Отель — «Сербски Краль», кафе — «Русски Цар», город — Белград.
Хаса прогуливался по улице Князя Михаила, а Азиадэ останавливалась у лавочек на площади Теразиа и вела глубокомысленные разговоры с продавцами.
Вечерами они бродили по тихому парку между отелем и рекой Савой или, сидя на застекленной веранде, ели огромных сербских устриц, блюда, сдобренные необычными специями, которые заказывала Азиадэ, и названия которых Хаса не мог даже выговорить. После еды Азиадэ склонялась над маленькой чашечкой кофе, выпивала ее маленькими глотками и смотрела на Хасу с благодарностью и беззаветной преданностью. Потом они проходили по холлу мимо улыбающегося портье, Хаса закрывал за собой дверь, и тело Азиадэ становилось маленьким и беспомощным. Она протягивала ему свои руки, в слабом свете завешенной лампы, Хаса видел ее преданные глаза и по-детски приоткрытый ротик. Он выключал свет, а она стояла перед ним, полная стыда и робкого любопытства. Ночью она просыпалась и спросонья долго что-то щебетала на турецком. Хаса, конечно, ничего не понимал, но угадывал в этом мягком звучании всякие нежности.
Рано утром она, перепрыгнув через Хасу, исчезла в ванной. Хаса последовал за ней. Азиадэ, затаив дыхание, стояла под струей холодного душа. Потом она вытерлась, и, качая головой, посмотрела на Хасу, который, посмеиваясь, плескался в воде.
— Варвар, — счастливо улыбаясь, произнесла она и ушла в комнату.
За завтраком, светловолосая, с размеренными движениями, она походила на настоящую принцессу.
— Что за идея! — сказал Хаса. — Ну кто едет в свадебное путешествие в Белград или Сараево!
Азиадэ не услышала в его тоне недовольства, и поэтому не придала словам мужа значения. Она смотрела на зеленую аллею парка, за которой сверкал в лучах утреннего солнца Дунай, и думала о Сулейман паше, некогда с двумя сотнями людей защищавшим этот город от отрядов Черного Георга и, сражаясь до последнего, пал у стен крепости. Но это было очень давно, задолго до того, как Азиадэ появилась на свет, а Хасе всего этого не понять.
— Это ворота Востока, — сказала она, указывая на человека в феске и в очках, который шел, помахивая тросточкой по улице. — Я просто объезжаю провинции, которые когда-то завоевали, а потом потеряли мои предки.
— Восток, — пренебрежительно сказал Хаса, — кругом антисанитария и средневековые нравы. Никакого прогресса. Лет через сто Восток будет всего лишь географическим понятием.
— Угу — промычала Азиадэ, поигрывая ножиком, — а я все равно, люблю его.
«И это тоже свойственно Востоку», — подумал Хаса.
Позже они гуляли по городу, и Хаса с удовольствием наблюдал, как радуется и улыбается его жена. Она увлекала его за собой в самые темные улочки, заходила в подвальные ресторанчики и везде говорила по-турецки, в полной уверенности, что люди помнят этот язык еще со времен Сулейман паши. На широкой улице, прилегающей к национальному банку, она вдруг остановилась с открытым ртом и растерянно уставилась на небольшое квадратное здание с куполом и маленькой башенкой.
— Мечеть, — восторженно сказала она.
Во дворе мечети у маленького фонтана какой-то старик задумчиво мыл ноги. Азиадэ заговорила с ним по-турецки, мужчина что-то с пренебрежением ответил ей. Азиадэ замолчала и отвернулась.
— Что он сказал? — спросил Хаса.
— Он сказал, что турки забыли Аллаха и женщины ходят без чадры. Пойдем отсюда.
Она отвернулась и быстро пошла к выходу. Хаса последовал за ней. В кафе «Русски цар» Азиадэ с расстроенным видом пила кофе, а Хаса сидел рядом и восхищался ее нежным девичьим профилем.
— Достаточно посмотрели, — сказала она строго, — давай утром уедем в Сараево.
Хаса поигрывал ее маленькими розовыми пальчиками и смотрел в ее улыбающиеся, подернутые поволокой глаза, на слегка укороченную верхнюю губу и ему было абсолютно все равно, где всем этим любоваться — здесь или в Сараево. Азиадэ была для него сказочным существом, желания и поступки которой не поддавались логическому объяснению. Он уже отказался от мысли найти выход из лабиринтов ее мыслей или понять причины внезапно накатывающих на нее приступов веселья или печали.
— Хорошо, — сказал он, — поедем в Сараево!
Вернувшись в гостиницу, Азиадэ стала собираться со сноровкой кочевницы, готовящейся к переселению в другой лагерь.
— Имей в виду, — сказала она, — теперь мы едем в чисто мусульманский город, где меня будут уважать, а тебя, возможно, презирать. Ведь я веду праведный образ жизни, а ты отступник, что еще хуже, чем неверный. Но не бойся, я буду тебя защищать, потому что ты — мой муж и я отвечаю за твое благополучие.
— Ладно, — согласился Хаса, на самом деле немного побаивающийся своих грозных двоюродных братьев из Сараево, которые носили фамилию Хасанович и уж точно не питали к нему добрых чувств.
В маленьком, обитом красной тканью купе спального вагона он долго стоял у окна, вглядываясь в расстилающуюся за окном сербскую равнину, поля, проносящиеся мимо станционные здания, с аккуратно побеленными стенами. Худые, истощенные крестьяне на станциях выпрыгивали из вагонов и жадно пили воду.
Азиадэ дотронулась до его плеча, и когда Хаса обернулся, обняла его за шею. Он посмотрел на ее откинутую назад головку и неповторимый разрез глаз и любовался своей женой, маленькой, изящной и необъяснимой, потом бережно поднял ее на руки и уложил на нижнюю полку. Азиадэ позволила ему укрыть себя и, казалось, сразу же уснула.
Сам Хаса поднялся по маленькой стремянке на верхнюю полку купе. Вагон равномерно и плавно покачивало. Он смотрел в окно, наблюдая, как внезапно, из темноты возникали деревья, закрывая на миг узкий серп луны. Снизу послышался шорох.
— Хаса, — тихо позвала Азиадэ, — как ты думаешь, мне следует завтра надеть чадру? Мы же едем в очень религиозный город.
Хаса усмехнулся при мысли о том, что женат на женщине, которая носит чадру.
— Я думаю, что в этом нет необходимости, — сказал он нежно. — Сараево — цивилизованный город.
Азиадэ затихла. От маленькой голубой лампочки над дверью разливался слабый свет. Азиадэ разглядывала кожаную спинку дивана и задумчиво скребла ногтем ее узор.
— Слушай, Хаса, — заговорила она снова, — ты можешь мне объяснить, за что я так тебя люблю?
Хаса был тронут.
— Я не знаю, — сказал он скромно, — наверное, за мой характер.
Азиадэ приподнялась в постели:
— Я полюбила тебя еще до того, как узнала твой характер, — обиженно заявила она. — Ты спишь, Хаса?
— Нет, — сказал Хаса и опустил руку вниз.
Азиадэ взяла его палец и держала его, будто талисман. Она прикоснулась ртом к его ладони, и говорила что-то, будто в телефонную трубку. Хаса не понимал ее, но ощущал мягкое, теплое прикосновение ее губ.
— Азиадэ, — позвал Хаса. — Как это прекрасно — быть женатым!
— Да, — задумчиво ответила Азиадэ, — но учти, я пока еще новичок. Интересно, как будет в Вене?
— В Вене все будет прекрасно! Мы будем жить на Опернринге. У меня чудесная квартира, а оперные певцы и певицы будут приходить к нам лечиться.
— Певицы? — пробурчала Азиадэ. — А я смогу тебе помогать на приеме?
— Ни в коем случае! Ты слишком молода, и это все может вызвать у тебя отвращение. Ты будешь вести светский образ жизни.
— Что это значит?
Хаса сам этого толком не знал.
— Ну, в общем, ездить на машине, принимать гостей и… все будет прекрасно, — сказал он.
Азиадэ молчала. Тьма за окном стала гуще. Вагон плавно покачивался и она, закрыв глаза, думала о Вене и о будущих детях, у которых будут глаза Хасы.
— У нас считалось почетным быть офицерами или чиновниками. Как это получилось, что ты выбрал такую необычную профессию?
— На сегодняшний день быть чиновником гораздо необычнее. Врач очень хорошая профессия. Я помогаю людям.
Это прозвучало патетично и Хаса, традиционно вспомнив при этом, что средняя продолжительность жизни людей в последнее время увеличилась от пятидесяти до пятидесяти пяти лет, почувствовал себя соучастником этого успеха.
Азиадэ ничего не знала о средней продолжительности жизни людей. Хаса был ей непонятен, но она ему полностью доверяла, как машине, которой владеют, не имея понятия о том, как она устроена. Он лежал над ней, и она слышала его тихое дыхание.
— Не спи — воскликнула она, — твоя жена здесь совсем одна. Мы уже в Боснии?
— Наверняка, — сонно ответил он.
Азиадэ вдруг взволнованно вскочила. Она схватилась за лестницу и Хаса увидел сначала ее напряженные пальцы на краю своей койки, потом показалась голова с растрепанными волосами и, наконец, голубая пижама, которая в темноте казалась черной.
Хаса подхватил ее, поднял к себе. Ее обнаженные ноги прокрались к нему под одеяло. Она прижалась к нему и восторженно, почти торжественно произнесла:
— Здесь правил мой дед. — Потом опустила голову на его подушку и не терпящим возражений тоном сказала: — Я останусь с тобой, там, внизу мне страшно.
Она сразу же заснула, а Хаса крепко прижимал ее к себе, чтобы она при поворотах не упала. Так он пролежал час или два, счет времени давно был потерян. Внезапно Азиадэ проснулась и спросонья сказала:
— Иди вниз, Хаса, что это за манеры, лазить по ночам в чужие постели!
Пристыженный, он спустился вниз, лег в постель Азиадэ, еще хранящую ее аромат и уснул.
Когда он проснулся, Азиадэ стояла у открытого окна, далеко высунувшись в прохладный утренний воздух.
— Иди скорей сюда! — позвала она.
Он подошел к окну. Остроконечные скалы были залиты розовым рассветным светом. Поезд шел мимо склона горы. Вокруг высились очень крутые скалы. Внизу, в долине, белые квадратные домики напоминали разбросанные в коробке игрушечные кубики. На небольших холмах возвышались выпуклые купола мечетей. Их минареты вонзались в небо и в лучах утреннего солнца казались сделанными из красного алебастра. Яркие фигуры стояли на маленьких балконах башен со сложенными воронкой руками у рта. Азиадэ была уверена, что слышала голоса, призывающие к молитве, которые, казалось, перекрывали шум поезда.
— Просыпайтесь к молитве, — доносилось с башни. — Молитва важнее, чем сон.
Женщины, укутанные в чадру и в стоптанных башмаках, стояли у края дороги и смотрели вслед поезду. Босоногие дети опускались на траву и молились со всей серьезностью и в то же время, словно играя.
Азиадэ положила руку на плечо Хасы.
— Посмотри! — торжествующе воскликнула она. — Посмотри!
Она показывала на мечети, на развевающиеся одежды мулл, на красное восходящее солнце.
— Теперь ты понимаешь? — спросила она, указывая рукой в сторону долины.
— Что? — спросил Хаса, потому что видел только детей в лохмотьях, маленькие бедные домики и тощих коз на склонах гор.
— Как это прекрасно! — в восторженном экстазе говорила Азиадэ. — Нет ничего прекрасней на свете. Это все построил народ Пророка.
Она отвернулась, прикусив губу. Но Хаса не заметил ее слез. Он фотографировал сказочную долину, беспокоясь о том, достаточно ли света.
— Хаса, — сказала она низким голосом. Щеки ее касались его лица, прижимаясь к небритой верхней губе.
— Хаса, — повторила она, — я целых пять лет тосковала по этому пейзажу, так сильно напоминающему мой дом.
Хаса спрятал фотоаппарат.
— Да, — сказал он, — это, конечно, прекрасно наблюдать мир из окна спального вагона. Он выглядит тогда совсем по-другому, чем в реальности. Но ты у нас романтик и это прекрасно, что ты выпрыгнула к нам прямо из сказок «Тысяча и одной ночи».
Азиадэ сложила свой ручной чемоданчик. Поезд замедлил ход.
— Я всего лишь девушка из Стамбула, ничего больше, — нежным голосом сказала она и накинула на лицо легкую вуаль.
Поезд остановился на вокзале Сараево.