужно заниматься подобной показухой? Не счесть.
В дежурном помещении за стеклом обнаружился знакомый поручик, впрочем, его имени я вспомнить так и не смог. А вот он меня вспомнил и вполне дружелюбно поприветствовал меня, поднимаясь из-за своего места:
— Ян, уже вернулся? Как Париж? А Парижанки?
Когда поручик оказался передо мной, покинув своё рабочее место, и, протянул мне руку, я аккуратно пожал её, после чего ответил:
— Именно. Из Парижа. Красивый город. Жаль только, про парижанок ничего не смогу сказать. Мне всё больше пришлось общаться с различными усатыми мужчинами, носящими военную форму и смотрящих на меня, как на идиота!
— Да-да, эта французская заносчивость! — Улыбнулся поручик. — Как вспомню их офицера, что читал нам тактику в училище, так вешаться хочется. Всё называл нас, поляков, «недоносками, которые ничего не могут».
— Извини, мне идти нужно. — Попытался я избежать дальнейшего разговора. — Не знаешь, пан полковник Сосновский уже на месте?
— Пока не прибыл.
— Тогда я пошёл, надеюсь успеть к нему первым. Увидимся! — Попрощался я.
— Увидимся! — Хлопнул меня по плечу поручик.
Из-за раннего времени, людей в здании было немного — только ночные уборщики, завершающие свою работу, да ранние пташки, вроде меня. В общем — тишина и спокойствие, что не могло меня не радовать.
До приёмной полковника я добрался весьма быстро. И, к счастью, оказался первым из посетителей, о чём мне поведал адъ. ютант полковника в чине капитана. Он же предложил чаю и поинтересовался, как прошла поездка в Париж.
— Извини, не могу ничего рассказывать. Подписку давал. — Коротко ответил я. Капитан лишь улыбнулся и понятливо кивнул.
Разговор не клеился. Капитана этого я практически не знал — согласитесь, редко кто замечает различного рода секретарей и помощников. Сейчас же я внимательно изучал этого офицера. Уже не молод — лет около сорока, левая рука в перчатке, а на кавалерийском мундире, весьма красноречиво говорящий о его владельце, орден креста «Вертутти Милитари».
Проследив за мои взглядом, капитан сдержанно улыбнулся:
— За Варшаву. Там же и кисть руки потерял.
Я кивнул:
— Хорошо, что выжил.
— Я тоже так думаю, хотя тогда так не считал.
Устроившись поудобнее в своём кресле, капитан уже собирался начать что-то рассказывать, но, вдруг, резко вскочил на ноги, вытянулся и начал докладывать:
— Пан полковник, за время вашего отсутствия происшествий не случилось. К вам посетитель, подпоручик Домбровский. Документы от пана подполковника из Кракова тоже у меня.
Махнув рукой, прерывая словоохотливого подчинённого, пан полковник Сосновский повернулся ко мне:
— Через пять минут.
— Слушаюсь, пан полковник! — Вытянувшись, гаркнул я.
— Вацлав, подай мне кофе. Также, через пять минут.
— Слушаюсь, пан полковник! — Ещё больше вытянувшись, ответил капитан.
Сосновский же, сморщившись, словно от зубной боли, достал из кармана ключ и вошёл в свой кабинет, мягко закрыв за собой дверь.
— Шеф не в духе. — Шёпотом сообщил мне капитан, хорошо знавший своего начальника. — Наверное, опять дочка, что-то сделала.
Обсуждать дочку полковника, ту самую Эльжбету, с которой, судя по всему, весьма близко был знаком «мой предшественник» в этом теле, я посчитал весьма глупым и нецелесообразным, поэтому лишь пожал плечами. Капитан же, ожидавший от меня чего-то иного, лишь странно посмотрел на меня, после чего сказал:
— Пора, заходи.
Оценивающе посмотрев на своё отражение в зеркале и не найдя к чему придраться, я подошёл к двери и три раза постучал в неё кулаком, после чего потянул дверную ручку на себя, и, просунув в образовавшийся проём голову, спросил:
— Пан полковник, разрешите войти?
Услышав разрешение, вошёл, прикрыв за собой дверь.
— Пан полковник, подпоручик Домбровский. Представляюсь по случаю прибытия из краткосрочной командировки.
Оценивающе изучив мой внешний вид, Сосновский пригласил меня присесть, показав место по правую руку от себя. Дождавшись, когда я усядусь на предложенное место, и, переведу дух, полковник начал задавать различные вопросы. На какие-то я отвечал сходу, на какие-то отвечал после небольшого размышления. Минут через десять, когда блиц-опрос был завершён, а капитан поставил перед своим шефом-таки чашечку с ароматным чёрным кофе, в кабинете наступила тишина.
Сделав несколько глотков, и в очередной раз сморщившись, полковник отставил чашку с кофе в сторону, после чего отодвинул один из ящиков своего стола и достал из неё обычную серую папку, протянул её мне.
— Изучи.
Послушно развязав тесёмки и раскрыв папку, я обнаружил разорванный на четыре части лист бумаги. Сложив его, начал читать:
«Начальнику…
Рапорт.
Я, подпоручик Домбровский Ян…
Прошу перевести меня для дальнейшего прохождения службы…
В связи с чем…
Прошу удовлетворить…»
Отложив разорванный рапорт в сторону, беру второй лист бумаги с похожим содержанием, после чего поднимаю вопросительный взгляд на полковника.
— Там ровно двенадцать рапортов. Ранее я их просто складировал, не давая хода. Сейчас же, после всех твоих похождений во Франции, мне рекомендовали от тебя избавиться.
Полковник замолчал и внимательно посмотрел на меня.
— Если бы не моё обещание твоему отцу, я бы тебя просто вышвырнул из армии, после всего, что ты сделал с моей Эльжбетой. Но я обещал твоему отцу. Поэтому.
Каждая фраза, которую говорил полковник, давалась ему с трудом, отчего его речь становилась всё более и более рубленной.
— Поэтому. Ты. Переводишься. Принято решение. Сформировать отдельную танковую роту. В армии «Познань». Лично генерал Кутшеба* просил подобрать ему толковых офицеров. Тебя я рекомендую ему на должность командира роты. Всё.
— Благодарю, пан полковник! — Вытянулся я, сам не знаю от чего улыбаясь. — Только…
— Что? — Вытянулось лицо полковника.
— Должность командира роты. Она же… Поручику положено!
Лицо полковника налилось краской, но полковник вместо того, чтобы начать на меня орать, лишь процедил сквозь зубы:
— Приказ будет готов к вечеру. Свободен.
— Слушаюсь, пан полковник!
*Дивизионный генерал Тадеуш Кутшеба. Начинал службу при австро-венгерском Генеральном Штабе, откуда ушёл капитаном. С ноября 1928-го года, комендант Высшей Военной Школы в Варшаве. В 1938-м году подготовил "Проект стратегического плана на случай войны с Германией". 23-го марта 1939-го года назначен инспектором армии "Познань".