70. Она открывает мне дверь. На её лице нет печали. На её лице нет скорби. Меня это сердит, но я не показываю ни ненависти, ни злобы, так как состояние предвкушения сильнее. Она удивляется моему приходу. Рассматривает мою стрижку.
— Здравствуй,— говорит она.
Я молчу. Вот — жертва. Достань нож. Режь. Руби. Убивай. Ненавидь. Разрывай на мелкие куски. Мсти. Танцуй ножом по её телу.
Нет.
Я испугалась?
Нет.
— Привет!— повторяет она.
Я молчу. Я смотрю на неё и понимаю, что я столько раз её убивала, что всё её тело в ранах, рубцах, шрамах и порезах. На её лице нет живого места, а только следы моей ненависти. Она безобразна. Уродлива. Она мертва. Она стоит, здоровается со мной и не знает, что уже безжизненна. Всё.
Финал.
Мне становится жалко её (моя минутная слабость).
Мне некого убивать. Я разочарована.
МНЕ НЕКОГО УБИВАТЬ.
— Привет! Ты что-то хотела? — спрашивает она.
— Да, хотела. Я хотела убить тебя.
Моя неизменная честность. Моя жертва (или уже не жертва?) должна знать, зачем я пришла.
Она улыбается и начинает что-то говорить в ответ. Совсем не отодвигается и не боится. Она думает, что я шучу. Я, которая сжимает в правой руке нож, острый как само время. Она думает, что я шучу. Дура.
— Успокойся,— говорит она мне.
Я спокойна. Я спокойна как никогда. В моей голове нет страха. В моей голове нет паники. В моей голове решение.
— Я передумала,— строго и спокойно говорю я ей, или, по большей части, себе?— Я передумала. Я дарю тебе жизнь.
Она морщит лоб, не совсем понимая, что происходит. А я чувствую свою силу и свою власть над ней. Я решаю, пойдёт она сегодня вечером чистить зубы или нет. Я решаю, пойдёт ли она завтра на прогулку. Я решаю её жизнь. Это делает меня выше. Она — моя раба. Я — господин. Я дарю ей жизнь. Может ли она оценить это?
— Благодари меня,— говорю я вслух.
— За что тебя благодарить? — равнодушно спрашивает она.
Я молчу. Я не буду её убивать. Я сделаю иначе. Я сделаю совсем по— другому. Прости меня, Голос, но я поступлю не так. Это решение появилось неожиданно.
Просто щелчок и всё. В моей голове переворот. За секунду пролетают картины её смерти. Я знаю, что я должна делать. Я должна просто рассказать то, что я испытала. То, как я жила. Я стану ненормальным маньяком, я изнасилую её своей болью.
Я смотрю ей в глаза. В её тёмные глаза. Я вижу, как расширяются зрачки — она слышит, что ей говорят мои глаза. Невыносимую правду. Страшное настоящие. Вот она — истина.
И если глаза — это зеркало души, то ей не повезло увидеть мою душу, измученную и искалеченную. Так мы стоим долго, пока она не отодвигается.
— Прекрати,— говорит она.— Не смотри на меня так. От твоего взгляда не по себе. Я думаю, тебе стоит уйти.
Да, я знаю, что мне уже пора. И я сейчас уйду, только ещё несколько слов.
— Не по себе?— говорю я. — Это только начало.
Я не в состоянии объяснить происходящее.
Она прощается и закрывает дверь.
Вниз. По лестнице. Спокойно. Медленно. Обдумывая. В подъезде читаю надпись «Цой жив». Думаю о том, что, может быть, ты тоже жива.
Прощаюсь со своей целью. Она прервалась, оборвалась, остановилась. Или другими словами: у моей цели новый этап. Она переросла во что— то более ожидаемое, более мудрое. На улице выбрасываю в мусорный контейнер нож — моё оружие. Снимаю с правой руки перчатку и тоже её выкидываю.
Всё. Опустошение.
Я знаю, что будет дальше.
Дальше она умрёт сама, изнемогая в конвульсиях, но я не буду плакать.
Мне остаётся ждать.
Ненавидеть.
Ждать.
— Всё.
— Что всё?
— А дальше всё было понятно. Я умела ждать.
— Что Вы ждали?
— Неизбежность.