«Уважаемый Дилан Томас», – написала Джейн.
Этажом ниже Джоанна Чайлд только что закончила очередной урок декламации с Нэнси Риддл, и теперь ученица, тоже дочь священника, пыталась обсудить с ней некоторые темы, представляющие взаимный интерес.
– Мой отец всегда не в духе по воскресеньям. Твой тоже?
– Нет, у него ведь столько дел.
– Мой еще вечно ворчит по поводу Молитвенника. Честно говоря, я с ним согласна. Этот Молитвенник давным-давно устарел.
– А по-моему, это замечательная книга, – сказала Джоанна.
Она знала наизусть чуть ли не весь Молитвенник, включая Псалтырь – прежде всего Псалтырь, – из которой отец читал каждый день во время заутрени и вечерни, хотя в церкви часто не было ни души. Раньше, когда Джоанна еще жила в родительском доме, она ходила на все службы и ответствовала как положено со своего места на скамье. Например, в День 13-й отец, как всегда благородный и смиренный в своем черно-белом облачении, громко возглашал:
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его…
И сразу, без паузы, вступала Джоанна:
– …и да бегут от лица Его ненавидящие Его!
Отец продолжал:
– Как рассеивается дым, ты рассей их… А Джоанна уже подхватывала:
– …как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия.
И так от псалма к псалму, от дня первого до дня тридцать первого, месяц за месяцем, утром и вечером, в мир и в войну; иногда отца сменял молодой викарий – сначала один, потом другой; и, хотя могло показаться, что слова их обращены к пустым скамьям приходской церкви, в истинной вере своей обращали они переложенные на английский мысли сладкопевца Израилева [24] к небесной пастве.
В своей комнате в Клубе принцессы Тэкской Джоанна зажгла газовую плитку, поставила на огонь чайник и сказала:
– Нет, Молитвенник – замечательная книга. В двадцать восьмом году подготовили новую редакцию, но парламент ее не утвердил. И правильно.
– А какое отношение к Молитвеннику имеет парламент?
– Как ни странно, это входит в их юрисдикцию.
– Все равно, я за развод, – сказала Нэнси.
– А какое отношение к разводу имеет Молитвенник?
– Ну, не знаю, все это как-то связано со спорами вокруг англиканской церкви…
Джоанна не спеша развела сухое молоко водой из-под крана и налила его в две чашки с чаем. Потом она подала одну чашку Нэнси и пододвинула к ней жестяную коробочку с сахарином. Нэнси взяла таблетку сахарина, бросила ее в чай и размешала. Недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о разводе.
Джоанна сказала:
– Отцу пришлось купить новую мантию, чтобы надевать поверх сутаны, когда он отпевает на похоронах, – он всегда простужается на кладбище. Так что в этом году на лишние талоны рассчитывать не приходится,
Нэнси спросила:
– Твой отец носит мантию? Значит, он принадлежит к Высокой церкви [25]. Мой-то носит обычное пальто; но он, конечно, простой англиканский священник.
С начала июля на протяжении трех недель Николас настойчиво увивался вокруг Селины, но не забывал уделять внимание Джейн и другим знакомым из Клуба принцессы Тэкской.
Все, что он видел и слышал, переступая порог Клуба, каким-то странным образом само по себе складывалось в одно вполне определенное ощущение. Невольно вспоминались стихи:
Пожалуй, думал он, я бы не прочь научить этим стихам Джоанну, а еще лучше провести с ней пару практических занятий. И он наспех записывал эти мимолетные мысли на последних страницах своей рукописи.
Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в Клубе.
– Расскажи еще что-нибудь, – просил он.
И Джейн, повинуясь своему безошибочному чутью, рассказывала именно то, что соответствовало его идеальным представлениям о Клубе. Николас – и не без оснований – видел в этом заведении миниатюрную модель свободного общества, добровольного товарищества, в основе которого лежала объединяющая всех его членов благодатная бедность. Он подметил, что бедность обитательниц Клуба ни в коем случае не уменьшала их жизнелюбия, а скорее, наоборот, стимулировала его. В этом смысле, рассуждал он, между нуждой и бедностью – принципиальная разница.
– Полина, ты?
– Да-а?
– Это Джейн.
– Да-а?
– У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь?
– Я отдыхаю.
– Спишь, что ли?
– Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать.
– Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже?
– Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо.
– Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона?
– Нет, а что? Кто это?
– Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?…
В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше.
Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасны! вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца.
Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей:
– Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители…
Тут приемники резко сменили тональность и взревели:
– …на наших глазах превратились…
И задумчиво, грустно добавили:
– …в правителей?…
Николас мысленно увидел, как слушает наверху Джоанна, вынужденная, так сказать, простаивать без дела, – слушает и впитывает в себя, как губка, каждый звук. Он представил себе, что представляется Джоанне, неподвижно застывшей у кровати и всецело отдавшейся модуляциям этого голоса, словно для нее несущественно, чей это голос – премьера или ее собственный. Он воображал, что Джоанна – статуя, в которую вложен глас вещающий.
Через наружную дверь в вестибюль бесшумно скользнула девушка в длинном вечернем платье. Она беспокойно озиралась по сторонам. Темные волнистые волосы свободно падали ей на плечи. В сознании замечтавшегося молодого человека, который стоял и слушал в вестибюле, появление этой девушки, беспокойно озиравшейся по сторонам, отпечаталось как мгновенный фотоснимок; в ее облике было что-то загадочное, даже если она не собиралась загадывать никаких загадок.
Это была Полина Фокс. Она возвращалась после поездки на такси вокруг парка, стоившей ей восемь шиллингов. Усевшись в машину, она велела ехать вокруг – все равно вокруг чего, – главное, ехать. Первая мысль, которая приходила в голову шоферам, получавшим от нее такую команду, было подозрение, что она хочет подцепить мужчину, но затем, когда время шло, а машина все ехала и счетчик невозмутимо отстукивал трехпенсовики, шоферы начинали подозревать, что она сумасшедшая, а может, и того чище – какая-нибудь иностранная принцесса, сбежавшая из своей страны и нашедшая убежище в Лондоне; каждый шофер окончательно склонялся к одной из этих двух версий, когда она приказывала высадить ее у того же самого дома, к которому машина была предварительно – и всегда заблаговременно – вызвана. Полина Фокс всеми силами стремилась укоренить в коллективном сознании Клуба идею своих ужинов со знаменитым Джеком Бьюкененом. Днем она работала в какой-то конторе и была абсолютно нормальной. Та же навязчивая идея ужинов с Джеком Бьюкененом вынуждала ее отвергать идею ужина с кем-то другим и по полчаса выжидать в вестибюле после того, как все уже собрались в столовой, и затем, спустя еще полчаса, украдкой пробираться к себе в комнату, стараясь не попадаться никому на глаза.
Если же кто и замечал, что Полина вернулась слишком рано, то она не терялась и вела себя вполне убедительно.
– Господи, Полина, ты уже вернулась! Тебя ведь как будто пригласил на ужин…
– Ох, не спрашивай! Мы поссорились. -И Полина, одной рукой прижимая к глазам платок, а другой приподняв подол вечернего платья, всхлипывая, пробегала наверх и скрывалась в своей комнате.
– Наверно, опять поссорилась со своим Джеком Бьюкененом. Интересно, почему она не приведет его сюда?
– Ты что, и вправду веришь всему этому?
– Чему этому?
– Ну, что она встречается с Джеком Бьюкененом.
– Да не то чтобы очень…
Полина беспокойно озиралась по сторонам, и Николас игриво спросил:
– А вы, сударыня, где были?
Она подошла к нему вплотную и, глядя ему в лицо, сказала:
– Я ужинала с Джеком Бьюкененом.
– И пропустила речь Черчилля.
– Да, я знаю.
– Что ж это ваш Джек Бьюкенен – накормил и до свиданья?
– Да. Мы поссорились.
Она тряхнула головой, откидывая назад шелковистые блестящие волосы. На этот вечер ей досталось платье от Скьяпарелли. Оно было сшито из тафты и очень эффектно подчеркивало бедра благодаря подшитым на боках и изогнутым по форме тела специальным подушечкам и прокладочкам. Яркий рисунок, состоящий из синих, зеленых, оранжевых и белых цветов, вызывал в памяти экзотические краски островов Океании.
– Потрясающее платье, в жизни такого не видел, – сказал он.
– Скьяпарелли, – пояснила Полина.
– То самое знаменитое платье, которое ходит у вас по кругу? – спросил он.
– Кто вам сказал?
– Вам оно очень идет, – заметил он вместо ответа. Она подхватила шуршащие юбки и поплыла вверх по лестнице.
Ох уж эти девушки со скромными средствами!
Между тем трансляция предвыборной речи закончилась, и все, словно от избытка благоговения к только что отзвучавшим в эфире словам, выключили на время свои приемники.
Он заглянул в открытую дверь канцелярии. Там никого не было. И тут у него за спиной послышались шаги – администраторша возвращалась на свой пост, который она покинула, чтобы прослушать речь по радио.
– А я вот все жду мисс Редвуд.
– Попробую вызвать ее еще раз. Наверно, она тоже слушала радио.
Вскоре появилась и Селина. Полное самообладание, спокойствие и невозмутимость, как внешняя, так и внутренняя. Она не шла, а плыла вниз по лестнице – еще более плавно, чем плыла вверх несколькими минутами раньше печальная дева, соединенная таинственными узами с духом Джека Бьюкенена. На миг могло показаться, что это одна и та же девушка: сначала она про-следовала вверх по лестнице, шурша шелками от Скьяпарелли и демонстрируя роскошные блестящие волосы, падавшие ей на плечи тяжелой волной, и вот она уже скользит вниз, только теперь на ней узкая юбка и голубая блузка в белый горошек, а волосы подобраны и уложены в высокую прическу. Обычная жизнь дома, со всеми будничными звуками, постепенно возобновлялась.
– Добрый вечер, – сказал Николас.
– Еще раз все сначала, – послышался голос Джоанны.
– Ну, идем? – сказала ему на ходу Селина и с высоко поднятой головой пошла вперед, не обращая внимания на посторонние звуки, как породистая лошадь, которую перед скачками выводят напоказ.
Т.е. псалмы Давида, Псалтырь.
Высокая церковь – направление в Англиканской церкви, тяготеющее к католицизму; придает большое значение обрядности и авторитету духовенства.
Эндрю Марвелл. «К стыдливой возлюбленной» (перевод Г. Кружкова).
Джордж Гордон Байрон. «Дон Жуан» (перевод Т. Гнедия).
Джон Дринкуотер. «Яблоки при луне» (перевод И. Комаровой).
Эдгар Аллан По. «К одной из тех, которые в раю» (перевод К. Балъмонта).