12393.fb2 Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

СТИХОТВОРЕНИЯ

ОДЫ И БАЛЛАДЫ

ИСТОРИЯПеревод П. Антокольского

Железный голос.

Вергилий

I

В судьбе племен людских, в их непрестанной сменеЕсть рифы тайные, как в бездне темных вод.Тот безнадежно слеп, кто в беге поколенийЛишь бури разглядел да волн круговорот.Над бурями царит могучее дыханье,Во мраке грозовом небесный луч горит.И в кликах праздничных, и в смертном содроганьеТаинственная речь не тщетно говорит.И разные века, что братья исполины,Различны участью, но в замыслах близки,По разному пути идут к мете единой,И пламенем одним горят их маяки.

II

О муза! Нет времен, нет в будущем предела,Куда б она очей своих не подняла.И столько дней прошло, столетий пролетело, —Лишь зыбь мгновенная по вечности прошла.Так знайте, палачи, — вы, жертвы, знайте твердо,Повсюду пронесет она бессмертный свет —В глубины мрачных бездн, к снегам вершины гордой,Воздвигнет храм в краю, где и гробницы нет.И пальмы отдает героям в униженье,И нарушает строй победных колесниц,И грезит, и в ее младом воображеньеГорят империи, поверженные ниц.К развалинам дворцов, к разрушенным соборам,Чтоб услыхать ее, сберутся времена.И словно пленника, покрытого позором,Влечет прошедшее к грядущему она.Так, собирая след крушений в океане,Следит во всех морях упорного пловцаИ видит все зараз на дальнем расстоянье —Могилу первую и колыбель конца.1823

ЗАВЕРШЕНИЕПеревод В. Левика

Ubi defuit orbis[446].

I

Так — я перелистал историю народов!Все есть в той книге — скорбь, величье, блеск походов.И дух мой трепетал при смене царств и лет,Когда скрывала тьма мужей великих лица,Гремя, откидывалась медная страница      И век злодеев шел вослед.Теперь ту книгу мы закроем — не пора ли!В надежде пламенной мы сфинкса вопрошали —Немое чудище в личине божества,Но разве разрешит его загадку лира?Лишь кровью и огнем он в летописи мира      Заносит темные слова.

II

И кто поймет их смысл? Искатель правды смелый,Усни, усни, поэт, над лирой онемелой!К чему нести на торг заветной думы плод?Зачем ты пел, скажи, то гневно, то уныло?..      Пытливой мысли нужно было      В движенье увидать народ.Дух революции я вызвал беспокойный?Но хаос надобен, чтоб мир воздвигнуть стройный,Я слышал некий глас в безмолвии ночном,И я воззвал к толпе, чтобы могучим словом      Век отошедший с веком новым      Соединить одним звеном.Народ внимающий необходим поэту —Он должен жечь сердца, будить, вести их к свету,Он должен видеть мир бескрайный пред собой,Он к небу воспарил, раскрыв крыла впервые,      И что ж — он как в родной стихии      Над бездной моря голубой!Он мощь обрел свою. Взмахнув крылом могучим,То волн коснется он, то унесется к тучам,В любой предел стремит безудержный полет.Он в вихре кружится, как буря, чужд покою,      Ногою став на смерч, рукою      Поддерживая небосвод!26 мая 1828 г.

ФЕЯПеревод Э. Линецкой

И королева Маб ко мне явилась тенью.

Когда мы спим, она низводит к нам виденья.

Эм. Дешан. «Ромео и Джульетта»
Будь то Урганда иль Моргана, —Но я люблю, когда во сне,Вся из прозрачного тумана,Склоняет фея стебель станаКо мне в полночной тишине.Под лютни рокот соловьиныйОна поет мне песни те,Что встарь сложили паладины, —И я вас вижу, исполины,В могучей вашей красоте.Она за все, что есть святого,Велит сражаться до конца,Велит сжимать в руке суровойМеч рыцаря, к боям готовый,И арфу звучную певца.В глуши, где я брожу часами,Она, мой вездесущий друг,Своими нежными рукамиЛуч света превращает в пламяИ в голос превращает звук.Она, укрывшись в речке горной,О чем-то шепчет мне тайком,И белый аист, ей покорный,Со шпиля колокольни чернойМеня приветствует крылом.Она у печки раскаленнойСидит со мною в поздний час,Когда на нас из тьмы бездоннойГлядит, мигая утомленно,Звезды зеленоватый глаз.Влечет видений хороводы,Когда блуждаю меж руин,И эхо сотрясает своды,Как будто там грохочут воды,Подобные волнам стремнин.Когда в ночи томят заботы,Она, незрима и легка,Приносит мне покой дремоты,И слышу я то шум охоты,То зов далекого рожка.Будь то Урганда иль Моргана,Но я люблю, когда во сне,Вся из прозрачного тумана,Склоняет фея стебель станаКо мне в полночной тишине.1824

СИЛЬФПеревод И. Озеровой

Гроза обрушилась, шутя,

На беззащитное дитя.

— Откройте, — крикнул он, — я голый!

Лафонтен. «Подражание Анакреону»
«Ты, что жадному взору в окне освещенномВдруг предстала сильфидой в смирении скромном,Отвори мне! Темнеет, я страхом объят!Бледных призраков полночь ведет небосклоном,Дарит душам покойников странный наряд!Дева! Я не из тех пилигримов печальных,Что рассказы заводят о странствиях дальних,Не из тех паладинов, опасных для дев,Чей воинственный клич откликается в спальнях,Будит слуг и пажей, благодарность презрев.Нет копья у меня или палицы быстрой,Нет волос смоляных, бороды серебристой,Скромных четок, меча всемогущего нет.Если дуну отважно я в рог богатырский,Только шепот игривый раздастся в ответ.Я лишь маленький сильф, я дитя мирозданья,Сын весны, первозданного утра сиянье,Я огонь в очаге, если вьюга метет,Дух рассветной росы, поцелуй расставаньяИ невидимый житель прозрачных высот.Нынче вечером двое счастливых шепталиО любви, о горенье, о вечном начале.Я услышал взволнованный их разговор,Их объятья мне накрепко крылья связали,Ночь пришла — а свободы все нет до сих пор.Слишком поздно! Уже моя роза закрылась!Сыну дня окажи ты великую милость —Дай до завтра в постели твоей отдохнуть!Я не буду шуметь, чтобы ты не смутилась,Много места не надо — подвинься чуть-чуть.Мои братья уходят в цветущие чащи,Открывают им лилии сладкие чаши,Травы в чистой росе, как в вечерних слезах.Но куда же бежать мне? Дыханье все чаще:Ни цветов на лугах, ни лучей в небесах!Умоляю, услышь! Ночи темные этиЛовят маленьких сильфов в незримые сети,К белым призракам, к черным виденьям влекут…Сколько сов обитает в гробницах на свете!Сколько ястребов замки в ночи стерегут!Близок час, когда все мертвецы в исступленьеПляшут в немощной ночи при лунном свеченье.Безобразный вампир, полуночный кошмар,Раздвигает бестрепетной дланью каменьяИ могиле приносит могильщика в дар.Скоро карлик, весь черный от дыма и пепла,Снова спустится в бездну бездонного пекла,Огонек промелькнет над стеной камыша,И сольются, чтоб в страхе природа ослепла,Саламандры огонь и Ундины душа[447].Ну, а если мертвец, чтоб от скуки отвлечься,Средь костей побелевших велит мне улечься?!Иль, над страхом смеясь, остановит спирит,Мне прикажет от мирных полетов отречься,В тайной башне мечты и порывы смирит?!Так открой же окно мне, покуда не поздно,Не вели мне отыскивать старые гнездаИ вторжением ящериц мирных смущать!Ну, открой же! Глаза у меня, словно звезды,И признанья умею я нежно шептать.Я красив! Если б ты хоть разок поглядела,Как трепещет крыло мое хрупко и смело!Я, как лилия, бел, я прозрачнее слез!Из-за ласки моей и лучистого телаДаже ссоры бывают порою у роз!Я хочу, чтоб сказало тебе сновиденье(Это знает сильфида), что тщетны сравненья:Безобразна колибри, убог мотылек,Когда я, как король, облетаю владенья, —Из дворца во дворец и с цветка на цветок.Как мне холодно! Тщетно молю о тепле я…Если б мог за ночлег предложить, не жалея,Я тебе мой цветок и росинку мою!Нет, мне смерть суждена. Я богатств не имею, —Их у солнца беру и ему отдаю.Но укрою тебя я во сне небываломШарфом ангела, феи лесной покрывалом,Ночь твою освещу обаянием дня.Будет сон этот нового счастья началом,От молитвы к любви твою душу маня.Но напрасно стекло мои вздохи туманят…Ты боишься, что зов мой коварно обманет,Что укрылся поклонник за ложью речей?!Разве слабый обманывать слабого станет?Я прозрачен, но тени пугаюсь своей!»Он рыдал. И тогда заскрипели засовы,Нежный шепот ответил нездешнему зову.На балконе готическом дама видна…Мы не знаем, кого удостоила крова, —Сильфу или мужчине открыла она!1823

ВЕЛИКАНПеревод И. Озеровой

Даже облака в недоступном небе боятся, что я последую за моими врагами в их лоно…

Мутанабби[448]
О воины! Рожден я был средь галлов смелых.И Рейн переступал мой пращур, как ручей.Меня купала мать в морях обледенелых,И колыбель была из шкур медведей белых,Поверженных отцом, сильнейшим из мужей.Отец мой был силён! Но возраст сгорбил спину,На лоб морщинистый легла седая прядь.Он слаб, он стар! Увы, близка его кончина…И трудно вырвать дуб и вытесать дубину,Чтобы дрожащий шаг в дороге поддержать.Я заменю отца! Хотя умрет он вскоре,Он завещал мне лук, и дротик, и быков.Я по следам отца пойду, осилив горе,И если дуну я на дальний лес со взгорья, —Дыханием сломлю столетний дух стволов.Став отроком едва, я на альпийских кручахТорил себе тропу в нагроможденье скал,И голова моя тогда терялась в тучах,И часто я следил полет орлов могучих,И с голубых небес их прямо в руки брал.Перекрывало гром в грозу мое дыханье,Гасило молнии извилистый полет.Когда резвился кит в бескрайнем океане,Я ждал у берега моей законной даниИ доставал кита, создав водоворот.Ударом удалым учился настигать яАкулу в глубине и ястреба вдали,Медведю смерть несли жестокие объятья,Ломала рысь клыки, но лишь рвала мне платье, —Мне причинить вреда укусы не могли.Но отрочества мне прискучили забавы,И устремлен теперь я к мужеству войны.Проклятья плачущих, победный запах славыИ воины мои с оружием кровавым,Как пробужденья клич, сегодня мне нужны.Во мгле пороховой, в горячке рукопашнойВсё, словно вихрь, войска сметают пред собой,А я встаю один, огромный, бесшабашный,И, как баклан в волну врезается бесстрашный,Ныряю смело я в кровавый, мутный бой.Потом иду, как жнец среди колосьев спелых,И остаюсь один в поверженных рядах.Доспехи — словно воск для великанов смелых,И голый мой кулак легко пробить сумел их,Как узловатый дуб в уверенных руках.Я так силен, что в бой иду без снаряженья,Одетые в металл, мне воины смешны.Из ясеня копье не знает пораженья,И волокут быки мой шлем без напряженья,Когда они в ярмо попарно впряжены.Ненужных лестниц я не строю для осады,Я просто цепи рву у крепостных мостов,Кулак мой, как таран, легко крушит преграды;Когда в пылу борьбы мне ров засыпать надо,Обламываю я ограды городов.Но, как для жертв моих, и мой черед настанет…О воины! Мой труп не бросьте воронью!Пусть гордый горный кряж моей могилой станет.Когда же на хребты здесь чужестранец глянет,Не сможет разглядеть средь многих гор — мою.Март 1825 г.

ПОСЛУШАЙ-КА, МАДЛЕНПеревод И. Озеровой

Любите же меня, покуда вы прекрасны.

Ронсар
Послушай-ка, прекрасная Мадлен!Сегодня день весенних перемен —Зима с утра покинула равнины.Ты в рощу приходи, и снова вдальНас позовет врачующий печальЗвук рога, вечно новый и старинный.Приди! Мне снова кажется, Мадлен,Что, уничтожив зимний белый плен,Весна оттенки пробуждает в розах…Так хочет угодить тебе весна:На вереск ночью вытрясла онаЦветное платье, вымытое в росах.О, если б я овечкой стал, Мадлен,Чтобы затихнуть у твоих колен,Когда коснутся белой шерсти руки!О, если б я летящей птицей стал,Чтоб в бездне неба я затрепетал,Призыва твоего услышав звуки.Когда б я был отшельником, Мадлен,Ко мне бы ты явилась в ТомбеленДля исповеди и для покаянья,Свои уста приблизила б ко мне,Шепча в благочестивой тишинеПро грех вчерашний девичьи признанья.О, если бы я получил, Мадлен,Глаз мотылька моим глазам взамен,То в темноте я стал бы страстно-зорким,И билось бы нескромное крылоВ прозрачное, но прочное стеклоТвою красу скрывающей каморки.Когда выходит грудь твоя, Мадлен,Из плена крепостных корсетных стен,А черный бархат разомкнет объятья, —Стесняясь неприкрытой наготы,Торопишься простосердечно тыНа правду зеркала набросить платье.О, если б захотела ты, Мадлен,Ты воцарилась бы, как сюзерен,Над преданностью слуг, пажей, вассалов.В твоей молельне, радующей глаз,Скрывал бы камни шелк или атлас,Пышнее, чем убранство тронных залов.О, если б захотела ты, Мадлен,То не вербена или цикламенТогда твою бы шляпку украшали,Тогда носила бы корону ты,И вечные жемчужные цветыНа ней бы никогда не увядали.О, если б захотела ты, Мадлен,Дворец бы дал на хижину в обменЯ — граф Роже, я — раб твоей причуды.Но если хочешь, буду пастухом,Вдвоем с тобою в шалаше глухом,Как во дворце, я вечно счастлив буду.14 сентября 1825 г.

ОХОТА БУРГГРАФАПеревод М. Донского

…А старый фавн меж тем

смеялся в старом гроте.

Сегре[449]
Старый бургграф с сенешалем у гроба          Оба.«Готфрид святой, ты для нас господин          Один.В наших лесах уже нету былого          Лова;Если охотничьих дашь нам побед, —          ОбетНыне даю почитать твои мощи.          МощиДай своему, о лежащий в гробу,          Рабу!Рог подарю тебе кости слоновой.          НовыйСклеп возведу с драгоценной плитой          Литой.Будет у гроба всегда для поминок          Инок;Сам средь монашьих паду власяниц          Я ниц!»В склепе сыром выступает из мрака          Рака.Знает бургграф, что избавит обет          От бед.Солнце на небе высоко пылает.          ЛаетСвора борзых: их не кормят псари          С зари.«Паж, пусть печется получше о конях          Конюх.Всыпать в кошель не забыл ты монет?»          «О нет!»«Полно вам, бросьте вы карты и кости,          Гости!Выберет каждый немедля пусть лук          У слуг.Вас в своем замке задумал собрать я,          Братья,Чтоб вам охотничье сердце рожок          Ожег!»Чаши и кубки выносят на блюде          Люди.Вот поварята и повар седой          С едой.Графу ременный стянул наколенник          Ленник;Паж поправляет алмазный аграф,          А графВ рог затрубил, созывая отважных:          ВажныхГрафов имперских и бедных дворян.          Он рьян!С башни графиня рукой белоснежной          НежнойМашет лукаво. Вокруг госпожи —          Пажи.Мост на цепях опустили драбанты.          БантыВетер срывает с беретов и грив,          Игрив.Мчитесь, спасаясь от рыцарской длани,          Лани!Бойтесь, косули, тугой тетивы          И вы!Скачут охотники. Вдруг — к их смятенью —          ТеньюСтройный олень промелькнул, где кусты          Густы.«Гончих спустите по красному зверю!          Верю —Псы нам покажут свою быстроту!          Ату!Ловчие, вы удивитесь награде!          РадиДичи такой ничего, сенешаль,          Не жаль!Нимфа, владычица мира лесного,          СноваМы в твоем царстве. Не будь к нам строга, —          РогаЗверя своим волхованием тайным          Дай нам!Дай, мать охотников, дай, сестра фей,          Трофей!»Вихрем несется скакун андалузский.          УзкийБархатный душит бургграфа камзол.          Он зол.Графские псы самому королю бы          Любы.Дать может волку-грабителю бой          Любой.Мощны их лапы, свирепы их морды.          ОрдыМчат, чтоб, оскаливши бешено пасть,          Напасть.Рощи, прощайте! Прощайте, лужайки!          ШайкеЯростной нужно оленя сгубить,          Убить.Мчится олень, свою резвость удвоя.          Воя,Псы настигают… Отстали на пядь          Опять.Граф разъярен. Он скакать велит слугам          Лугом.Сам же он лесом несется, гоня          Коня.Мнут на лугах скакуны Калатравы          Травы.Топчет охота, гремя и пыля,          Поля.Тяжко храпят от безумной погони          Кони.Вот покатился с конем паладин          Один.Лес! Беглецу путь открой ты к спасенью!          СеньюСвежих ветвей, где царит соловей,          Овей!Гончих собак поредела густая          Стая:Сбились иные, почуяв лису          В лесу.Рыщут они средь кустов и бурьяна          Рьяно.Скоро они след, оставленный тут,          Найдут.Зверь убегает от стаи рычащей          Чащей.Рвут ему сучья бока и живот.          И вот —Озеро видит в лесу он дремучем.          МучимЖаждою, жадно пьет воду олень.          О, лень!Здесь ты царила: склонялись, ленивы,          Ивы,Речка прозрачная, как из стекла,          Текла…Лай, улюлюканье, криков и смеха          Эхо, —Где лишь услышать могли шелест вы          Листвы.Лес оглашен звуком рога знакомым.          КомомСжался олень: его ужас прожег.          Прыжок, —Ив расступились зеленые своды.          В водыПрянул олень. Водоем здесь глубок.          КлубокПсов, потерявших от ярости разум,          Разом —В воду за ним… Это смерти порог.          О, рог!Эхо разносит звук рога победный.          БедныйЗверь, это гибели грозный пророк!          О, рог!Видишь ли ты, что тебя окружили,          ИлиИщешь еще ты к спасенью дорог?          О, рог!Руки тверды у стрелка и жестоко          Око.Целит в тебя он, стянув лук тугой          Дугой.К берегу зверь подплывает усталый.          АлойКровью окрашен, травы стал покров          Багров.К стонам их жертвы охотников глухо          Ухо.Что же, толпа палачей, обнажи          Ножи!Кто же вонзит ему в сердце кинжала          Жало?Первым по праву, бургграф-государь,          Ударь!Вам будет знатный, с бургграфом кто дружен,          Ужин.Ждет уже в замке, сеньор и вассал,          Вас зал.Будут о подвигах петь менестрели.          ТрелиФлейт и гобоев там будут греметь          И медь.Но торжествует убийца твой рано:          РанаИ у него — его честь сражена.          Жена,С мужем скучая суровым и старым,          ДаромВремя не тратит. Смеются над ним          ОднимДвое: графиня и юноша вместе.          МестиРадуйся, бедный олень: у врага —          Рога!

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ[450]Перевод А. Голембы

И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастения земли.

«Бытие»

I

Видали ль тучу вы, чья глубь как ночь черна?В ней бледность — алостью блестящей сменена,В ней сумрак молниями вспорот;Все кажется: летит, бореями гоним,Одетый в грохоты и раскаленный дым,Пылающий мятежный город!К хребтам прильнет она иль к зыбям там, внизу?Иль это дьяволы на огненном возуЛетят, куда влечет стихия?О, ужас бедствия! Ужель в годину грозИспустит молнию таинственный хаосПодобьем огненного змия?

II

Моря! Везде моря! Пространство без границ,Нигде опоры нет крылам усталых птиц,Везде гривастые личиныЗелено-синих волн в безумье неземном:Куда хватает глаз — все ходит ходуномНад смутным обликом пучины!Порою сквозь волны причудливый изгибМерцают плавники непостижимых рыб,С лазурью сплетены живою;Бурунные стада, и пенное руно,И солнце — бронзовым щитом вознесеноВ голубизну над синевою.«Должна ль я осушить моря с моих высот?»«О, нет!» И туча длит свой огненный полет.

III

Залив в обрамлении горном,Зеркальная гладь глубины;Здесь буйволы людям покорны,Здесь песни весельем полны.Живут здесь, вольны и суровы,Охотники и рыболовы, —Цветасты шатров их покровы,А копья и стрелы — грозны!Привольно живется на светеИм, детям любви и добра, —Танцуют кочевники этиВокруг золотого костра.Так отроки, девы, мужчиныЗдесь пляшут, не зная кручины,А пламя меняет личины,Как дивных мечтаний игра!Там девы смуглы и прекрасны,Как сумрак, что их обласкал;Улыбки их зыблются властноВ мерцании медных зеркал.Там руки красавиц ленивыхВерблюдиц доят терпеливых;Там, темные пальцы облив их,Молочный ручей засверкал!Там женщины, словно наяды,Ныряют, не зная стыда.Бродяги, пришельцы, номады,Откуда пришли вы сюда?Там голос кимвалов струится,Там яростно ржут кобылицыИ слиться со ржаньем стремитсяРокочущих волн череда.И облако, на миг застыв в своем пути,Вдруг вопрошает: «Здесь?» В ответ звучит: «Лети!»

IV

Египет! В золоте колосьев он простерСвоих богатых нив пестреющий ковер,Равнина там равнину множит;Там воды севера безмерны и свежи,Песчаный зной сковал там юга рубежи,Два моря эту сушу гложут.Там создал человек три вечные горы.От взора алчного скрывают их шатрыПод мрамором — нетленность праха.И от златых песков до острых их вершинВосходят к небесам ступени в шесть аршин,Шаги гигантского размаха.Здесь розовеет сфинкс, здесь мраморный божокБдит, чтобы жгучий вихрь, песчаный вихрь — не могОбжечь их веки в исступленье.Здесь в гавань шествуют большие корабли,И город-исполин здесь, на краю земли,Омыл гранитные колени.Порою здесь мычит убийственный самум,И слышится порой негромкий щебня шумПод крокодильими ногами.А обелиски здесь полосками рябят,Тигровой шкурою, — когда глядит закатВ Нил, испещренный островами.Закат. Безветрие. В зеркальной глубинеБлаженно отражен мерцающий в огнеШар — весь из золота живого;В румяности небес и в синеве морскойДва солнца царственных уходят на покой,Готовы расточиться снова.«Не здесь ли?» — «Нет, не здесь! Ищи!» И в мире горСмятенье: потрясен синеющий Фавор.

V

Песчаные просторы,Угрюмая тоска,Блуждающие горыСыпучего песка,Что, бурею гонимы,Плывут, неутомимы,Текут, неистощимы,Как знойная река.Лишь, словно отзвук мира,В песков священный станПорою из ОфираВступает караван.И мраморным удавомПо гребням желтоглавымИ по сожженным травамПолзет в мираж-туман.В безводном океанеВзывает к небу плоть:Его пределы-граниОпределил Господь.Он реет над пустыней,Чей воздух в дымке синейКостер — слепой гордынейСтремится проколоть!«Должна ль я в озеро пустыню превратить?»«Нет! — молвит горний глас, — велю я дальше плыть!»

VI

Громадой башенной пески разворотив,Вот возникает вдруг, как исполинский риф,Угрюмый облик Вавилона.Свидетель жалкого ничтожества людей,Окутал тенью он безмерною своейЧетыре гордых горных склона.Здесь лишь развалины угрюмые теперь,Но там, где ветер длил мелодию потерь,Там своды небо подпирали,Там улей был людской, и, смерти вопреки,Там Вавилон вознес над всей землей виткиСвоей чудовищной спирали!Здесь лестницы росли, карабкаясь в зенит,Здесь горы ближние казались ниже плит;По циклопическим ступеням,В сплетенье ярусов, в борьбе гранитных масс,Вздымалось здание, пугающее глазПирамидальным завихреньем!Слонов гигантских взлет гранитный умалил!Казался ящеркой громадный крокодилТем, кто вверху прильнул к карнизу;А пальмы, взросшие на башенном челе,Кивая зрителям, стоявшим на земле,Былинками казались снизу!Возрос безумный лес под сенью крутизны,В проломы древних стен гигантские слоныПроходят чередою мерной,Их сводов не задев, — и вновь уходят прочь.А грифы и орлы витают день и ночьНад этой пасекой безмерной.И туча молвит вновь: «Казнить?» И ей в ответВсевышний: «Вдаль лети! Еще не время, нет!»

VII

Но вот два города неведомых и странныхСпят, беспробудно спят в густых ночных туманахПод наслоеньями дремотных облаков,Со всем, что живо в них, — с семьей своих богов.Уснули люди в них и смолкли колесницы,Над ними лунный свет тревожно серебрится,И предстают очам, заворожённым вдруг,Пилястры, лестницы и гордый акведук;И предстают очам в том мире полутемномСлоны гранитные под куполом огромным:Соитий мерзостных бестрепетный итог,Уродцы-чудища спят у слоновьих ног.Висячие сады, в живых цветах аркады,Деревья черные и резвых волн каскады,И в пышных капищах, меж изразцовых плит,Сонм яшмовых божков — быкоголовых — спит;И храм, где тяжела из цельной глыбы крыша,Где боги бодрствуют, все видя и все слыша,Бронзоголовые, они в полночный часНе поднимают глаз и не смыкают глаз.Палаты пышные и темные аллеи,Где призраки порой являются, белея;И арки, и мосты, и стены, чей повторПриковывает взгляд и поражает взор!Вот в сумрачную высь, как грузные колоссы,Вплывают здания — угрюмые утесы;Но тысячами звезд мерцает горний садНад грузным скопищем чудовищных громад, —И звездный небосвод пылает, чист и ярок,Сквозь кружево земных тысячекратных арок.О, эти города соблазнов адских всех!О, эти торжища неслыханных утех!Под кровлей каждою усладам блуда внемля,Двойною язвою они позорят землю!Однако дремлет все: в презренных городахКаких-то факелов мятется робкий взмах:То пира прежнего разгульная утрата,Полупогасшие светильники разврата!Изгибы грозных стен иль башни-сторожа,В воде отражены, спят, под луной дрожа;И в сутеми равнин — в час поздний или ранний —Лобзаний лепеты и шелесты дыханий,И губы городов, избывших жар дневной,Бормочут ласково в сетях любви земной!И ветер затаил под сенью сикоморыБлагоухания Содома и Гоморры!Но туча черная свершить готова суд,И голос горний ей вещает: «Это тут!»

VIII

Взмывают из тучиЗарницы, что жгучи,Их пламень пунцов!И серные волныБьют, ярости полны,В ступени дворцов,И огнь рыжеглавыйШлет отблеск кровавый,Как гибели зов!Содом и Гоморра!Над гнилью позораВзмыл купол огня!Искуплены тучейИ серою жгучейВаш блуд и возня!И молнии самиСмеются над вами,Клинками звеня!Испуганы люди,Погрязшие в блуде,И падают ниц!Валятся колоссы,Сцепились колесаЗлатых колесниц!И толпы в смятенье:Огня исступленьеНе знает границ!Кичливы и странны,Летят истуканыС надменных твердынь.Мрут люди под шаткойОбрушенной кладкойВ рассветную синь;От стен огневейных,Людской муравейник,Испуганно хлынь!От серного ливня,От гневного бивняУкрыться куда?Всё пламя сметает, —В нем вьется и таетКрыш плоских гряда!И в бликах мгновенныхНа плитах и стенахЯрится беда!Под каждою искройВздымается быстрыйИ властный огонь:Прозрачный и ясный,Безмерно прекрасный,Разнузданный конь!И бронзовый идолИз пламени выдалЖивую ладонь!Забывшие богаВопят близ чертога,Обличья сокрыв!Вдруг зелень и алостьВо тьме заметаласьМеж сернистых грив!И стены и лоно —Как хамелеонаЧешуй перелив!Здесь в корчах утратыПорфиры, агаты,Надгробий туман, —И тяжкий, нескладныйКумир кровожадный —Набо-истукан!День в пламени жаркомПо стенам и аркамПлутает, багрян!Зря маги их, зорки,Влекут на пригоркиЗлых идолов жуть,И жрец их великийВсе тщится туникойОгнь серный задуть!Вновь волны, упрямы,Вздымают их храмыНа гневную грудь!А чуть в отдаленьеУносит стремленьеРазгневанных водПалаты гордыни,И, сбившись в теснине,Рыдает народ,И стены кварталаДробятся усталоИ тают, как лед!На берег греховныйЖрец прибыл верховный:Пылает река!Тиара зарделась,Потом загорелась,Как огнь маяка!Сорвал ее старый,Но вместе с тиаройСгорает рука!Народ изумленный,Огнем ослепленный,Смятеньем объят!Две гавани мертвых,Где волны — в когортахОгнистых громад!Где люди трепещут,Увидев, как блещетРазбуженный ад!

IX

Подобно узнику, что со стены острожнойГлядит, как блещет меч над жалкой головой,Томился Вавилон в миг казни непреложный,Двух алчных городов сообщник роковой.Всем слышен был раскат таинственного гулаВ том мрачном городе за цепью дальних гор, —Всем, вплоть до мертвецов во мгле подземных нор:Весь потрясенный мир казнь эта ужаснула!

X

Безжалостный огонь! Огня коварный плен:Никто не смог бежать из этих подлых стен, —В отчаянье вздымая руки,Вопили, жалкие, — взывала к небу плоть, —И вопрошали все: чей мстительный господьОбрек их на такие муки?Сей огнь божественный, сей гневный огнь живойПовис как грозный меч над каждой головой —Над всею воющей оравой!Взывают, мерзкие, к божкам своих проказ,Но гневный вихрь плюет в зрачки гранитных глазСвоею огненною лавой!Так истребила всё пожара крутоверть,Людей и пажити — всё поглотила смерть!И самый след существованьяГосподь карающий огнем испепелил;И вихрь неведомый в ту полночь изменилХребтов окрестных очертанья.А нынче пальма там взирает со скалы:Унылая, кладет на крылья душной мглыСвои желтеющие листья.И там, где грешные роились города,Былого зеркалом — спит озеро из льда,Дымясь под жертвенною высью!Октябрь 1828 г.

ЭНТУЗИАЗМПеревод А. Ревича

Смелее, юноша! Вперед!

Андре Шенье
Прощайте! Час настал! Нас Греция зовет!За боль твою и кровь, страдающий парод,          Платить придется басурманам!Свобода! Кровь за кровь! Друзья мои, пора!Тюрбан обвил чело! И сабля у бедра!          Уже оседлан конь! Пора нам!Когда? Сегодня же! Наш срок определен.По коням! Рысью марш! И на корабль — в Тулон!          Нам крылья бы — и мы у цели!Хотя бы часть полка нам прежнего собрать,И оттоманский тигр, завидев нашу рать,          Умчится прочь резвей газели!Командуй же, Фавье![451] Исполни эту роль!Ты строй умел водить, как ни один король!          Мастак в делах такого рода,Ты тенью римлянина среди греков стань!Испытанный солдат, в твою вложили длань          Судьбу несчастного народа!Французские штыки и весь оркестр войны —Орудья и картечь, стряхните ваши сны!          Пора! Вы слишком долго спали!Воспряньте, скакуны, чей топот словно гром,Ружье и пистолет с оттянутым курком          И сабли из упругой стали!Скорей увидеть бой! Скорее в первый ряд!Туда, где всадники турецкие летят          На всполошенный строй пехоты,Где сталь дамасская над гривой скакунаСверкнет — и голова бойца отсечена!          Смелей!.. Поэт, поэт! Ну что ты?Конечно, где уж нам сражаться на войне?Меж старцев и детей сегодня место мне.          Дрожу от вздоха непогоды,Как лист березовый в осенней желтизне,Летящий на ветру, скользящий по волне.          Как сон, мои проходят годы.Весь мир — моя мечта: луга, холмы, леса.Весь день мне слышатся свирелей голоса          И мирный шум дубов старинных.Когда в долины мгла вечерняя ползет,Люблю глядеть в стекло озерных светлых вод,          Где тучи плавают в глубинах.Люблю одетую в туман, как в пелену,Луну багровую. И светлую луну          У облака на самой кромке.На ферме полночью люблю скрипучий бегЗакутанных во тьму нагруженных телег,          Когда их лай встречает громкий.1827

ПЛЕННИЦАПеревод А. Ревича

Щебет птиц был благозвучен, как стихи.

Саади. «Гюлистан»
В краю моей неволиМила мне эта даль,Маисовое поле,Волны морской печальИ ярких звезд мильоны.Но стены непреклонны,И замер страж бессонный,Чьей сабли светит сталь.На что мне евнух старый?Я и сама б моглаНастроить лад гитары,Глядеться в зеркала.Без грусти бы ушла яК полям родного края,Где, юношам внимая,Была я весела.И все-таки на югеСветло душе моей,В окно не рвутся вьюги,И летний дождь теплей.Здесь все подобно чуду,И светляки повсюдуНа зависть изумрудуГорят среди стеблей.У Смирны лик царицы,Ее наряд богат,И весен вереницыНа зов ее летят,И, как соцветья в чаще,Архипелаг манящийНа синеве блестящейПритягивает взгляд.Мне нравятся мечетиИ флаги в вышине,Игрушечные этиМилы домишки мне,И любо мне украдкойМечте предаться сладкой,За занавеской шаткойКачаясь на слоне.Здесь, в сказочном сералеДуше моей слышныГлухие звуки дали,Неясные, как сны.Быть может, это джинны,Покинув дол пустынный,Свели в напев единыйВсе вздохи тишины?Люблю я запах пряный,Заполонивший дом,И шепот неустанныйДеревьев за окном,И всплеск струи студенойПод пальмовою кроной,И минарет — колонной,И аиста на нем.Как весело над лугомКружится пляска дев,И сладостен подругамИспанский мой напев,Их круг струится зыбкий,Их смех нежнее скрипки,И светятся улыбкиВ тени густых дерев.Но мне всего дороже,Вдыхая бриз ночной,Сидеть в мечтах на ложе,Глядеть в простор морской,Где свет луны лучистыйЛежит на глади чистой,Как веер серебристый,Колеблемый волной.7 июля 1828 г.

ЛУННЫЙ СВЕТПеревод А. Ревича

Благосклонно молчанье луны.

Вергилий
Играет лунный свет на гребнях бурных вод.В раскрытое окно струится ветер свежий.Султанша смотрит в ночь, где море вдоль прибрежийИ среди черных скал седой узор плетет.Гитара под рукой затихла. И ни звука.Но что там вдалеке?.. Какой-то всплеск иль зов?Возможно, тишину уснувших острововТревожит веслами тяжелая фелука?А может быть, баклан ныряет под волну,Весь в брызгах, весь дождем осыпан серебристым?А может, пролетел какой-то джинн со свистомИ глыбы старых стен обрушил в глубину?Ну что у стен дворца так волны возмутило?Нет, это не баклан, обрызганный волной,Не камни древние, не шумных весел строй,Несущих парусник, когда висят ветрила.Тяжелые мешки, откуда плач плывет.Их море приняло в свои объятья смело.Там что-то двигалось, похожее на тело…Играет лунный свет на гребнях бурных вод.2 сентября 1828 г.

ЧАДРАПеревод Г. Шенгели

Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

Шекспир

Сестра

Что, братья, стало нынче с вами?Легла забота на чело,И, точно траурное пламя —Глаза сверкают тяжело;Вы пояса почти сорвалиИ много раз, видала я,Наполовину обнажалиСвоих кинжалов лезвия.

Старший брат

Не подымалась ли вчера чадра твоя?

Сестра

О, я из бани возвращалась,Из бани возвращалась я,От глаз гяуров укрывалась,Лицо в густой чадре тая;Но душны наши паланкины,Я от жары изнемоглаИ лишь на миг, на миг единый,Лишь край чадры приподняла.

Второй брат

А там мужчина был? глядел из-за угла?

Сестра

Да… кажется… но дерзким взглядомМеня коснуться он не мог!..Вы шепчетесь? Вы встали рядом!Ужель меня постигнет рок?Вам крови надо? О, за что же?Клянусь, меня не видел он!Ужель сестру убить без дрожиЖестокий вам велит закон?

Третий брат

Гляди: он весь в крови — закатный небосклон!

Сестра

Нет, пощадите! Умоляю!Ах! в грудь — четыре лезвия!Я вам колени обнимаю!Чадра моя, чадра моя!..О, поддержите! Нету силы!По пальцам — крови жаркий бег!Темно в глазах… чадра могилыСпустилась у бессильных век.

Четвертый брат

И этой не поднять тебе чадры вовек!1 сентября 1828 г.

КУПАЛЬЩИЦА ЗАРАПеревод Е. Полонской

Лучи на лик ее сквозь ветви темной чащи

Бросали тень листвы, от ветра шелестящей.

Альфред де Виньи
Зара в прелести ленивой      ШаловливоРаскачалась в гамакеНад бассейном с влагой чистой,      Серебристой,Взятой в горном ручейке.С гамака склонясь к холодной      Глади водной,Как над зеркалом живым,Дева с тайным изумленьем      ОтраженьемВосхищается своим.Каждый раз, как челн послушный      Свой воздушныйСовершает легкий путь,Возникают на мгновенье      В отраженьеНожка белая и грудь.Осторожно, но отважно      Холод влажныйЗара ножкою толкнет:Отраженье покачнется —      ЗасмеетсяЗара, чуя холод вод.Спрячься под листвою темной,      Гость нескромный!Омовенье совершив,Выйдет Зара молодая,      Вся нагая,Грудь ладонями прикрыв.Как прекрасное виденье,      Остановится, — но вдругНа мгновеньеЗатрепещет влажным телом —      И несмелоОзирается вокруг.Вот она стоит под ивой      И пугливоЛовит слухом ветерок,Пролетит ли шмель над нею —      Вспыхнет, рдея,Как гранатовый цветок.Видишь все, что закрывало      Покрывало,В голубых ее глазахСловно искры пробегают, —      Так играютЗвезды в синих небесах.Отряхнулась, и, как слезы      С листьев розы,Дождь по телу пробежал,Словно жемчуг драгоценный      На коленаС белой шеи вдруг упал.Но ленивица лукава      И забавыНе желает прерывать,Над водой прозрачной рея,      Все быстрееНачинает напевать:«Если б я была султаншей      Или ханшей,Я не мылась бы в пруде,А в купальне золоченой,      Возле трона,В амброй пахнущей воде.В сетке шелковой, атласной      ЕжечасноЯ летала бы, как пух,На тахтах спала богатых,      В ароматах,Чтоб захватывало дух.В ручейке с волною зыбкой      Юркой рыбкойЯ б резвилась поутру,Не боясь, что кто-то может      Потревожить,Подсмотреть мою игру.Пусть рискует головою,      Кто со мноюПознакомиться готов, —Встретит сабли стражей черных,      Мне покорных,И свирепых гайдуков!Я смогу без наставлений      В милой лениБросить где-нибудь в углуПару вышитых сандалий,      Чтоб лежалиВместе с платьем на полу».Так, по-царски наслаждаясь,      КолыхаясьНад водою взад-вперед,Попрыгунья позабыла      БыстрокрылыйВечный времени полет.Ливень брызг она небрежно      Ножкой нежнойПосылает на песок,Где свернулся змейкой черной      Весь узорныйПозабытый поясок.Между тем ее подружки      Друг за дружкойНаправляются в поля;Вот их ветреная стая,      Пробегая,Песню завела, шаля.И летит через ограды      ВиноградаВместе с песенкой упрек:«Стыдно девушке ленивой,      Нерадивой,Что не встала к жатве в срок!»Июль 1828 г.

ОЖИДАНИЕПеревод А. Ревича

Esperaba desesperada[452].

Взбирайся, белочка, по сучьям.Не бойся, лезь по веткам к тучам,На дуб высокий — к небесам.Ты, аист, обитатель крыши,Взлети скорей к церковной нише,Оттуда к звоннице и выше —На крепость, к башенным зубцам.Покинь гнездо, орел могучий,Взлети над каменною кручейТуда, где вечный снег и лед.Проснись и ты на ложе мшистомИ, как всегда, в рассвете мглистомВзмой, жаворонок, с громким свистом,Лети в голубизну высот!Теперь, когда под вами крона,Крутые стены бастиона,Скалистый склон, земной простор,Взгляните! Вам видны туманы,Перо на шляпе, конь буланый?Быть может, это мой желанныйЛетит ко мне во весь опор?1 июня 1828 г.

РЫЖАЯ НУРМАГАЛЬПеревод Г. Шенгели

Нет такого дикого зверя, которого там не было бы.

Хуан Лоренсо Сегура де Асторга[453]
Меж черных скал холма крутого,Ты видишь, — роща залегла;Она топорщится сурово,Как завиток руна густогоМежду крутых рогов козла.Там, в темноте сырой и мглистой,Таятся тигры, там рычатШакал и леопард пятнистый,Гиены выводок нечистыйИ львица, спрятавшая львят.Там чудища — отрядом целым:Там василиск, мечтая, ждет,Лежит бревном оцепенелымУдав и рядом — с тучным телом,С огромным брюхом — бегемот.Там змеи, грифы с шеей голойИ павианов мерзкий круг —Свистят, шипят, жужжат, как пчелы,И лопоухий слон тяжелыйЛомает на ходу бамбук.Там каждой место есть химере;В лесу — рев, топот, вой и скок:Кишат бесчисленные звери,И слышен рык в любой пещере,В любом кусте горит зрачок.Но я смелей пошел бы в горы,В лес этот дикий, в эту даль,Чем к ней, чьи безмятежны взоры,Чей добр и нежен лепет скорый, —Чем к этой рыжей Нурмагаль!25 ноября 1828 г.

ДЖИННЫПеревод Г. Шенгели

Как журавлиный клин летит на юг

С унылой песней в высоте нагорной,

Так предо мной, стеная, несся круг

Теней, гонимых вьюгой необорной.

Данте[454]
Порт сонный,Ночной,ПлененныйСтеной;Безмолвны,Спят волны, —И полныйПокой.Странный ропотВзвился вдруг.Ночи шепот,Мрака звук,Точно пеньеИ моленьеДуш в кипеньеВечных мук.Звук новый льется,Бренчит звонок:То пляс уродца,Веселый скок.Он мрак дурачит,В волнах маячит,По гребням скачет,Встав на носок.Громче рокот шумный,Смутных гулов хор.То звонит безумноПроклятый собор.То толпы смятённойГрохот непреклонный,Что во тьме бездоннойРазбудил простор.О боже! Голос гроба!То джинны!.. Адский вой!Бежим скорее обаПо лестнице крутой!Фонарь мой загасило,И тень через перилаМетнулась и застылаНа потолке змеей.Стая джиннов! В небе мглистомЗаклубясь, на всем скакуТисы рвут свирепым свистом,Кувыркаясь на суку.Этих тварей рой летучий,Пролетая тесной кучей,Кажется зловещей тучейС беглой молньей на боку.Химер, вампиров и драконовСлетались мерзкие полки.Дрожат от воплей и от стоновСтаринных комнат потолки.Все балки, стен и крыш основыСломаться каждый миг готовы,И двери ржавые засовыИз камня рвут свои крюки.Вопль бездны! Вой! Исчадия могилы!Ужасный рой, из пасти бурь вспорхнув,Вдруг рушится на дом с безумной силой.Всё бьют крылом, вонзают в стены клюв.Дом весь дрожит, качается и стонет,И кажется, что вихрь его наклонит,И оторвет, и, точно лист, погонит,Помчит его, в свой черный смерч втянув.Пророк! Укрой меня рукоюТвоей от демонов ночных, —И я главой паду седоюУ алтарей твоих святых.Дай, чтобы стены крепки были,Противостали адской силе,Дай, чтобы когти черных крылийСломились у окон моих!Пролетели! Стаей чернойВьются там, на берегу,Не пробив стены упорной,Не поддавшейся врагу.Воздух все же полон праха,Цепь еще звенит с размаха,И дубы дрожат от страха,Вихрем согнуты в дугу!Шум крыл нетопыриныхВ просторах без границ,В распахнутых равнинахСлабее писка птиц;Иль кажется: цикадаСтрекочет в недрах садаИли крупинки градаСкользят вдоль черепиц.Этот лепет слабый —Точно ветерок;Так, когда арабыТрубят в дальний рог, —Дали, все безвестней,Млеют нежной песней,И дитя чудеснейГрезит долгий срок.Исчадий адаБыстрей полет:Вернуться надоПод адский свод;Звучанье рояСейчас такое,Как звук прибояНезримых вод.Ропот смутен,Ослабев;БесприютенВолн напев;То — о грешнойВ тьме кромешнойПлач утешныйЧистых дев.Мрак слышитНочной,Как дышитПрибой,И вскореВ простореИ в мореПокой.28 августа 1828 г.

ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ

ПРЕЗРЕНИЕПеревод П. Антокольского

Я против всех, и все против меня.

«Романс об Арьясе»

I

Кто знает, как много работы бесчестной,Отчаянной зависти, лжи повсеместной,Глухой неприязни за каждым углом,Как умные люди исполнены дури,Какие безумствуют черные бури      Вкруг этого юноши с ясным челом!Он мимо идет. А меж тем уже рядомСплетенные змеи с погибельным ядом,И друг изменяет, и ближний солжет,И заговор зреет, и, прячась в засаде,Готов уже кто-то накинуться сзади, —      Но юноша смотрит вперед.А если души чья-то брань и коснется,Крыло его пламенем гневным рванется,Внезапная молния ринется в тьму, —Но прежде чем вырвется лава наружу,Но прежде чем руки прибегнут к оружью,      Он сам усмехнется и скажет: «К чему?»Он вспомнит, лишь стоит в былое вглядеться,Свободу и юность, отчизну и детство,И лиру, и сцену в гирляндах огней,И Наполеона, что был нам кумиром,И многих, покуда не понятых миром,      Властителей будущих дней.

II

Ну что же, завистники! Слепо и тщетноТеснитесь вкруг гения стаей несметной!Раскаянья нет. Перемирия нет.Начните сначала! Удвойте старанья!Победой своей наслаждайтесь заране!      Поет и не слышит и грезит поэт.Все ваши стенанья и вопли глухиеНичто перед силой творящей стихии.Хор славы не слажен и многоголос.И демонов крики, и ангелов пенье, —Все это — на площади людной скрипеньеVНесчастных каретных колес.Он вас и не знает. Он скажет, пожалуй,Что летом кузнечикам петь надлежало,Что розам шипы отрастила весна,Что он и кузнечика не уничтожит,Что, кажется, роза в Бенгалии может      Цвести без шипов, да не пахнет она.Да что разбираться! — Друзья ли, враги ли,Любой успокоится в тесной могиле.Души вдохновенной не тронут ужеНи лавры, ни трон, ни победные клики.Любое венчанье земного владыки      Поэт презирает в душе.До хрипа кричали вы, — нет ему дела.Ведь горькая пена кормы не задела.Ступайте, не помнит он ваших имен.Трясли его зданье, губили работу,Дошли до одышки, до смертного пота, —      Не знает о вашей усталости он.

III

Захочет, — и вашим ученым писакамОдним только взглядом, одним только знаком      Их выклики в глотку вобьет,Придет и смешает их скопище грубо,Как ветер морской, и, куда ему любо,      В далекую даль унесет.Несчетные полчища ваши в смятенье.Он всех покрывает одной своей тенью,      Одним мановеньем ресниц,Одним дуновением с горной вершиныСметает он крохотный танец мышиный,      И всех повергает он ниц.Светильники, ярко горящие в храме,Кумиры в цветах над ночными пирами,      Очаг ваш, хранящий огонь,Ваш блеск, если даже других ослепит он, —Все меркнет от искры, что выбьет копытом      Его пролетающий конь.26 апреля 1830 г.

* * *

«Впустите всех детей. О, кто сказать посмеет…»Перевод А. Ахматовой

Sinite parvules venire ad me.

Iesus[455]
Впустите всех детей. О, кто сказать посмеет,Что резвый детский смех лазурный шар развеет,          Мной сотворенный в тишине?Друзья, кто вам сказал, что игры их и крикиТревожат гордых муз божественные лики?          Бегите, малыши, ко мне!Резвитесь вкруг меня, кричите и пляшите!Мне взор ваш заблестит, как в полдень луч в зените.          Ваш голос труд мой усладит.Ведь в мире, где живем без радости и света,Лишь детский звонкий смех, звуча в душе поэта,          Глубинный хор не заглушит.Гонители детей! Вам разве неизвестно,Что каждый, в хоровод детей войдя чудесный,          Душой становится нежней?Иль мните, что боюсь увидеть пред собоюСквозь творческие сны, где кровь течет рекою,          Головки светлые детей?Сознайтесь! Может быть, настолько вы безумны,Что вам теперь милей, чем этот гомон шумный,          Дом опустелый и немой?Детей моих отнять? Осудит жалость это, —Улыбка детская нужна душе поэта,          Как светоч темноте ночной!Не говорите мне, что крик детей веселыйНаитий заглушит священные глаголы,          Что песню шепчет тишина…Ах! что мне, муза, дар поэзии и слава!Бессмертье ваше — тлен, тщеславная забава, —          Простая радость мне нужна.И я не жду добра от жребия такого, —Зачем мне вечно петь для отзвука пустого,          И для тщеславных петь забав,И горечь пить одну, и скуку, и томленье,И искупать весь день ночные сновиденья,          Могиле славу завещав!Куда милее мне в кругу семейном радость,Веселье детское и мирной жизни сладость;          Пусть слава и стихи моиИсчезнут, смущены домашней кутерьмою,Как перед школьников ватагой озорною          Взлетают к небу воробьи!О нет! Среди детей ничто не увядает,И лютик, радуясь, быстрее раскрывает          Свой золотистый лепесток,Свежей баллады слог, и на крылах могучихВзмывают оды ввысь, парят в гремящих тучах          Отряды величавых строк.Стихи средь детских игр — и звонче и нетленней,Благоуханный гимн цветет, как сад весенний,          А вы, что умерли душой,Поверьте мне, друзья, стихам на этом светеПоэзию дают резвящиеся дети,          Как зори поят луг росой.Сбегайтесь, дети! Вам — и дом, и сад зеленый!Ломайте и полы, и стены, и балконы!          И вечером и по утрамНоситесь радостно, как полевые пчелы,Помчится песнь моя и с ней мой дух веселый          По вашим молодым следам!Есть нежные сердца, к житейскому глухие,Им сродны голоса и звуки золотые,          Те, что услышаны в тиши,Обрывки яркие симфонии могучей,В ней гул морских валов и листьев рой летучий,          Святая музыка души.Каков бы ни был мир грядущих поколений,И нужно ль вспоминать или искать забвений,          Карает иль прощает бог, —Я жить хочу всегда с моей мечтой на свете,Но только в доме том, где обитают дети,          Чтоб гомон их я слышать мог.И если ту страну увижу в жизни снова,Страну, чье возлюбил я царственное слово,          Чьи скалы радуют меня,Где в детстве видел я полки Наполеона,Сады Валенсии и крепости Леона,          Испания — страна моя!О, если посещу я снова край старинный,Где римский акведук протянут над долиной,          Где древни призраки дворцов, —Пусть вновь везут меня под сводом золоченымПовозок, что всегда полны сребристым звоном          Веселых круглых бубенцов.11 мая 1830 г.

* * *

«Когда мой фолиант, что на ночь я листаю…»Перевод Инны Шафаренко

Куда мне путь направить?

Байрон
Когда мой фолиант, что на ночь я листаю,Иль повседневные домашние дела,Иль шум людской толпы, в котором смутно таютТо чей-то смех, то крик, то ропот, то хвала,Иль суетных забот пустое мельтешенье,Заполнившее ход обычных, серых дней,Окутав пеленой мое воображенье,Надолго скроют свет от глаз души моей,Она, соскучившись и гневно топнув ножкой,Вдруг убегает прочь, беспечна и легка,Но всякий раз — одной и тою же дорожкой, —Как конь, который сам привозит седока;Она бежит туда, где под ветвистым кленомСредь бликов солнечных и птичьих голосовНа ветке ждет мечта — и за щитом зеленымС ней вместе прячется в густой тени лесов.27 июня 1830 г.

* * *

«Порой, когда все спит, я в тихом созерцанье…»Перевод Инны Шафаренко

Порой, когда все спит, я в тихом созерцаньеПод синим куполом, струящим звезд мерцанье,          Сижу и слушаю неясный шум ночной…Часы летят, меня крылами задевая,А я, забыв о них, смотрю, как цепь живая          Созвездий и планет кружится надо мной;За пляской дальних солнц слежу, слежу глазами,И верю: для меня горит лучей их пламя,          Их тайный смысл понять мне одному дано.О, пусть я только тень в унылой жизни бренной,Но в этот дивный миг я — властелин вселенной          И в небе для меня сиянье зажжено!Ноябрь 1829 г.

* * *

«Друзья, скажу еще два слова — и потом…»[456]Перевод Э. Линецкой

Плачь, добродетель, если я умру!

Андре Шенье
Без грусти навсегда закрою этот том.Похвалят ли его или начнут глумиться?Не все ль равно ключу, куда струя помчится?И мне, глядящему в грядущие года,Не все ли мне равно, в какую даль, кудаДыханье осени умчит остатки лета —И сорванный листок, и вольный стих поэта?Да, я пока еще в расцвете лет и сил.Хотя раздумья плуг уже избороздилМорщинами мой лоб, горячий и усталый, —Желаний я еще изведаю немало,Немало потружусь. В мой краткий срок земнойНеполных тридцать раз встречался я с весной.Я временем своим рожден! И заблужденьяВ минувшие года туманили мне зренье.Теперь, когда совсем повязка спала с глаз,Свобода, родина, я верю только в вас!Я угнетение глубоко ненавижу,Поэтому, когда я слышу или вижу,Что где-то на земле судьбу свою клянетКровавым королем истерзанный народ;Что смертоносными турецкими ножамиУбита Греция, покинутая нами;Что некогда живой, веселый ЛиссабонНа пытку страшную тираном обречен;[457]Что над Ирландией распятой — ворон вьется;[458]Что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется;[459]Что Дрезден борется с ничтожным королем;[460]Что сызнова Мадрид объят глубоким сном;[461]Что крепко заперта Германия в темницу;Что Вена скипетром, как палицей, грозитсяИ жертвой падает венецианский лев,[462]А все кругом молчат, от страха онемев;Что в дрему погружен Неаполь;[463] что АльбаниКатона заменил;[464] что властвует в МиланеТупой, бессмысленный австрийский произвол;Что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол;[465]Что царский ставленник над мертвою ВаршавойТворит жестокую, постыдную расправуИ гробовой покров затаптывает в грязь,Над телом девственным кощунственно глумясь, —Тогда я грозно шлю проклятия владыкам,Погрязшим в грабежах, в крови, в разврате диком!Я знаю, что поэт — их судия святой,Что муза гневная могучею рукойИх может пригвоздить негодованьем к трону,В ошейник превратив позорную корону,Что огненным клеймом отметить может ихНа веки вечные поэта вольный стих!Да, муза посвятить себя должна народу!И забываю я любовь, семью, природу,И появляется, всесильна и грозна,У лиры медная, гремящая струна!Ноябрь 1831 г.

ПЕСНИ СУМЕРЕК

ПИРЫ И ПРАЗДНЕСТВАПеревод В. Бугаевского

Огромен зал. Столу нет ни конца, ни края.Здесь празднества идут, и, вечно возникая,Волшебный длится пир, сияющий игройБокалов, серебра, посуды золотой.За пиршественный стол лишь мудрый не садится,Зато отыщешь там все возрасты, все лица:И воинов-рубак суровые черты,Юнцов безусых, дев лилейной красоты,Лепечущих детей и стариков брюзжащих,Томимых голодом и с жадностью едящих;И всех жаднее те, чей рот уже прогнил,И те, кто и зубов еще не отточил.Султаны, кивера, победные знамена,Орлы двуглавые, лев с золотой короной,И россыпь звездная на ржавчине щита,Рой пчел на багреце и лилий чистота,Шевроны и мечи, цепей и копий груды —Все то, что на гербах начертано причудой, —Крылатый леопард, серебряный грифон, —Все в пляске кружится, цепляясь за плафон,И, арабесками к ногам гостей спускаясь,Бесстыдно к чашам льнет, нектаром упиваясь.Полотнища флажков спадают с потолкаК сидящим за столом, чтоб легче ветеркаКоснуться их волос, — так ласточка крыламиКасается травы, порхая над лугами.И все поет, звучит и светится вокруг,В магический клубок сплетая свет и звук.Летит в лазурь небес гул празднества нестройный…Венки, гирлянды роз… Воздвигнуть трон достойныйПирующий спешит тщеславью своему,И, цепью страшною прикованный к нему,Уйти бы рад иной, да цепь все тяжелее, —И крепче всех гостей хозяин скован ею.Всесильная любовь, которая подчасВ титанов иль в богов преображает насИ в дивном пламени своем, смешав дыханьеМужчин и женщин, плоть приводит в содроганье;И похоть — оргий дочь, чей взор, сжигая кровь,Бессильно гаснет днем, чтоб ночью вспыхнуть вновь;Охоты бешенство, зеленые просторы,Призывный клич рогов, псари и гончих своры,Альковы, где шелка, кедр, бархат, анемонВновь будят чувственность и отгоняют сон,Чтоб, женщину раздев, затейливые игрыМогли вы с ней вести на мягкой шкуре тигра;Дворцы надменные, безумные дворцы —Чьей наглой роскошью пленяются глупцы,И парки, где вдали за дымкой синеватойСредь нежной зелени мелькает мрамор статуй,Где рядом с тополем раскинул ветви вяз,Где струны над прудом звучат в вечерний час;Стыдливость красоты, сдающейся без боя,Честь судей, что ведут торг истиной святою,Восторги зрителей, смиренных жалкий страх,Высокомерье тех, кто держит власть в руках,И зарево войны, волненья и тревогиПоходов и боев; полип тысяченогий —Пехота, что идет, все повергая ниц,Разноголосый гул огромнейших столицИ все, чем армии и города затмилиЛазурный свод небес, — дым, гарь и клубы пыли;И чудо из чудес, Левиафан-бюджет,С утробой, вздувшейся от множества монет,И золотом из ран своих кровоточащий,Но вечно жаждущий и новых жертв просящий, —Вот яства дивные, которые вокругНа блюдах золотых разносят сотни слуг.Но яства новые, внизу, в подвале черном,В лаборатории своей, склонясь над горном,Готовит для гостей искусною рукойУгрюмый чародей, зовущийся Судьбой.Хоть вечно требует каприз амфитрионаВсе новых блюд и яств, но, ими пресыщённый,Не знает гость иной, чего б еще поесть;Тут для пирующих один советчик есть —Их совесть или то, что совестью зовется.Она их зоркий гид, но так уже ведется,Что няньки будущих владык и королейГлаза во время игр выкалывают ей.Так вот избранники, властители вселенной,Чья жизнь полна чудес и счастье неизменно.Вот празднество богов… Как дивно все кругом,Как сладко все пьянит на пиршестве таком,Как в этой роскоши, скользя мгновенной тенью,Обворожают вас волшебные виденья,Как озаряет смех, что льется без конца,Блаженной радостью счастливые сердца.Как жадный взор спешит полнее насладитьсяВсем, что пылает здесь, сверкает и струится.Но вдруг в тот час, когда хмельные струны лирВас, кажется, забыть заставили весь мир,Когда уже весь зал — со слугами, гостями —Стал факелом живым, пылающим цветами,И льется музыка все звонче и сильней, —Увы, когда уже достигнут апогейРазгула пьяного и только и осталось,Чтоб это сборище еще поиздевалосьНад мерзнущей внизу толпою бедняков, —Вдруг с лестницы летит невнятный шум шагов,Там кто-то близится, стоит у входа в залу —Нежданный гость, хоть ждать его и надлежало.Не закрывать дверей… Пошире их открыть…Кто путь пришедшему посмеет преградить!С ним спорить нечего… Там смерть или изгнанье,Могила черная иль горести скитаний!Приходит смерть с косой, изгнанье держит плеть,Но призрак не дает себя и разглядеть.И, затмевая все огромной страшной тенью,По залу он идет, притихшему в смятенье,И, мигом отыскав добычу средь гостей, —Подчас из тех, кто был в тот вечер всех пьяней, —Уносит прочь ее с примолкнувшего пира,Не дав ей даже с губ стереть остатки жира.29 августа 1832 г.

КАНАРИСУ[466]Перевод П. Антокольского

Как легко мы забыли, Канарис, тебя!Мчится время, про новую славу трубя.Так актер заставляет рыдать иль смеяться,Так господь вдохновляет любого паяца:Так, явившись в революционные дни,Люди подвигом дышат, гиганты они,Но, швыряя светильник свой яркий иль чадный,Одинаково скроются в мрак беспощадный.Меркнут их имена средь житейских сует.И пока не появится сильный поэт,Создающий вселенную словом единым,Чтоб вернуть ореол этим славным сединам, —Их не помнит никто, а толпа, что вчера,Повстречав их на площади, выла «ура»,Если кто-нибудь те имена произносит,«Ты о ком говоришь?» — удивленная спросит.Мы забыли тебя. Твоя слава прошла.Есть у нас и шумней и крупнее дела,Но ни песен, ни дружбы былой, ни почтеньяДля твоей затерявшейся в памяти тени.По складам буржуа твое имя прочтет.Твой Meмнон онемел[467], солнце не рассветет.Мы недавно кричали: «О слава! О греки!О Афины!..» — мы лили чернильные рекиВ честь героя Канариса, в честь божества.Опускается занавес пышный. ЕдваОтпылало для нас твое славное дело,Имя стерлось, другое умом завладело.Нет ни греков-героев, ни лавров для них.Мы нашли на востоке героев иных.Не послужат тебе ежедневно хваламиЖурналисты, любое гасящие пламя, —Журналистам-циклопам который уж разОдиссей выжигает единственный глаз.Просыпалась печать что ни утро, бывало,Разрушала она, что вчера создавала,Вновь державной десницей ковала успех,Справедливому делу — железный доспех.Мы забыли.                        А ты, — разве ты оглянулся,Когда вольный простор пред тобой развернулся?У тебя есть корабль и ночная звезда,Есть и ветер, попутный и добрый всегда,Есть надежда на случай и на приключенье,Да к далеким путям молодое влеченье,К вечной смене причалов, событий и мест,Есть веселый отъезд и веселый приезд,Чувство гордой свободы и жизни тревожной.Так на парусном бриге с оснасткой надежнойТы узнаешь излучины синих дорог.Так пускай же в какой-то негаданный срокОкеан, разгрызающий скалы и стены,Убаюкает бриг белой кипенью пены;Так пускай ураган, накликающий тьму,Взмахом молнийных крыльев ударит в корму!У тебя остаются и небо и море,Молодые орлы, что царят на просторе,Беззакатное солнце на весь круглый год,Беспредельные дали, родной небосвод.Остается язык, несказанно певучий,Ныне влившийся в хор итальянских созвучий, —Адриатики вечно живой водоем,Где Гомер или Данте поют о своем.Остается сокровище также иное —Боевой ятаган, да ружье нарезное,Да штаны из холста, да еще тебе данКрасный бархатный, золотом шитый кафтан.Мчится бриг, рассекает он пенную влагу,Гордый близостью к славному архипелагу.Остается тебе, удивительный грек,Разглядеть за туманами мраморный брегИль тропинку, что жмется к прибрежным откосам.Да крестьянку, лениво бредущую с возом,Погоняя прутом своих кротких быков,Словно вышла она из далеких веков,Дочь Гомера, одна из богинь исполинских,Что изваяны на барельефах эгинских.Октябрь 1832 г.

НАПИСАНО НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ КНИГИ ПЕТРАРКИПеревод М. Талова

Когда в моей душе, любовью озаренной, —О Лауры певец![468] любовник просветленный! —Вдали от холода вседневной суетыРождает мысль моя волшебные цветы,Тогда беру твой том, зажженный вдохновеньем,В котором об руку с священным исступленьемПокорность предстает с улыбкой роковой;Стихи твои, журча, кристальною волной,Капризно льющейся по отмели песчаной,Звучат поэзией любви благоуханной!Учитель! К твоему ключу спешу опять —Твой стих таинственный и сладостный впитать.Сокровище любви, цветок, на радость музеБлагоухающий, как в старину в Воклюзе[469],Где через пять веков, с улыбкой на устах,Я, прочитав его, молюсь тебе в мечтах.Вдали от городских сует и мрачных оргийТвои элегии, стыдливые восторги,Как девы нежные с застенчивой душой,Мелькают предо мной прекрасной чередой,Храня в изваянных сонетах, как в амфорах,Твой дивный стиль и с ним — метафор свежий ворох!14 октября 1835 г.

ЛУЧИ И ТЕНИ

ПРИЗВАНИЕ ПОЭТА (Фрагменты)Перевод Инны Шафаренко

Зачем, певец, толпе крикливойНесешь ты свой бесценный дар?Натуре тонкой и стыдливойНе место средь гражданских свар;В их атмосфере зараженнойОгонь, поэзией зажженный,Дымит и гаснет, не дыша,И вянет в толкотне и гаме,Как луг, истоптанный ногами,Незащищенная душа.Ужель, мечтатель, не пугаетТебя шум битвы роковой,В тот час, когда король вступаетС народом в беспощадный бой?Зачем в смятении великомВнимаешь ты их злобным кликам,Учитель, сеятель, поэт?Ты, весь принадлежащий богу,Зачем вступаешь на дорогу,Где суета, где веры нет?Пускай твой голос, чистый, ясный,Вольется в мелодичный хор;Раскройся, как цветок прекрасный,Под солнцем средь пустынных гор;Ищи свободы и покояТам, где стихает все мирское,Где нет ни злобы, ни вражды;Вдали от всех, в тиши безлюдной,Услышишь зов природы чудный.Увидишь светлый взор звезды.Пускай в лесах, на побережьяхЗвенит твой гимн, восторга полн,Вбирая лепет листьев свежихИ легкий плеск лазурных волн…Там, в сладостном уединенье,Тебя коснется вдохновенье!Оставь ничтожных, злых людей!Лови небесных сфер звучаньеИ помни: лира — мирозданье,Поэт — божественный Орфей!Беги от бурь, шумящих в мире,И пусть убогая земля,Плывущая в межзвездной шириБез компаса и без руля,Тебя лишь издали тревожит;Так, зная, что помочь не может,В грозу, средь ночи, рыболовДрожит под утлым кровом дома,Услышав скрип, удары громаИ стоны в грохоте валов.— Увы! — Певец им отвечает, —Люблю я воды и леса;Мне песни часто напеваютИх радостные голоса…Нет зла в животных и растеньях,Природа-мать в своих твореньяхИ совершенна и щедра;Под солнцем, средь тепла и светаРасцветшая душа поэтаГорит желанием добра…О, лик природы светлоокий!Блажен, кто может слиться с ней!Но в век опасный и жестокийДолжны мы жить среди людей.Ведь мысль и знанье — это сила!Природа мудро сотворилаДля птиц — густую тень ветвей,Для трав — ручей, бегущий в чаще,Для уст иссохших — мед пьянящийИ для слепых — поводырей!Трудиться и служить собратьямНаш долг в такие времена.Постыдно было бы сказать им:«Я ухожу, — борьба трудна!»Позор тому, кто в дни лихие,Когда народная стихияБурлит, когда страна в огне,В сторонку отойти стремитсяИ безмятежно петь, как птицаПоет над розой при луне!В дни, омраченные раздором,Любовью к людям одержим,Поэт своим духовным взоромПровидит путь ко дням иным,И он, в служении высокомСвятым подобный и пророкам,Чураясь низменных забот,Не слыша ни похвал, ни брани,Как яркий факел в мощной длани,Им свет грядущего несет.Он видит блеск, от прочих скрытый, —Сиянье будущих миров…И пусть над ним смеется сытый,Самовлюбленный острослов,Пусть тот, кто мелок и корыстен,Твердит десятки пошлых истин,Его за рвение коря, —Он твердо обращает очиТуда, где над завесой ночиВосходит ясная заря.

. .

Создатель золотых утопий,Он знает, что наступит миг, —И он, как проводник из топи,Питомцев выведет своихТуда, где справедливость правит,Где все честны и не лукавят,Где люди — братья испокон,Где зависть никого не гложет,Где сильный слабому поможетИ нерушим добра закон.

. .

А ты, Утопия святая, —Основа всех благих основ, —Прочь удались от краснобая,Твой осквернившего покров!Твоей звездою освещенный,Он вел вперед, но, развращенныйКорыстью, продал свой порывИ в вожделенье безобразномПоддался низменным соблазнам,О человечестве забыв;Гордыней мелкой обуянный,Он клад науки разменялНа вероломный, окаянный,Всех растлевающий металлИ по стезе неверной, зыбкой,Скрыв стыд за лживою улыбкойЖреца, предавшего свой храм,Свернул на скользкий путь развратаИ отдал все, что было свято,На поругание и срам.Прочь от писак с пером продажным,С душой, прогнившею насквозь,За мзду готовых с видом важнымВсе толковать и вкривь и вкось;Они объяты опьяненьем,Но любят вспомнить с умиленьемДни юношеской чистоты, —И смеют эти лицедеиК возвышенной, святой идееТянуть нечистые персты!

. .

Прочь от суровых моралистов,От тех, кто днем, средь важных лиц,В борьбе за нравственность неистов,А ночь проводит у блудниц;Бедняг, что на углах ночуют,Он укоряет и бичует,Рисуя им благую цель,А им — бороться не под силу:Пред ними выбор — лечь в могилуИль жить, но — лечь к нему в постель!Беги от горлопанов хлестких!Изображая бунтарей,Они вопят на перекрестках,Чтоб в людях разбудить зверей.Лелея лишь свою персону,То черни льстят они, то — трону,С расчетом делая дела,И их притворное горенье,Как отсыревшие поленья,Чадит, но не дает тепла.О, если б были все такимиВ юдоли этой — видит бог, —Тогда б поэт, живя меж ними,Ни мыслить, ни творить не мог!Он схоронил бы все надежды,Он, в клочья разорвав одежды,Главу бы пеплом посыпалИ, ожидая вечной ночи,В отчаянье, смеживши очи,«О, горе, горе!» — восклицал.

. .

Но нет! Творец в своей безмерной,Неизреченной добротеНе возвратит нас в век пещерный,Не даст погибнуть в темноте!Ведь солнце с теплыми лучами,Под вечер прячась за горами,Не гаснет все же до конца,И теплятся во мгле безбрежнойЛуч света на вершине снежной,Луч мысли на челе певца!

_____

Итак, мужайтесь все, кто страждет,Кого тревоги давит гнет,Кто избавленья ближних жаждет,Но справедливости не ждет!Не унывайте, молодые,Считая, что рассвет далек,Что утвердились дни худыеНа бесконечно долгий срок!

. .

Все, потерпевшие крушеньеИ уцелевшие в волнах,Крепитесь, веруйте в спасенье,Уймите дрожь, умерьте страх!

. .

Мужайтесь! Пусть клубятся тучи,Пусть жуток непроглядный мрак, —Его рассеет вихрь могучий,Сверкнет спасительный маяк!Утихнет шторм; над гладким моремПроглянет ясный небосвод…Восстаньте, сгорбленные горем!Да будет день! Смелей вперед!

_____

Народы, слушайте поэта!Во тьме безвременья лишь онСпособен видеть проблеск света,Небесной искрой озарен.Он различает и зимою,Под заснежённою землею,Зерно, что к лету даст росток;Как морю, ветру, лесу, полю,Ему, свою диктуя волю,Все тайны открывает бог.Он, словно сквозь терновник колкий,Сквозь град насмешек и острот,Сбирая бережно осколкиТрадиций вековых, идет;Из тех бесхитростных традицийВсе благородное родится,Все честное, что в людях есть;То, что народ растил веками,В былое уходя корнями,Несет нам будущего весть.Поэт, как солнце, излучаяСияние души своей,Страданья людям облегчая,Их исцеляет от скорбей.Поэт предвидит путь вселенной;Он светоч истины нетленнойНесет лачугам и дворцам,И этот светоч благородныйЗвездою служит путеводнойИ королям и мудрецам.25 марта — 1 апреля 1839 г.

* * *

«Как в дремлющих прудах среди лесной глуши…»Перевод Е. Полонской

Как в дремлющих прудах среди лесной глуши,Так видим мы порой на дне людской душиИ ясную лазурь, где проплывают тучи,Где солнца луч скользит, беспечный и летучий,И тину черную, где мрак угрюмо спит,Где злобных змей клубок невнятно шелестит.7 мая 1839 г.

УСПОКОИТЕЛЬНАЯ КАРТИНАПеревод Инны Шафаренко

Весь мир поет, жужжит, сияет:Паук, прядильщик и портной,Тюльпанов лепестки скрепляетТончайшей сеткой кружевной;В пруду кишит букашек стая,На них большая стрекоза,Лазурью крылышек блистая,Таращит круглые глаза;Льнет роза к нежному бутону,От страсти пламенной ала,А на ветвях поют влюбленноВ закатном свете два щегла,Как будто воспевают птицыТворца, чья легкая рукаОкрасила в кармин ресницыДля неба — синего зрачка;В лесу лосенок несмышленыйИграет, расшалившись вдруг;Броней тяжелой, золоченойНа плюше мха сверкает жук;Луна до ночи в небе встала,Как выздоровевший больной,Ее глаза, как два опала,Покрыты томной пеленой;Пчела над лютиком резвится,От меда сладкого пьяна,А пашня дышит, шевелится, —В ней прорастают семена!И все живет, и все играет —Луч солнца на коньках домов,Тень, что по речке пробегает,Синь неба, прозелень холмов,На склонах мак и клевер красный…Природа, полная любви,Мне говорит с улыбкой ясной:Не бойся, человек, живи!

К ЛПеревод А. Ахматовой

С тростинкой хрупкою надежды наши схожи,Дитя мое, в руках господних наши дни,Всей нашей жизни нить в суровой власти божьей,Прервется нить — и где веселия огни?          Ведь колыбель и смерти ложе, —          От века на земле сродни.Я некогда впивал душою ослепленнойЧистейшие лучи моих грядущих дней,Звезду на небесах, над морем АльционуИ пламенный цветок среди лесных теней.          Виденья этой грезы сонной          Исчезли из души моей.И если близ тебя, дитя, рыдает кто-то,Не спрашивай его, зачем он слезы льет, —Ведь плакать радостно, когда томит забота,Когда несчастного жестокий рок гнетет.          Слеза всегда смывает что-то          И утешение несет.2 июня 1839 г.

OCEANO NOX[470]Перевод В. Брюсова

Сен-Валери-на-Сомме

Вас сколько, моряки, вас сколько, капитаны,Что плыли весело в неведомые страны,В тех далях голубых осталось навсегда!Исчезло сколько вас, — жестокий, грустный жребий!В бездонной глубине при беспросветном небеНавек вас погребла незрячая вода!Как часто путь назад не мог найти к отчизнеВесь экипаж судна! Страницы многих жизнейШторм вырывал и их бросал по волнам вмиг!Вовек нам не узнать судьбы их в мгле туманной.Но каждая волна неслась с добычей бранной:Матроса та влекла, а та — разбитый бриг.И никому не знать, что сталось с вашим телом,Несчастные! Оно, по сумрачным пределамВлачася, черепом о грани камней бьет.А сколько умерло, единой грезой живших,Отцов и матерей, часами сторожившихНа берегу — возврат того, кто не придет!Порой, по вечерам, ведут о вас беседы,Присев на якорях, и юноши и дедыИ ваши имена опять твердят, смешавСо смехом, песнями, с рассказами о шквалеИ с поцелуем тех, кого не целовали, —Тогда как спите вы в лесу подводных трав.Мечтают: «Где они? На острове безвестном,Быть может, царствуют, расставшись с кругом теснымДля лучших стран?» Потом — и имена в туманУходят, как тела ушли на дно бесследно,И Время стелет тень над вашей тенью бледной, —Забвенье темное на темный океан.Вас забывают все — с тем, чтоб не вспомнить снова:Свой плуг есть у того, свой челн есть у другого!И только в ночь, когда шторм правит торжество,Порой еще твердит о вас вдова седая,Устав вас ожидать и пепел разгребаяПустого очага и сердца своего.Когда же и ее закроет смерть ресницы,Вас некому назвать! — ни камню у гробницыНа узком кладбище, пугающем мечту,Ни иве, что листы роняет над могилой,Ни даже песенке, наивной и унылой,Что нищий пропоет на сгорбленном мосту!Где все, погибшие под голос непогоды?О, много горестных у вас рассказов, воды(Им внемлют матери, колена преклонив!),Их вы поете нам, взнося свой вал мятежный, —И потому у вас все песни безнадежны,Когда вы катите к нам вечером прилив!Июль 1836 г.

ИЮНЬСКИЕ НОЧИПеревод Инны Шафаренко

Как летом темноты недолог промежуток!Пьянящий запах трав вздымается с полей,В струистых сумерках наш сон пуглив и чуток, —Сквозь дрему слышу я дыханье тополей;На звездном пологе — темней густая крона,Прозрачна синь небес до самого утра,И робкая заря, бродя у небосклона,Тихонько ждет, когда придет ее пора.28 сентября 1837 г.

ВОЗМЕЗДИЕ

НАРОДУПеревод Г. Шенгели

Безмерный океан с тобою схож, народ!И кротким может быть и грозным облик вод;В нем есть величие покоя и движенья;Его смиряет луч и зыблет дуновенье;Он — то гармония, то хриплый рев и гром;Чудовища живут в раздолье голубом;В нем созревает смерч; в нем тайные пучины,Откуда и смельчак не выплыл ни единый;На нем как щепочка любой колосс земли;Как ты — насильников, крушит он корабли;Как разум над тобой, над ним маяк сверкает;Он — бог весть почему — то губит, то ласкает;Его прибой — на слух как будто стук мечей —Зловещим грохотом звучит во тьме ночей,И мнится, океан, — как ты, людское море, —Сегодня зарычав, все разворотит вскоре,Меча на берег вал, как бы металл меча;Он Афродите гимн поет, ей вслед плеща;Его огромный диск, его лазурь густаяПолночных звезд полны, как зеркало блистая;В нем сила грубая, но нежность в ней сквозит;Он, расколов утес, травинку пощадит;Как ты, к вершинам он порою пеной прянет;Но он — заметь, народ! — вовеки не обманетТого, кто с берега, задумчив и пытлив,Глядит в него и ждет, чтоб начался прилив.Джерси, 23 февраля

* * *

«С тех пор, как справедливость пала…»Перевод Е. Полонской

С тех пор, как справедливость пала,И преступленье власть забрало,И попраны права людей,И смелые молчат упорно,А на столбах — указ позорный,Бесчестье родины моей;Республика отцовской славы,О Пантеон золотоглавый,Встающий в синей вышине!С тех пор, как вор стыда не знает,Империю провозглашаетВ афишах на твоей стене;С тех пор, как стали все бездушныИ только ползают послушно,Забыв и совесть, и закон,И все прекрасное на свете,И то, что скажут наши дети,И тех, кто пал и погребен, —С тех пор люблю тебя, изгнанье!Венчай мне голову, страданье!О бедность гордая, привет!Пусть ветер бьет в мой дом убогийИ траур сядет на пороге,Как спутник горести и бед.Себя несчастьем проверяюИ, улыбаясь, вас встречаюВ тени безвестности, любя,Честь, вера, скромность обихода,Тебя, изгнанница свобода,И, верность ссыльная, тебя!Люблю тебя, уединенныйДжерсейский остров, защищенныйБританским старым вольным львом,И черных вод твоих приливы,И пашущий морские нивыКорабль, и след за кораблем.Люблю смотреть, о глубь морская,Как чайка, жемчуг отряхая,В тебе купает край крыла,Исчезнет под волной огромнойИ вынырнет из пасти темной,Как чистый дух из бездны зла.Люблю твой пик остроконечный,Где внемлю песне моря вечной(Ее, как совесть, не унять),И кажется, в пучине мглистойНе волны бьют о брег скалистый,А над убитым плачет мать.Джерси, декабрь 1852 г.

ИСКУПЛЕНИЕ (Фрагменты)Перевод М. Кудинова

I

Шел снег. Он нес с собой разгром и пораженье.Впервые голову склонил орел сражений.За императором брели его войска,А позади была горящая Москва.Шел снег. Обрушила зима свои лавины.За белизной равнин вновь белые равнины.Знамена брошены. От инея бела,Как стадо, армия великая брела.Ни флангов не было, ни центра — все смешалось.Одно прибежище для раненых осталось —Под брюхом мертвых лошадей. И по утрамГорнисты на посту, прижав свой горн к губам,Не поднимали бивуак; они в молчаньеСтояли: превратил мороз их в изваянья.Шел снег. И, падая, нес ядра и картечь;И, пережившие так много битв и сечь,Вдруг чувствовали страх седые гренадеры.Шел снег, все время шел! На снежные просторыОбрушивался вихрь, и не было вокругНи хлеба, ни жилья — лишь безысходность мук.Не люди смертные с живой душой и телом —Немые призраки брели в тумане белом,Процессия теней под черным небом шла.Пустыня страшная, где царствовала мгла,Безмолвной мстительницей им в глаза глядела.И падал, падал снег. Свое он делал дело:Для этой армии он белый саван ткал.Был каждый одинок и каждый смерти ждал.— Удастся ль выйти нам из царства лютой стужи?Враги — Мороз и Царь. Из двух Мороз был хуже.Бросали пушки на дороге, чтобы сжечьЛафеты. Замерзал решившийся прилечь.Трагический кортеж пустыня пожирала;И если б снежное сорвали покрывало,Под ним увидели б уснувшие полки.Аттилы пробил час! Взят Ганнибал в тиски!Калеки, беглецы, носилки, пушки, кониСмешались на мосту, спасаясь от погони.Пять тысяч спать легли, проснулись пятьдесят.Ней, удостоенный почета и наград,Был жалок: на него напали три казака.Все ночи напролет: «Стой! Кто идет? Атака!»У отступающих оружье отобрав,Бросались призраки на них, свой дикий нравВ порыве яростном и дерзком проявляяИ криком коршунов округу наполняя.Тонула армия в ночи, забывшей сон.Был император там, все это видел он.Как дерево под топором, он возвышался:На великана, что под бурей не склонялся,Обрушилась беда, зловещий дровосек,И, топором ее израненный навек,Взирал на ветви он, упавшие на землю,И содрогался весь, глухим ударам внемля.Никто не мог сказать, что завтра будет жив.А между тем в ту ночь, палатку окруживИ полководца тень на полотне увидя,Все те, кто смерти ждал, был на судьбу в обидеНе за себя, а за него: так великаБыла к нему любовь. И страшная тоскаВдруг овладела им. Исход борьбы кровавойПостигнув, бога он призвал. Любимец славыДрожал, был бледен он, и взор его погас,Он чувствовал, что искупленья пробил час,Что за какой-то грех обрушились удары.«О бог войны, скажи: настало время кары?» —Воскликнул он в ночи и услыхал ответ.Тот, кто невидим был, сказал во мраке: «Нет!»

II

О Ватерлоо! Ватерлоо! Словно волны,Попавшие в сосуд, уже до верху полный, —Так батальоны смерть смешали на твоейАрене средь холмов, долин, лесов, полей.Европа с Францией сошлись. О столкновеньеКровавое! И нет надежды на спасенье;Героям изменив, бежит победа прочь,И горько плачу я, не в силах им помочь;Затем, что в том бою они велики были,Бойцы, которые всю землю покорилиИ Альпы перешли и Рейн, а королейЗаставили дрожать пред славою своей.Ночь близилась. Шел бой, тяжелый, непреклонный.Уже почти была в руках НаполеонаПобеда близкая: вел наступленье онИ видел, что прижат был к лесу Веллингтон.В подзорную трубу глядел любимец славы.Великий страшный бой и слева шел и справа.Вдруг радостью объят, забыв сраженья пыл,«Груши!» — воскликнул он. Увы, то Блюхер был.Надежда в тот же миг переменила знамя,Сраженье разрослось, как воющее пламя,Каре под ядрами английских батарейПогружено в хаос. Крик гибнущих людейС равнины несся ввысь. Кровавая равнинаПылала словно горн, как адская пучина,И падали в нее разбитые полки.Тамбур-мажоры, как под ветром колоски,Склонялись до земли и больше не вставали,Виднелись на телах следы свинца и стали.Резня ужасная! Миг роковой! И вотПриказ последний император отдает,На гвардию свою он обращает взоры:Надежды нет другой и нет другой опоры.«Пустите гвардию в сраженье!» — он вскричал.И гренадеров всколыхнулся грозный вал,Уланы двинулись, драгуны, кирасиры,Повелевающие громом канониры,В блестящих касках, с палашами до земли,Все те, кто Фридлянд знал, кто помнил Риволи,Поняв, что смерть их ждет на празднестве великом,Все божество свое приветствовали криком.Затем они пошли в сраженье. ВпередиИграла музыка. Гнев не кипел в груди.Спокойно шли, смеясь над вражеской картечью,И были встречены пылающею печью.Увы! Наполеон за гвардией своейСледивший пристально, увидел шквал огней,Который на нее из пушек извергался,И полк разгромленный в пучину погружался,И таяли его железные полки,Как свечи таяли. Держа в руках клинки,Они величественно к гибели шагали.Спокойно спите! Смерть вы храбро повстречали.Смотрела армия в смятенье, как бедаПолки гвардейские косила. И тогда,Вдруг вопль отчаянный издав среди смятенья,Испуганная великанша, Пораженье,В лохмотья превратив полотнища знаменИ храбрости лишив храбрейший батальон,Из праха начала расти неодолимо,Подобно призраку из пламени и дыма.И страхом искажен был Пораженья лик.«Спасайтесь!» — слышался его ужасный крик.«Спасайтесь!» — о позор! — все закричали разом.Смертельно бледные, почти теряя разум,Средь опрокинутых фургонов, по теламЛюдей поверженных бежали по полям,В овраги скатывались, прятались в сарае,Бросая кивера, оружие бросая.Под прусской саблею испытанный боецКричал, и плакал, и дрожал. И наконецВсе то, что армией великой называлось,Как подожженный стог, развеялось, распалось.Увы! Бежали те, кто сам любую рать,Кто всю вселенную мог в бегство обращать.Промчалось сорок лет, другие минут сроки,Но уголок земли, зловещий, одинокий,Равнина, где стряслась великая беда,Гигантов бегство не забудет никогда.Глядел Наполеон, как льются словно рекиБегущие полки, и снова в человекеЗашевелился червь сомненья и тоски,И к небу человек воззвал: «Мои полкиРазбиты, власть моя лежит на смертном ложе.Так, значит, вот оно возмездие, о боже?»И в пушечном дыму, который застил свет,Услышал голос он. Сказал тот голос: «Нет!»Джерси, 30 ноября 1852 г.

ПЕСЕНКАПеревод Г. Шенгели

Его величие блистало          Пятнадцать лет;Его победа поднимала          На свой лафет;Сверкал в его глубоком взгляде          Рок королей.Ты ж обезьяной скачешь сзади,          Пигмей, пигмей!Наполеон, спокойно-бледный,          Сам в битву шел;За ним сквозь канонаду медный          Летел орел;И он ступил на мост Аркольский          Пятой своей.Вот деньги — грабь их лапой скользкой,          Пигмей, пигмей!Столицы с ним от страсти млели;          Рукой победОн разрывал их цитадели —          Как бы корсет.Сдались его веселой силе          Сто крепостей!А у тебя лишь девки были,          Пигмей, пигмей!Он шел, таинственный прохожий,          Сквозь гул времен,Держа и гром, и лавр, и вожжи          Земных племен.Он пьян был небывалой славой          Под звон мечей.Вот кровь: смочи твой рот кровавый,          Пигмей, пигмей!Когда он пал и отдал миру          Былой покой,Сам океан в его порфиру          Плеснул волной,И он исчез, как дух громадный          Среди зыбей.А ты в грязи утонешь смрадной,          Пигмей, пигмей!Джерси, сентябрь 1853 г.

ULTIMA VERBA[471]Перевод М. Донского

Убита совесть! Он, довольный черным делом,С усмешкой торжества склонился к мертвецу.Кощунственно глумясь над бездыханным телом,Он оскорбляет труп ударом по лицу.Коснея в бездне лжи, стяжательства и блуда,Судья ждет подкупов, священник — синекур,И бога своего, как некогда Иуда,В Париже в наши дни вновь продает Сибур.[472]Гнусавят нам попы: «Покорствуйте! На тронеИзбранник господа и курии святой».Когда они поют, меж набожных ладонейНетрудно разглядеть зажатый золотой.На троне — негодяй! Пусть он помазан папой,Он дьявольским клеймом отмечен с давних пор.Державу он схватил одною хищной лапой,Сжимает он в другой палаческий топор.Ничем не дорожа, попрал паяц кровавыйДолг, добродетель, честь, достоинство церквей;От власти опьянев, он пурпур нашей славыПостыдно запятнал блевотиной своей.Но если мой народ в бессовестном обманеПогрязнет, — может быть, и это впереди, —И если, отказав в приюте, англичанеИзгнаннику шепнут: «Нам страшно, уходи!»Когда отринут все, чтоб угодить тирану;Когда помчит судьба меня, как лист сухой;Когда скитаться я от двери к двери стануС изодранной в клочки, как рубище, душой;Когда пески пустынь и в небесах светила —Все будет против нас, отверженных гоня;Когда, предав, как все, трусливая могилаОткажется укрыть от недругов меня, —Не поколеблюсь я! Я побежден не буду!Моих не видеть слез тебе, враждебный мир.Со мною вы всегда, со мною вы повсюду —Отчизна, мой алтарь! Свобода, мой кумир!Соратники мои, мы цели величавой,Республике верны, и наша крепнет связь.Все, что теперь грязнят, — я увенчаю славой,Все то, что ныне чтут, — я ниспровергну в грязь.Во вретище своем, под пеплом униженья,Греметь я буду: «Нет!» — как яростный набат.Пусть в Лувре ты теперь; но предвещаю день я,Когда тебя сведут в тюремный каземат.К позорному столбу вас пригвождаю ныне,Продажные вожди обманутой толпы!Я верен вам навек, опальные святыни,Вы — стойкости моей гранитные столпы.О Франция! Пока в восторге самовластьяКривляется злодей со свитой подлецов,Тебя мне не видать, край горести и счастья,Гнездо моей любви и склеп моих отцов.Не видеть берегов мне Франции любимой;Тяжка моя печаль, но так велит мне долг,Я на чужой земле, бездомный и гонимый,Но мой не сломлен дух, и гнев мой не умолк.Изгнание свое я с мужеством приемлю,Хоть не видать ему ни края, ни конца,И если силы зла всю завоюют землюИ закрадется страх в бесстрашные сердца,Я буду и тогда республики солдатом!Меж тысячи бойцов — я непоколебим;В десятке смельчаков я стану в строй десятым;Останется один — клянусь, я буду им!Джерси, 14 декабря

ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВО ФРАНЦИЮ[473]Перевод М. Лозинского

Сейчас, когда сам бог, быть может, беден властью,                          Кто предречет,Направит колесо к невзгоде или к счастью                          Свой оборот?И что затаено в твоей руке бесстрастной,                          Незримый рок?Позорный мрак и ночь, или звездой прекрасной                          Сверкнет восток?В туманном будущем смесились два удела —                          Добро и зло.Придет ли Аустерлиц? Империя созрела                          Для Ватерло.Я возвращусь к тебе, о мой Париж, в ограду                          Священных стен.Мой дар изгнанника, души моей лампаду,                          Прими взамен.И так как в этот час тебе нужны все руки                          На всякий труд,Пока грозит нам тигр снаружи, а гадюки                          Грозят вот тут;И так как то, к чему стремились наши деды,                          Наш век попрал;И так как смерть равна для всех, а для победы                          Никто не мал;И так как произвол встает денницей черной,                          Объемля твердь,И нам дано избрать душою непокорной                          Честь или смерть;И так как льется кровь, и так как пламя блещет,                          Зовя к борьбе,И малодушие бледнеет и трепещет, —                          Спешу к тебе!Когда насильники на нас идут походом                          И давят нас,Не власти я хочу, но быть с моим народом                          В опасный час.Когда враги пришли на нашей ниве кровной                          Тебя топтать,Я преклоняюсь ниц перед тобой, греховной,                          Отчизна-мать!Кляня их полчища с их черными орлами,                          Спесь их дружин,Хочу страдать с тобой, твоими жить скорбями.                          Твой верный сын.Благоговейно чтя твое святое горе,                          Твою беду,К твоим стопам, в слезах и с пламенем во взоре,                          Я припаду.Ты знаешь, Франция, что я всегда был верен                          Твоей судьбе,Я думал и мечтал, в изгнании затерян,                          Лишь о тебе.Пришедшему из тьмы, ты место дашь мне снова                          В семье своей,И, под зловещий смех разгула площадного                          Тупых людей,Ты мне не запретишь тебя лелеять взором,                          БоготворяНепобедимый лик отчизны, на котором                          Горит заря.В былые дни безумств, где радостно блистает                          Кто сердцем пуст,Как будто, пламенем охваченный, сгорает                          Иссохший куст,Когда, о мой Париж, хмелея легкой славой,                          Шальной богач,Ты шел и ты плясал, поверив лжи лукавой                          Своих удач,Когда в твоих стенах гремели бубны пира                          И звонкий рог, —Я из тебя ушел, как некогда из Тира                          Ушел пророк.Когда Лютецию преобразил в Гоморру                          Ее тиран,Угрюмый, я бежал к пустынному простору,                          На океан.Там, скорбно слушая твой неумолчный грохот,                          Твой смутный бред,В ответ на этот блеск, и пение, и хохот                          Я молвил: нет!Но в час, когда к тебе вторгается Аттила                          С своей ордой,Когда весь мир кругом крушит слепая сила, —                          Я снова твой!О родина, когда тебя влачат во прахе,                          О мать моя,В одних цепях с тобой идти, шагая к плахе,                          Хочу и я.И вот спешу к тебе, спешу туда, где, воя,                          Разит картечь,Чтоб на твоей стене стоять в пожаре боя                          Иль мертвым лечь.О Франция, когда надежда новой жизни                          Горит во мгле,Дозволь изгнаннику почить в своей отчизне,                          В твоей земле!Брюссель, 31 августа 1870 г.

СОЗЕРЦАНИЯ

СТАРАЯ ПЕСНЯ О МОЛОДЫХ ДНЯХПеревод М. Кудинова

Покой мой Роза не смущала…В лесу гуляли мы вдвоем,Я рассуждал о чем-то вяло,Теперь не помню уж о чем.Идя рассеянно с ней рядом,Я толковал о том, о сем,А Роза спрашивала взглядом:«И это все? А что потом?»Росинки жемчугом горели,Лес предлагал тенистый кров,Все соловьи для Розы пели,Я слушал пение дроздов.Шестнадцать мне. Я строгих правил.Ей двадцать лет. Полна огня.Хор соловьиный Розу славил,Дроздами был освистан я.Увидев ягоду на ветке,К ней руки протянула вдруг,Но, хмурый и лишенный сметки,Я белизны не видел рук.Сверкали и журчали водыНа мягких бархатистых мхах,И ласковые сны природыТаились в сумрачных лесах.Сняв туфли, Роза по коленоВошла в струящийся поток,Но, с нею рядом неизменно,Не замечал я голых ног.Не знал, что ей сказать, и, маясь,Лесною брел за ней тропой;Она шла к дому, улыбаясьИ подавляя вздох порой.И, выходя из леса, к людям,Я понял; нет ее милей.Она сказала: «Что ж! Забудем…»С тех пор я думал лишь о ней.Париж, июнь 1831 г.

ДЕТСТВОПеревод М. Кудинова

Ребенок песню пел. Лежала мать в постели,Агонизируя… Пел беззаботно он.Над ней парила смерть, чьи крылья шелестели,И песню слышал я, и слышал хриплый стон.Ребенку от роду пять лет в ту пору было.Смеялся он и пел, играя у окна;Невдалеке от той, кого болезнь душила,Весь день он пел, а мать всю ночь не знала сна.Уснула наконец: удары смерти метки;И где она жила, поет ребенок там…Страданье — это плод. На слишком слабой веткеНе позволяет бог расти таким плодам.Париж, январь 1835 г.

* * *

«Когда б мои стихи, как птицы…»Перевод М. Кудинова

Когда б мои стихи, как птицы,Могли бы крыльями взмахнуть,Они вспорхнули б со страницыИ отыскали бы к вам путь.Когда б они крылаты были,Как феи, что хранят ваш дом,Они бы распростерли крыльяНад вашим мирным очагом.Они над вами бы парили,К вам возвращаясь вновь и вновь,Когда б они имели крылья,Имели крылья, как любовь.Париж, март 18…

ПЕСЕНКАПеревод А. Корсуна

Вам нечего сказать мне, право, —Зачем же встреч со мной искать?Зачем так нежно и лукавоМеня улыбкою смущать?Вам нечего сказать мне, право, —Зачем же встреч со мной искать?Вам не в чем мне тайком признаться, —Зачем тогда бродить со мной,Зачем руки моей касаться,Томясь неведомой мечтой?Вам не в чем мне тайком признаться, —Зачем тогда бродить со мной?Вам, видно, скучен я? Но самиЗачем спешите вы ко мне?Как радостно и страшно с вамиВстречаться вновь наедине!..Вам, видно, скучен я? Но самиЗачем спешите вы ко мне?Май 18…

ВЧЕРА ВЕЧЕРОМПеревод М. Кудинова

Вечерний ветер, чье дыханье нас ласкало,Принес нам запахи цветов долин и гор;Уснули птицы; мгла простерла покрывало,И ваша юность, как весна благоухала,И ярче звезд ночных ваш загорался взор.Я тихо говорил. В торжественном молчаньеДуша запела вдруг, о чем не знаю сам.Я видел пред собой и вас и мирозданьеИ звездам говорил: даруйте ей сиянье,И говорил глазам: любовь даруйте нам.Май 18…

* * *

«Ты, словно птица, трепетала…»Перевод М. Кудинова

Ты, словно птица, трепетала,И был стройнее тростникаТвой стан, который обвивала              Моя рука.Молчали мы, смотря, как вечерМглой наполняет небосвод,И означала наша встреча              Любви приход.В моей ночи со мною рядомБыл ангел света и огня,И этот ангел звездным взглядом              Слепил меня.Лес Фонтенбло, июль 18…

* * *

«Вздыхает с грустью прежней…»Перевод М. Кудинова

Вздыхает с грустью прежнейСвирель в тиши садов…Нет песни безмятежней,Чем песня пастухов.Стал ветер дуть сильнее,Тростник склонился ниц…Нет песни веселее,Чем песня ранних птиц.Будь счастлива! ЧудеснейДень ото дня живи…Нет в мире лучше песни,Чем песня о любви.Метц, август 18…

* * *

«Мне хорошо знаком обычай…»Перевод М. Кудинова

Мне хорошо знаком обычайКричать на всех углах о том,Что есть в небытии величьеИ думать надо лишь о нем;Обычай прославлять сраженья,Блеск и сверкание клинков,Войну, героев, разрушенья,Мглы опустившийся покров;И восхищаться колесницей,Где колесо одно — Помпей,Другое — Цезарь, что стремитсяНавстречу участи своей.О, эти битвы при ФарсалеИ все Нероны всех веков,Нероны, чьи войска взметалиПрах мертвецов до облаков!Их прославляют неизменно,О их величии трубя,Хоть все они — морская пена,Что океаном мнит себя.В них продолжают верить слепо,Как верят в блеск и гром фанфар,И в камни пирамид, и в склепы,И в разгоревшийся пожар.Но мне, о мирные аллеи,Но мне, о ветра тихий вздох,Бог певчих птиц куда милее,Чем грозных полководцев бог!Мой ангел, мне под этой сенью,Где нас хранит любовь с тобой,Не бог грозы и исступленья,Влекущий батальоны в бой,Не бог грохочущих орудийИ пуль, разящих наугад,Не бог пожаров и безлюдья,А добрый бог милей в сто крат.Он нам любить повелеваетИ в любящее сердце самПоэмы первый стих влагает,Даря последний небесам.Его птенцов заботят крылья,Когда взлететь приходит срок,И есть ли зёрна в изобильеУ перепелок и сорок.Он для поющего ОрфеяМирок, что полон скрытых сил,Мирок, в котором правят феи,В апрельских почках сохранил.Он все предусмотрел заране,Чтобы весной до самых звездЕдва заметное сияньеЛилось из всех поющих гнезд.Взгляни: хоть блещет наша славаВо всем, что создавали мы,И пантеоны величавоИз вековой выходят тьмы;Хоть есть у нас мечи и храмыИ свой Хеопс и ВавилонИ есть дворцы, мечты и драмыИ склепов беспробудный сон, —Так мало б в жизни мы имели,Так был бы наш удел суров,Когда б господь и в самом делеЛюбви лишил нас и цветов!Шелль, сентябрь 18…

* * *

«Он так ей говорил: Когда бы мы смогли…»Перевод М. Кудинова

Он так ей говорил: «Когда бы мы смогли,Вдыхая запахи разбуженной землиИ словно опьянев от тихого экстаза,Все связи с городом порвать, уехать сразу,Покинув грустный обезумевший Париж,Тогда, неважно где, искать покой и тишьОтправились бы мы вдали от царства злобы,Искать тот уголок, где обрели б мы обаЛужайку и цветы, и скромный дом, и лес,И одиночество, и синеву небес,И песню птицы под окном, и тени сада,И что еще тогда, скажи, нам было б надо?»Июль 18…

НАДПИСЬ НА ЭКЗЕМПЛЯРЕ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»Перевод Бенедикта Лившица

Однажды вечером, переходя дорогу,Я встретил путника; он в консульскую тогу,Казалось, был одет; в лучах последних дняОн замер призраком и, бросив на меняБлестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна,Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оноВысокой, горизонт заполнившей горой;Затем, преодолев сей пленной жизни строй,По лестнице существ пройдя еще ступень, яСвященным дубом стал; в час жертвоприношеньяЯ шумы странные струил в немую синь;Потом родился львом, мечтал среди пустынь,И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий;Теперь — я человек; я — Данте Алигьери.Июль 1843 г.

СТАТУЯПеревод М. Донского

Когда клонился Рим к закату своему,Готовясь отойти в небытие, во тьму,Вослед за царствами Востока;Когда он цезарей устал сажать на трон,Когда, пресыщенный, стал равнодушен онКо всем неистовствам порока;Когда, как древний Тир, он стал богат и слабИ, гордый некогда, простерся, словно раб,Перед распутным властелином;Когда на склоне дней стал евнухом титан,Когда он, золотом, вином и кровью пьян,Сменил Катона Тигеллином[474], —Тогда в сердца людей вселился черный страх,А указующий на небеса монахВ пустыню звал сестер и братий.И шли столетия, а обреченный мирБезрадостно справлял свой нечестивый пирСреди стенаний и проклятий.И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень,Чревоугодие, как траурная тень,Окутали земные дали;Семь черных демонов во тьме глухой ночиПарили над землей, и в тучах их мечи,Подобно молниям, сверкали.Один лишь Ювенал[475], суров, неумолим,Восстал как судия и на развратный РимОбрушил свой глагол железный.Вот статуя его. Взглянул он на Содом —И в ужасе застыл, встав соляным столпом[476]Над разверзающейся бездной.Февраль 1843 г.

* * *

«Скупая, чахлая, иссохшая земля…»Перевод П. Антокольского

Скупая, чахлая, иссохшая земля,Где люди трудятся, сердец не веселя,Чтоб получить в обмен на кротость и упорствоГорсть зерен иль муки для их лепешки черствой;Навеки заперты среди бесплодных нивБольшие города, что, руки заломив,Ждут милосердия и мира, жаждут веры;Там нищий и богач надменны выше меры;Там ненависть в сердцах, там смерть, слепая тварь,Казнит невинного и лучшего, как встарь;А там снега вершин за маревом туманным,Где стыд и правота живут в ладу с карманом;Любая из страстей рождает столько бед,И столько волчьих стай в чащобе жрет обед;Там — засуха и зной, тут — северная вьюга;Там океаны рвут добычу друг у друга,Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму;Материки дрожат, тревожатся в дыму,И с чадным факелом рычит война повсюду,И, села превратив в пылающую груду,Народы к гибели стремятся чередой…И это на небе становится звездой!Октябрь 1840 г.

ЭПИТАФИЯПеревод М. Кудинова

Смеялся он и пел, ребенок этот милый.Природа, о зачем его ты взять решила?Имея столько звезд, смеющихся во мгле,Имея столько птиц, что распевают звонко,Зачем взяла ты вдруг у матери ребенкаИ спрятала его среди цветов в земле?Увы! От этого богаче ты не стала,Не стала веселей… Ты даже и не знала,Что сердцу матери так много значил онИ что его уход — великих мук причина.То сердце, как и ты, — бездонная пучина,Но в пустоте ее — одни лишь боль и стон.Май 1843 г.

* * *

«В минуты первые я как безумец был…»Перевод М. Кудинова

В минуты первые я как безумец был,[477]И слезы горькие три дня подряд я лил.Вы, у кого господь надежду отнял тоже,Вы, потерявшие то, что всего дороже,Отцы и матери, терзались ли вы так?Хотел я голову разбить себе, чтоб мракСознанье погасил… Потом я взбунтовался.Глазам не веря, я глядел и предавалсяТо возмущению, то скорби… Я твердил:«Возможно ль, чтоб господь такое допустилИ стало б на земле отчаянье всевластно?»Казалось мне, что сон увидел я ужасный,Что не могла она покинуть всё и всех,Что рядом в комнате ее раздастся смех,Что смерти не было и не было потериИ что она сейчас откроет эти двери…О сколько раз я говорил себе: «Молчи!Она тебя звала, звенят в дверях ключи,Лишь подними глаза — и встретишься с ней взглядом:Она ведь не ушла, она здесь где-то рядом».Джерси, Марин-Террас,4 сентября 1852 г.

* * *

«Когда мы вместе обитали…»Перевод М. Кудинова

Когда мы вместе обиталиВ краю холмистом прошлых дней,Где лес шумел, синели далиИ рядом с домом пел ручей,Ей десять лет в ту пору было,Мне тридцать минуло едва…О, сколько свежести таила,Как пахла на лугах трава!Работа легкой мне казалась,Сверкало небо, как венец,И сердце счастьем наполнялось,Когда звала она: «Отец!»Как часто, в мысли погруженный,Я слышал звонкий голосокИ, светом взгляда озаренный,От всех печалей был далек.Принцессы вид она имела,Когда мы вместе шли гулять,Цветы срывала то и дело,Мечтала бедным помогать.Когда ж мечта ее сбывалась,Она от всех таилась глаз…О, многим ли из нас случалосьТворить добро не напоказ?По вечерам со мною рядомПрисесть к столу ее влекло;Не дорожа своим нарядом,К нам бились мотыльки в стекло.В ее речах был звук свирели,Ей были ангелы сродни,На мир глаза ее смотрели,И не умели лгать они.Я жил еще на свете мало,Когда, дарована судьбой,Она моей зарею стала,Моею утренней звездой.О, как луна в небесной синиВсходила, улыбаясь нам!Как мы бродили по долине!Как бегали мы по лесам!А после, возвращаясь к дому,Где огонек мерцал в окне,Мы шли дорогою знакомой,Прислушиваясь к тишине.Мы шли с горящими глазами,И был ее мне лепет мил.Я душу детскую словамиПроникновенными лепил.Как взгляд ее тогда был светел!Как мне хотелось ей помочь!Все это, словно тень иль ветер,Мелькнуло и умчалось прочь…Вилькье, 4 сентября 1845 г.

* * *

«Живешь, беседуешь, на облака взираешь…»Перевод М. Кудинова

Живешь, беседуешь, на облака взираешь,Порою Данте и Вергилия читаешь,Садишься иногда в наемный экипажИ едешь за город, где воздух и пейзажТебя в хорошее приводят настроенье;Случайный женский взгляд в душе твоей волненьеРождает; пенье птиц тебя влечет в поля;Ты любишь, ты любим… Счастливей короляТы просыпаешься, ты окружен семьею,Тебя целует мать, ты говоришь с сестрою,За утренним столом тебя газеты ждут;Твой наполняют день любовь, надежды, труд;Бушует жизнь вокруг, тебя порою раня,Бросаешь ты слова в бурлящее собранье;Пред целью избранной, перед судьбой своейТы мал и ты велик, ты слаб и всех сильней,Ты повелитель бурь, волна в житейском море,И все меняется, и радость ждет и горе,Ты падаешь, встаешь, упорствуя в борьбе…А после тишина: приходит смерть к тебе.11 июля 1846 г.,возвращаясь с кладбища

* * *

«Я завтра на заре, когда светлеют дали…»Перевод М. Кудинова

Я завтра на заре, когда светлеют дали,Отправлюсь в путь. Ты ждешь, я знаю, ждешь меня!Пойду через леса, поникшие в печали,Быть от тебя вдали не в силах больше я.И буду я идти, в раздумье погруженный,Не слыша ничего, не видя листьев дрожь;Никем не узнанный, усталый и согбенный,Я не замечу дня, что будет с ночью схож;Не гляну на закат, чьей золотою кровьюВдали окрасятся полотна парусов,И наконец придя к тебе, у изголовьяТвоей могилы положу букет цветов.3 сентября 1847 г.

СЛОВА НАД ДЮНАМИПеревод М. Кудинова

Теперь, когда к концу подходит жизнь мояИ дело близко к завершенью,Когда разверстую могилу вижу яИ грусть за мною ходит тенью;И в глубине небес, где я парил в мечтах,Я вижу вихрь, который нынеМгновенья прошлые, развеянные в прах,Влачит среди ночной пустыни;Когда я говорю: «День торжества придет»,А завтра кажется все ложью, —Я к берегу иду: печаль меня гнетет,Душа моя объята дрожью.Смотрю я, как вдали, над горною грядойИ над долиною зеленой,Клок облака летит, летит к стране другой,Вися под клювом аквилона.Я слышу ветра зов и плеск прибрежных волн,Я слышу, как сгребают сено,И сравниваю я, задумчивости полн,Мгновенность с тем, что неизменно.Порою я ложусь на редкую траву,Которая покрыла дюны,И жду, когда луна в ночную синевуЗловеще взор свой бросит лунный.Она всплывает ввысь, пронзив лучом своимПучину без конца и края,И одиноко друг на друга мы глядим,Она — сверкая, я — страдая.Куда они ушли, мечты угасших дней?Кто знает боль мою и горе?И сохранил ли я свет юности моейВ своем завороженном взоре?Я одинок. Душа усталости полна.Я звал — никто мне не ответил.О волны! Может быть, я тоже лишь волна?Не вздох ли ветра я, о ветер?Увижу ли я то, что в прошлом так любил,Иль ночь все это поглотила?Быть может, призрак я, бродящий средь могил?Быть может, вся земля — могила?Или иссякли жизнь, надежда и любовь?Я жду, прошу и умоляю,Последней капли жду и потому-то вновьПустые урны наклоняю.О, как на прошлое нам тяжело смотреть!Как память нам тревожит сердце!Вблизи я чувствую, как холодна ты, смерть,Засов, чернеющий на дверце.И, в мысли погружен, я слышу ветра вздох,Плеск волн я слышу вечно юных…Как лето ласково! Цветет чертополох,Синея на прибрежных дюнах.5 августа 1854 г.,в годовщину моего прибытия на Джерси

MUGITISQUE ВОUМ[478]Перевод Бенедикта Лившица

Мычание волов в Вергилиевы годыНа склоне дня среди безоблачной природыИль в час, когда рассвет, с полей прогнавши мрак,Волнами льет росу, ты говорило так:— Луга, наполнитесь травою! Зрейте, нивы!Пусть свой убор земля колеблет горделивыйИ жатву воспоет средь злата хлебных рек!Живите: камень, куст, и скот, и человек!В закатный час, когда в траве, уже багряной,Деревья черные, поднявшись над поляной,На дальний косогор, как призраки, ползутИ смуглый селянин, дневной окончив труд,Идет в свой дом, где зрит над кровлей струйку дыма,Пусть жажда встретиться с подругою любимой,Пускай желание прижать к груди дитя,Вчера лишь на руках шалившее, шутя,Растут в его душе, как удлиненье тени!Предметы! Существа! Живите в легкой смене,Цветя улыбками, без страха, без числа!Покойся, человек! Будь мирен, сон вола!Живите! Множьтеся! Бросайте всюду семя!Пускай, куда ни глянь, почувствуется всеми,При входе ли в дома, под цвелью ли болот,В ночном ли трепете, объявшем небосвод, —Порыв безудержный любить: в траве ль зеленой,В пруде ль, в пещере ли, в просеке ль оголенной,Любить всегда, везде, любить, что хватит сил,Под безмятежностью темно-златых светил.Заставьте трепетать уста, крыла и воздух,Сердцебиения любви, забывшей роздых!Лобзанье вечное пускай лежит на всем,И миром, счастием, надеждой и добром,Плоды небесные, падите вниз, на землю!Так говорили вы, и, как Вергилий, внемлюЯ вашим голосам торжественным, волы,И нежит лебедя — вода, скалу — валы,Березу — ветерок и человека — небо…О, естество! О, тень! О, пропасти Эреба![479]Марин-Террас, июль 1855 г.

ВИДЕНИЕПеревод М. Кудинова

Я видел ангела: возник он предо мною,И буря на море сменилась тишиною,И, словно онемев, гроза умчалась прочь…«Зачем явился ты сюда в такую ночь?» —Спросил я у него, и ангел мне ответил:«Взять душу у тебя»… И я тогда заметил,Что был он женщиной, и страшно стало мне.«Но ты ведь улетишь! — вскричал я в тишине.—А с чем останусь я?» Он мне в ответ ни слова.Померкли небеса. И вопрошал я снова:«Куда с моей душой держать ты будешь путь?»Он продолжал молчать… «Великодушен будь!Скажи, ты жизнь иль смерть?» — воскликнул я, стеная,И над моей душой сгустилась мгла ночная,И ангел черным стал, но темный лик егоПрекрасен был, как день, как света торжество.«Любовь я!» — он сказал, и за его плечамиСквозь крылья видел я светил небесных пламя.Джерси, сентябрь 1855 г.

ПОЭТУ, ПОСЛАВШЕМУ МНЕ ОРЛИНОЕ ПЕРОПеревод В. Портнова

Да, этот день мне придал веры!Благословляю звездный час,Когда я в шуме будней серыхРасслышал вечной славы глас.В глухом углу, вдали от света,Не кланяясь, я вдруг обрелТо, что слетело с уст поэта,Что уронил с небес орел.В знак торжества над миром коснымВенчали лоб открытый мойОрел — пером победоносным,Поэт — сердечною строфой.Я лучший дар сыщу едва ли,Привет мой вам, перо и стих!Вы в синем небе побывали,Вы жили в тучах грозовых!11 декабря

НОЧНОЕ СТРАНСТВИЕПеревод М. Кудинова

Не зная, спорят; утверждают, отвергая.Как башня гулкая — религия любая.Что строит жрец один — другой сметает прочь.Когда в зловещую торжественную ночьБить в вечный колокол храм каждый начинает,Он звуки разные из меди исторгает.Никто не знает ни теченья, ни глубин;Безумен экипаж: матросы как одинСлепому кормчему готовы подчиниться.Едва от дикости ушли, едва границыДостигли варварства, переступив черту,Что беспросветную, глухую чернотуОт черноты иной, чуть лучшей, отделяет,Едва увидели, что человек мечтает,Надеется и ждет, — как прошлое тотчасУже пытается схватить за пятки нас:Оно не двигаться повелевает людям.Сократ нам говорит: «Идти вперед мы будем!»И говорит Христос: «Идем!» А под конец,На небе встретившись, апостол и мудрецДруг друга с грустью вопрошают почему-то:«Вкус уксуса какой?» — «А как на вкус цикута?»[480]Решив, что человек и злобен и хитер,Порою Сатана свой благосклонный взорБросает на него; мы видим ада знаки;Наукою зовем блуждание во мраке;Пучиной мрачною всегда окружены,Взираем на нее, равно устрашеныИ тем, что тонет в ней, и тем, что вверх всплывает…Прогресс? Он колесо, которое сметаетКого-то на пути, и кажется порой,Что скрыто зло во всем, что все грозит бедой.С законом спорит преступление без страха;Кинжалы говорят, им отвечает плаха;Не понимая ни истоков, ни причин,В тумане голода мы слышим, как в ночиНевежество, смеясь, вдруг сотрясает воздух.Правдивы ли цветы? И есть ли правда в звездах?Я отвечаю «да!». Ты отвечаешь «нет!».Не верь, Адам, не верь. Смешались мрак и свет:В ребенке, в женщине есть мглы ночной частица;О нашем будущем мы спорим, нам не спится;И человек то в жар, то в холод погружен:Пересекая беспредельность, видит онСамум, и хаос, и сугробы. Все в тумане!Сверкают молнии во мгле его страданий;И говорит Руссо: «Ввысь человек идет».«Вниз, — говорит де Местр, — он вниз идет»… [481] И вотКорабль чудовищный, корабль неоснащенныйПо морю звездному плывет, и наши стоныИ наши горести он обречен нести,Плывет огромный шар и не свернет с пути.И небо мрачное, где происходит это,Вдруг озаряется, мы видим дрожь рассвета,Судьбы светлеет лик, и ощущаем мы,Что каждый новый миг уносит нас из тьмы.Марин-Террас,октябрь 1855 г.

* * *

«Разверст могильный зев… Он всюду: за спиною…»Перевод В. Шора

Разверст могильный зев… Он всюду: за спиною,Над головой, у ног… Гигантскою стеною          Пред нами ночь стоит, нема;И звезды двух Ковшей, Стрельца, Кассиопеи —Булыжники на дне зияющей траншеи…          О, яма Вечности! О, тьма!Я видел сон: ко мне явился некий гений;Он молвил: — Я орел, летящий из-под сени          Иных небес; я их пределПокинул, чтоб узреть чужих светил сиянье,И для того пространств чудовищных зиянье          Бестрепетно преодолел.Когда пересекал я жуткие просторы,Где непроглядной мглы нагромоздились горы,          Я скорбен был и думал так:«Всей тьмы достанет ли для страшного колодца?И может ли провал, в котором мысль мятется,          Вместить в себя весь этот мрак?»И хоть я дотянул до твоего порога,Но в сердце у меня смятенье и тревога…          Скажи мне — ведь орел ты сам, —Страшит ли и тебя безмерная утроба?И я ответствовал: — Увы, мы черви оба,          Но только из различных ям.У дольмена в Корбьере,июнь 1855 г.

ПЕСНИ УЛИЦ И ЛЕСОВ

«Когда все вишни мы доели…»Перевод Бенедикта Лившица

Когда все вишни мы доели,Она насупилась в углу.— Я предпочла бы карамели.Как надоел мне твой Сен-Клу!Еще бы — жажда! Пару ягодКак тут не съесть? Но погляди:Я, верно, не отмою за годНи рта, ни пальцев! Уходи!Под колотушки и угрозыЯ слушал эту дребедень.Июнь! Июль! Лучи и розы!Поет лазурь, и молкнет тень.Прелестную смиряя буку,Сквозь град попреков и остротЯ ей обтер цветами рукуИ поцелуем — алый рот.12 июля 1859 г.

GENIO LIВRI[482]Перевод В. Шора

О чудный гений, ты, которыйВстаешь из недр моей души!Светлы безбрежные просторы…Сорвать оковы поспеши!Все стили слей, смешай все краски,Te Deum[483] с дифирамбом сплавь,В церквах устрой в честь Вакха пляски,И всех богов равно прославь;Будь древним греком и французом;Труби в рожок, чтоб встал с коленПегас, согнувшийся под грузом,Что на него взвалил Беркен[484].С акантом сопряги лиану;Пусть жрец с аббатом пьют крюшон;Пусть любит царь Давид Диану,Вирсавию же — Актеон.Пусть свяжут нити паутины,Где рифм трепещет мошкара,И нос разгневанной Афины,И плешь апостола Петра.Как Марион смеется звонкоИ фавна дразнит, погляди;Пентезилею-амазонкуВ кафе поужинать своди.Все охвати мечтою шалой,Будь жаден, по свету кружи…Дружи с Горацием, пожалуй, —Лишь с Кампистроном не дружи[485].Эллады красоту живую,Библейских нравов простотуВ искусстве воскреси, рисуяСверкающую наготу.Вглядись в поток страстей горячий;Все предписания забудьИ школьных правил пруд стоячийДо дна бесстрашно взбаламуть!Лагарп и Буало надутый[486]Нагородили чепухи…Так сокрушай же их редуты —Александринские стихи!Пчелиной полон будь заботы:Лети в душистые луга,Имей для друга мед и сотыИ злое жало для врага.Воюй с риторикой пустою,Но здравомыслие цени.Осла оседлывай пороюИ Санчо Пансо будь сродни.Не хуже Дельф античных, право,Парижский пригород Медан,И, как Аякс, достоин славыЛихой солдат Фанфан-Тюльпан;А пастухам эклог уместноВблизи Сен-Клу пасти свой скот;Тут ритм стиха тяжеловесныйВ задорный танец перейдет.Ворону, Ветошь, Хрюшку, Тряпку[487]В Версале встретив летним днем,Протягивай галантно лапкуМонаршим дочкам четырем.Не отвергай любовь царицы,Живи с блистательной Нинон,Не бойся даже опуститьсяДо замарашки Марготон.Веселый, озорной, мятежный,Пой обо всем, соединивМелодию кифары нежнойИ бойкий плясовой мотив.Пусть в книге, словно в роще пышной,Вскипает соловьиный пыл;Пусть в ней нигде не будет слышноБиения стесненных крыл.Ты можешь делать что угодно,Лишь с правдой не вступай в разлад:И пусть твои стихи свободно,Как стаи ласточек, летят.Стремись к тому, чтобы в гостиныхПрироде ты не изменял,Чтоб сонм богов в твоих картинахНебесный отсвет сохранял;И чтоб в лугах твоей эклогиПо сочной и густой травеУверенно ступали богиС босой Венерой во главе;Чтоб запах свежего салатаОбрадовал в твоих стихахТого, кто сочинил когда-тоДля гастрономов альманах;И чтоб в поэме отражались,Как в озере, скопленья звезд;И чтоб травинки в ней казалисьПригодными для птичьих гнезд;Чтоб лик Психеи был овеянДыханьем пламенным твоим;И чтоб твой стих, знаток кофеен,Навек избыл их чад и дым.10 июля

* * *

«Колоколен ли перепевы…»Перевод В. Давиденковой

Колоколен ли перепевы,От набата ль гудит земля…Нет мне дела до королевы,Нет мне дела до короля.Позабыл я, покаюсь ныне,Горделив ли сеньора вид,И кюре наш — он по-латыниИль по-гречески говорит.Слез иль смеха пора настала,Или гнездам пришел сезон,Только вот что верно, пожалуй, —Только верно, что я влюблен.Ах, о чем я, Жанна, мечтаю?О прелестной ножке твоей,Что, как птичка, легко мелькая,Перепрыгнуть спешит ручей.Ах, о чем я вздыхаю, Жанна?Да о том, что, как приворот,Незаметная нить неустанноК вам в усадьбу меня влечет.Что пугает меня ужасно?То, что в сердце бедном моемСоздаешь ты и полдень ясный,И ненастную ночь с дождем.И еще мне забавным стало —Что на юбке пестрой твоейНезаметный цветочек малыйМне небесных светил милей.19 января 1859 г.

ГРОЗНЫЙ ГОД

ГОРЕ[488]Перевод П. Антокольского

Шарль, мой любимый сын! Тебя со мною нет.        Ничто не вечно. Все изменит.Ты расплываешься, и незакатный свет        Всю землю сумраком оденет.Мой вечер наступил в час утра твоего.        О, как любили мы друг друга!Да, человек творит и верит в торжество        Непрочно сделанного круга.Да, человек живет, не мешкает в пути,        И вот у спуска роковогоВнезапно чувствует, как холодна в горсти        Щепотка пепла гробового.Я был изгнанником. Я двадцать лет блуждал        В чужих морях с разбитой жизнью,Прощенья не просил и милости не ждал:        Бог отнял у меня отчизну.И вот последнее — вы двое, сын и дочь,        Одни остались мне сегодня.Все дальше я иду, все безнадежней ночь.        Бог у меня любимых отнял.Подобно Иову[489], я наконец отверг        Неравный спор и бесполезный.И то, что принял я за восхожденье вверх,        На деле оказалось бездной.Осталась истина. Пускай она слепа.        Я и слепую принимаю.Осталась горькая, но гордая тропа, —        По крайней мере, хоть прямая.3 июня 1871 г.

ПОХОРОНЫПеревод Ю. Корнеева

Рокочет барабан, склоняются знамена,И от Бастилии до сумрачного склонаТого холма, где спят прошедшие векаПод кипарисами, шумящими слегка,Стоит, в печальное раздумье погруженный,Двумя шпалерами народ вооруженный.Меж ними движутся отец и мертвый сын.Был смел, прекрасен, бодр еще вчера один;Другой — старик; ему стесняет грудь рыданье;И легионы им салютуют в молчанье.Как в нежности своей величествен народ!О, город-солнце! Пусть захватчик у ворот,Пусть кровь твоя сейчас течет ручьем багряным,Ты вновь, как командор, придешь на пир к тиранам,И оргию царей смутит твой грозный лик.О мой Париж, вдвойне ты кажешься велик,Когда печаль простых людей тобою чтима.Как радостно узнать, что сердце есть у Рима,Что в Спарте есть душа и что над всей землейПариж возвысился своею добротой!Герой и праведник, народ не бранной славой —Любовью победил.                              О, город величавый,Заколебалось все в тот день. Страна, дрожа,Внимала жадному рычанью мятежа.Разверзлась пред тобой зловещая могила,Что не один народ великий поглотила,И восхищался он, чей сын лежал в гробу,Увидя, что опять готов ты на борьбу,Что, обездоленный, ты счастье дал вселенной.Старик, он был отец и сын одновременно:Он городу был сын, а мертвецу — отец.Пусть юный, доблестный и пламенный боец,Стоящий в этот миг у гробового входа,Всегда в себе несет бессмертный дух народа!Его ты дал ему, народ, в прощальный час.Пускай душа борца не позабудет насИ, бороздя эфир свободными крылами,Священную борьбу продолжит вместе с нами.Кто на земле был прав, тот прав и в небесах.Умершие, как мы, участвуют в бояхИ мечут в мир свои невидимые стрелыТо ради доброго, то ради злого дела.Мертвец — всегда меж нас. Усопший и живойРавно идут путем, начертанным судьбой.Могила — не конец, а только продолженье;Смерть — не падение, а взлет и возвышенье.Мы поднимаемся, как птица к небесам,Туда, где новый долг приуготован нам,Где польза и добро сольют свои усилья;Утрачивая тень, мы обретаем крылья!О сын мой, Франции отдай себя сполнаВ пучинах той любви, что «богом» названа!Не засыпает дух в конце пути земного,Свой труд в иных мирах он продолжает снова,Но делает его прекрасней во сто крат.Мы только ставим цель, а небеса творят.По смерти станем мы сильнее, больше, шире:Атлеты на земле — архангелы в эфире,Живя, мы стеснены в стенах земной тюрьмы,Но в бесконечности растем свободно мы.Освободив себя от плотского обличья,Душа является во всем своем величье.Иди, мой сын! И тьму, как факел, освети!В могилу без границ бестрепетно взлети!Будь Франции слугой, затем что пред тобоюТеперь раздернут мрак, нависший над страною.Что истина идет за вечностью вослед,Что там, где ночь для нас, тебе сияет свет.Париж, 18 марта

* * *

«О, время страшное! Среди его смятенья…»Перевод М. Донского

О, время страшное! Среди его смятенья,Где явью стал кошмар и былью — наважденья,Простерта мысль моя, и шествуют по нейСобытья, громоздясь все выше и черней.Идут, идут часы проклятой вереницей,Диктуя мне дневник страница за страницей.Чудовищные дни рождает Грозный Год;Так ад плодит химер, которых бездна ждет.Встают исчадья зла с кровавыми глазами,И, прежде чем пропасть, железными когтямиОни мне сердце рвут, и топчут лапы ихСуровый, горестный, истерзанный мой стих.И если б вы теперь мне в душу поглядели,Где яростные дни и скорбные неделиОставили следы, — подумали бы вы:Здесь только что прошли стопою тяжкой львы.Апрель 1871 г.

* * *

«За баррикадами, на улице пустой…»Перевод П. Антокольского

За баррикадами, на улице пустой,Омытой кровью жертв, и грешной и святой,Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний.— Ты тоже коммунар? — Да, сударь, не последний!— Что ж! — капитан решил. — Конец для всех — расстрел.Жди, очередь дойдет! — И мальчуган смотрелНа вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.Внезапно он сказал, отваги не утратив:— Позвольте матери часы мне отнести!— Сбежишь? — Нет, возвращусь! — Ага, как ни верти,Ты струсил, сорванец! Где дом твой? — У фонтана.—И возвратиться он поклялся капитану.— Ну живо, черт с тобой! Уловка не тонка! —Расхохотался взвод над бегством паренька.С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледныйПредстал им, гордости суровой не тая,Сам подошел к стене и крикнул: — Вот и я! —И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.Дитя! Пусть ураган, бушуя во вселенной,Смешал добро со злом, с героем подлеца, —Что двинуло тебя сражаться до конца?Невинная душа была душой прекрасной.Два шага сделал ты над бездною ужасной:Шаг к матери один и на расстрел — второй.Был взрослый посрамлен, а мальчик был герой.К ответственности звать тебя никто не вправе.Но утренним лучам, ребяческой забаве,Всей жизни будущей, свободе и весне —Ты предпочел прийти к друзьям и встать к стене,И слава вечная тебя поцеловала.В античной Греции поклонники, бывало,На меди резали героев именаИ прославляли их земные племена.Парижский сорванец, и ты из той породы!И там, где синие под солнцем блещут воды,Ты мог бы отдохнуть у каменных вершин,И дева юная, свой опустив кувшинИ мощных буйволов забыв у водопоя,Смущенно издали следила б за тобою.Вианден, 27 июня

СУД НАД РЕВОЛЮЦИЕЙПеревод Г. Шенгели

Когда уселись вы у пышного столаИ революция к барьеру подошла,Дика и яростна, пугая сов полночных,Та революция, что марабу восточныхИ западных попов, факиров, дервишейБез церемонии всех прогнала взашей, —Гнев, судьи, обнял вас.                      Действительно, отнынеРой пап и королей исчез, как тень пустыни:В них паразитов мы узнали и солдат;По бледным лицам их сны ужаса скользят;И вы, о трибунал, полны негодованьем!Ужасно! Черный лес весь наводнен страданьем;Окончились пиры прожорливых ночей;Мир сумрака хрипит в агонии своей;Ужасно: рассвело! Нетопыри ночныеОслепли, и хорьки блуждают, чуть живые;Червь утерял свой блеск; заплакала лиса;Зверье, привыкшее опустошать лесаИ гнезда разорять во мраке, еле дышит;Невозмутимый лес рыданье волчье слышит;Гонимых призраков отчаялась семья;И если этот блеск направит острияНа крылья воронов, что в страхе в небо взмыли, —Вампир от голода умрет в своей могиле…Свет пожирает мглу, пронзает мрак, — смотри!..Вы, судьи, судите пришествие зари!14 ноября 1871 г.

ИСКУССТВО БЫТЬ ДЕДОМ

ВЕЧЕРНЕЕПеревод Л. Пеньковского

Сыроватый туман, вересняк сероватый.К водопою отправилось стадо быков.И внезапно на черную шерсть облаковЛунный диск пробивается светлой заплатой.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Путник шествует. Степь так темна, неприютна.Тень ложится вперед, сзади стелется тень,Но на западе — свет, на востоке — все день,Так — ни то и ни се. И луна светит мутно.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Ткет паук паутину. Сидит на чурбанеВислогубая ведьма, тряся головой.Замерцал на болотных огнях домовойЗолотою тычинкою в красном тюльпане.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Пляшет утлая шхуна в бушующем море,Гнутся мачты, и сорваны все невода;Ветер буйствует. Вот они тонут! Беда!Крики, вопли. Никто не поможет их горю.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Где-то вспыхнул костер, озаряя багровоОбветшалый погост на пригорке… Где тыУмудрился, господь, столько взять чернотыДля скорбящих сердец и для мрака ночного?Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.На отлогих песках серебристые пятна.Опустился орлан на обрыв меловой.Слышит старый пастух улюлюканье, вой,Видит — черти летают туда и обратно.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Дым стоит над трубой пышно-серым султаном.Дровосек возвращается с ношей своей.Слышно, как, заглушая журчащий ручей,Ветви длинные он волочит по бурьянам,Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.Бродят волки, бессонные от голодовки,И струится река, и бегут облака.За окном светит лампа. Вокруг камелькаМалышей розоватые сбились головки.Я не помню когда, я не помню, где онНа волынке поигрывал, дядя Ивон.5 августа 1859 г.

ЖАННА СПИТПеревод А. Арго

Спит Жанна мирным сном до утренних лучей,Сжимая палец мой ручонкою своей!Я берегу ее и между тем читаюБлагочестивые журналы, где от краюДо краю мне грозят, где говорят о том,Чтобы немедленно отправить в желтый домЧитателей моих, где некто со слезамиЗовет желающих побить меня камнями;Писания мои — сосуд с кромешным злом,В них сотни черных змей переплелись узлом;Тот говорит, что я из ада мог явиться;Тот зрит антихриста во мне, а тот боится,Как бы в глухом лесу не встретиться со мной,Тот мне подносит яд. «Пей!» — мне кричит другой.Я разорил весь Лувр, я учинял расстрелы,Я нищих подбивал на хищные разделы,Парижским заревом горит мое чело,Я гнусен, мерзок, зол, но, коль на то пошло,Я мог бы стать иным необычайно быстро,Когда б тиран меня пожаловал в министры!Я отравитель! Я убийца! Мелкий вор! —Так оглушительный жужжит мне в уши хор,Неукоснительно грозя мне казнью лютой…А Жанна между тем спокойно спит, как будтоБез слов мне говорит: «Будь весел, не робей!»И руку жмет мою ручонкою своей!2 декабря 1873 г.

ПЕПИТА[490]Перевод Инны Шафаренко

Давнишнюю припомнил быль я!Ну, рифма, — дай мне имена!Ее ведь звали Инезилья?— Нет, Пепою звалась она!Как будто ей связали крылья,В полете рифма не вольна:Я повторяю: Инезилья!— Пепита! — мне твердит она.Сколь властно прошлое над нами!Пепита… Все, что позади,Как море, теплыми волнамиКолышется в моей груди,Всплывает то, что было скрыто…Я вижу детство и отца…Его сопровождала свита,И жили мы в стенах дворца…В Испании, столь сердцу милой,Однажды в ранний час, весной, —А мне тогда лет восемь было, —Пепита встретилась со мнойИ молвила с улыбкой чинной:«Я — Пепа!», — поклонившись мне.Я почитал себя мужчинойТам, в завоеванной стране…Ее шиньон был в тонкой сеткеС каскадом золотых монет,И в пламенных кудрях кокеткиСтруился золотистый свет;Под солнечным лучом блисталиЖакета бархат голубой,Муар на юбке цвета сталиИ шаль с каймою кружевной.Дитя — но женщина… И ПепеНе покориться я не мог:Сковали душу мне, как цепи,Одетый в бархат локоток,Янтарное колье на шее,Куст роз под стрельчатым окном…Пред ней дрожал я, цепенея,Как жалкий птенчик пред орлом.И каждый день к ее балкону,В часы, когда алел закат,Являлись нищий и влюбленный —Бездомный старец и солдат.Пока один надутым франтомПод окнами печатал шаг,Другой надтреснутым дискантомМолил о нескольких грошах.Она же — пусть уловку этуХанжи суровые простят, —Бросала нищему монету,Влюбленному — лукавый взгляд,И оба удалялись вскоре,Равно довольные судьбой,Влюбленный с торжеством во взоре,Старик — неся два су с собой,А я, стоявший у окошка,Не видя их, — так был я мал, —Не знал, что сам влюблен немножко,И, что смешон, не понимал…«Давай поженимся!» — сказалаШалунья как-то мне шутя, —В поклонники она избралаЖандарма, а в мужья — дитя.Смущенный, сам себя не слыша,Я что-то ей пролепетал…Она шепнула строго: «Тише!» —Но пыл мой только жарче стал…А рядом, во дворце, где в залеОт витражей полутемно,Солдаты в домино игралиИ пили старое вино.

ЧЕТЫРЕ ВИХРЯ ДУХА

НАПИСАНО НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ КНИГИ ЖОЗЕФА ДЕ МЕСТРАПеревод Ю. Корнеева

Зловещий храм, сооруженныйВ защиту беззаконных прав!По этой плоскости наклоннойАлтарь скатился, бойней став.Строитель жуткого собора,Лелея умысел двойной,Поставил рядом два притвора:Для света и для мглы ночной.Но этот свет солжет и минет;Его мерцанье — та же мгла,И над ПарижемРим раскинетНетопыриные крыла[491].Философ, полный жаждой мести,Своим логическим умомИзмыслил некий Реймс[492], где вместеСидят два зверя за столом.Хотя обличья их несхожи:Один — блестящ, другой — урод,Но каждый плоть народа гложетИ кровь народа алчно пьет.Два иерарха, два придела:В одном венчает королейБональд, в другом де Местр умелоКанонизует палачей.[493]Для тирании нет границы —Ее поддерживает страх.На тронах стынет багряница,Стекающая с черных плах.

ЛЕГЕНДА ВЕКОВ

СОВЕСТЬ[494]Перевод М. Кудинова

С женою и детьми, покрыт звериной шкурой,Под проливным дождем, взлохмаченный и хмурый,Бежал от лика Иеговы Каин прочь;И прибыл наконец, когда спустилась ночь,К подножию горы, где полные печалиИзмученные сыновья ему сказали:«Мы здесь уляжемся на землю и заснем».Но Каин спать не мог: он думал, а потомВверх посмотрел и там, в глубинах небосвода,Глаза увидел вдруг, не скрыла непогодаИх взора. На него тот взор был устремлен.«Путь пройден небольшой!» — дрожа воскликнул он.И, разбудив жену и сыновей, он сноваВозглавил их побег. Не говоря ни слова,Шел тридцать дней подряд и тридцать шел ночей,От шума вздрагивал, не расправлял плечей;Боясь взглянуть назад, он шел, с пространством споря,Без сна и отдыха. И вот на берег моря,В край, названный потом Ассуром, он пришел.«Здесь остановимся, — сказал он. — Я нашелСебе убежище, достигнув края света».И в небо мрачное он глянул, молвив это,И увидал глаза в бездонной глубине.Охвачен дрожью, закричал он: «Дайте мнеУкрыться где-нибудь!» И сыновья в печалиСмотрели на него и головой качали.Иавалу, отцу тех, кто живет в шатрах,Раскидывая их в пустыне и песках,Так Каин приказал: «Здесь натяни полотна!»И возвели шатер с его стеной неплотной,Камнями придавив полотнища к земле.«Ты видишь что-нибудь?» — спросила в полумглеДочь сыновей его, ребенок нежный Цилла.«Глаза! — ответил он. — Мне жизнь моя постыла».Иувал, предок тех, кто в барабаны бьетИ с гуслями в руках по улице бредет,Воскликнул: «Я могу соорудить иное!»Он Каина укрыл за бронзовой стеною.И Каин вновь сказал: «Глаза! Опять глаза!»«Мы крепость возведем, — Енох ему сказал.—Построим город, цитадель и много башен.Никто не подойдет — так будет город страшен.И все ворота в нем закроем на засов».И Тувалкаин, этот предок кузнецов,Стал город воздвигать ужасный, как проклятье.Покуда строил он, все остальные братьяПрочь гнали тех, кто смел приблизиться к стенам,Глаза выкалывали им, а по ночамИз лука целились, пуская в звезды стрелы.Не полотно шатров — гранит рукой умелойБыл поднят к небесам. Все плиты меж собойСвязали намертво железною скобой,И толщина стены горе не уступала,И тень от башен тьмой равнину наполняла,И на вратах был знак: «Вход богу воспрещен».Когда ж увидели, что труд их завершен,То в башню каменную предка поместили.Он мрачно в ней сидел и так ответил Цилле,Спросившей у него, исчезли ли глаза:«Нет! Здесь они опять». А сыновьям сказал:«Хочу я под землей, как мертвецы в могиле,Укрыться навсегда, чтоб обо мне забылиИ чтобы ничего не видеть мне вовек».Могилу вырыли. Спустился человекПод своды мрачные — он не считал ступениИ в полной темноте уселся на сиденье.Потом прислушался. Не слышно ничего.Он был один. Глаза… смотрели на него.

НАДПИСЬ[495] (X век до P. X.)Перевод В. Рогова

Я Меша, Кема сын[496], могуч и венценосен.Я чащу вырубил столетних черных сосенИ город в Африке воздвиг, Ваал-Меон,Двумя надежными стенами обнесен,И рек: тюрьма грозит владеющему домом,Который не снабжен проточным водоемом,Чтоб в пору зимнюю двухмесячных дождейМогли стада коров, овец, козлов, свиней,Что к пастбищам гурьбой идут при зное мая,Быть в городской черте, ее не покидая.Там я врата возвел, там башню я возвел.Я за Астарту в бой победоносный шел[497],И Кем, Астарты муж, отец мой, всех грознее,Со мной Гад-Омри гнал, владыку Иудеи[498].Ароэр я воздвиг, несокрушимый град —Там башню я возвел, возвел твердыню врат.Меня за доброту народы все хвалили,Подвластны мне, царю, Дибона[499] рати были,Что с песней гибель пьют, когда нужда есть в том,И цедят кровь орла с верблюжьим молоком.Судья и царь, я шел, мне лился на знаменаСвет Кема, Бела свет, Астарты и Дагона —Сиянье четырех властительных светил.Из Ура к Тиру я подземный ход прорыл,Я Нево стал царем, вершины благородной,Лишь то я совершал, что небесам угодно.И ныне в склепе я смежил навеки взор,Но камень будет вам святыней с этих пор,Сжигайте же бетель перед моей могилой:Ведь это мощь моя всех в Нево истребила[500],Все стаи воронов я вволю накормил,Я рынки голыми рабынями забил,Четыреста слонов добычу мне влачили,Все дети малые распяты мною были,Десницей я во тьму смёл злые племенаИ городам вернул былые имена.17 июля 1870 г.

КАССАНДРА[501]Перевод В. Рогова

Аргос. Перед дворцом.

Кассандра на колеснице. Клитемнестра. Хор.

Хор

Пред нами дочь царя, чей город — груда тлена.Как только довелось вкусить ей горечь плена,Она все клонит взор и уст не разожмет.Ни мрамор Пароса, ни Фулы чистый ледНе холодней ее, недвижной, бессловесной.Знать то о будущем, что смертному безвестно, —Сей дар внушил ей бог, пугающий, немой.Зловещий Аполлон, что полнит, скрытый тьмой,Додону шелестом и звоном лирным Фивы,Дал ясность мрачную троянке несчастливой.Она увидеть ход грядущего смогла;Отмщенья отсвет лег на гладь ее чела;Царевной, пифией, и жрицей, и рабынейПришлось ей быть — удел, невиданный доныне!В квадриге узница сидит и не встает.Вслед пленным воинам глядит, смеясь, народ,Босым, измученным — их подгоняют пики, —И немота страшна, хотя забавны крики.

Клитемнестра

Эй, женщина, вставай. Ты не в стране своей.

Хор

Царица говорит. О, будь покорна ей.

Клитемнестра

Спеши. Тебя ль мне ждать? С тебя взыщу я строго,Я выхода царя жду ныне у чертога.Быть может, ты понять не в силах наш язык?Что ж, если за море к тебе он не проникВ далекую страну, где ты взята добычей,Ответь мне знаками — то варваров обычай.

Хор

О, если б знать язык, родной ее краям!Такое же она внушает чувство нам,Как разъяренный зверь, безжалостный и грубый.

Клитемнестра

Я больше не могу. Сковал ей ужас губы.О Трое, скорбная, все думает она:Чтоб трепет испытать, на долгий срок должнаПокрыться, как плащом, кровавой пеной дева.

Хор

Склонись перед судьбой. Я не питаю гнева.Сойди. Тебя зовет цепей тяжелых звон.

Кассандра

О небо и земля! О боги! Аполлон!

Аполлон Локсий

(во тьме)

Я здесь. Еще узришь ты зарево большое:Пыланье Аргоса, ответ сгоревшей Трое.7 ноября 1876 г.

ПЕСНЬ СОФОКЛА ПРИ САЛАМИНЕ[502]Перевод В. Рогова

Достиг я возраста эфеба[503],Шестнадцати лазурных лет;Война, владычица Эреба,Чей клич — суровый вестник бед,Иду к тебе в ночи беззвездной!И пусть у Ксеркса больше сил,Я твой для славы, битвы грознойИ смерти; но молить решилТебя, в чьем взоре вспышки гнева,Кому пребудет меч слугой:Да будет избрана мне деваТвоей зловещею рукой,Та, что смеется безмятежно,Не ведая житейских гроз,Та, что на мир взирает нежноИ чьи сосцы — бутоны роз.Мой черен рок, но я от юнойМук не узнаю никогда —Так благотворна для НептунаРассвета яркая звезда.Я крепко обниму ей плечи…О, дай мне сердца жар излить!Готов я пасть на поле сечи —Успеть бы только полюбить.4 января 1876 г.

ПОМОЩЬ МАЙОРИАНУ, ПРЕТЕНДЕНТУ НА ИМПЕРАТОРСКИЙ ПРЕСТОЛПеревод В. Рогова

Германия. Лес. Сумерки. Лагерь.

Майориан у бойницы. Все пространство до горизонта заполнено несметной ордой.

Человек из орды

Ты хочешь помощи, Майориан. Прими.

Майориан

А кто здесь?

Человек

          Океан, составленный людьми.

Майориан

А кто вам вождь?

Человек

                    Никто.

Майориан

                              Вас кто-то угнетает?

Человек

Да, жажда с голодом.

Майориан

                    А кто вы?

Человек

                              Кто шагаетПо всем краям земли сквозь темень и грома.

Майориан

Отчизна ваша?

Человек

          Ночь.

Майориан

                    А имя ваше?

Человек

                              Тьма.

Майориан

Строй ваших колесниц я вижу на равнине?

Человек

Ничтожная их часть перед тобою ныне.То, что скопилось тут, — наш головной отряд.Увидит разом всех один лишь божий взгляд.

Майориан

Чего ж вы на земле желаете?

Человек

                              Скитаться.

Майориан

До вашего числа возможно ль досчитаться?

Человек

Да.

Майориан

          Нашего орла увидеть рати всей —Какой вам будет срок потребен?

Человек

                              Восемь дней.

Майориан

Что нужно вам?

Человек

                    Тебе мы нашу мощь предложим.Из ничего создать мы государя можем.

Майориан

Вас Цезарь одолел.

Человек

                    Кто, Цезарь?

Майориан

                              Вашу рать,Уверен я, Дентат смог в битве разметать.

Человек

Об этом ты спроси скелет Дентата белый.

Майориан

Сприкс вас погнал.

Человек

          Смешно.

Майориан

                    Побил вас Цимбер смелый.

Человек

У кой-кого из нас побит стальной шелом —И только.

Майориан

          Кто ж сюда пригнал вас?

Человек

                              Ветер, гром,Дождь с градом, ураган, ненастье грозовое,Неистовство стихий — не что-нибудь живое.Сильней нас ничего не знает этот свет.Пред богом робки мы, пред человеком — нет.Нам нужен в мире край, где можем жить раздольно.Нам обещай его — и мы с тобой. Довольно.За нас ты? Мир. А нет — готов к сраженью будь.

Майориан

Я страшен вам?

Человек

          Ничем.

Майориан

                    Известен вам?

Человек

                              Чуть-чуть.

Майориан

Что я для вас?

Человек

                    Ничто. Так, человек из Рима.

Майориан

Чего ж хотите вы?

Человек

                              Земля необозрима,Цель — в бесконечности, и нам всю жизнь идтиТуда, где зарево сияет нам в пути, —И там лишь завершит поход свой наша сила.

Майориан

А ты, что говоришь, как звать тебя?

Человек

                                        Аттила[504].6 января 1860 г.

ЦАРЬ ПЕРСИИПеревод М. Кудинова

Царь Персии себя охраной окружил.Жил в Исфагани он, в Тифлисе летом жил.Родных своих страшась, он на тропинках садаРасставил часовых из верного отряда.Однажды в том саду взяла его тоска,И вышел в поле он, и встретил старика,Который стадо пас, был юный сын с ним рядом.«Как звать тебя, скажи?» — царь смерил старца взглядом.«Карам, — ответил тот, песнь оборвав свою.—Живу я в хижине, стоящей на краюУщелья. Вот мой сын, и он моя отрада.Поэтому пою, когда пасем мы стадо,Пою, как пел Гафиз и как теперь поетСаади, радующий песнями народ».Пока он говорил, царь слушал и дивился.А юноша пастух перед отцом склонилсяИ нежно руку у него поцеловал.«Сын, любящий отца! Как странно!» — царь сказал.

* * *

«Свидетель Архилох тому, что средь Афин…»Перевод В. Рогова

Свидетель Архилох[505] тому, что средь Афин,Охвачен ужасом, сказал судья один:          «Уйду приют искать в безлюдье.Прогнил Ареопаг[506], и страх — владыка дням!Закройтесь, небеса! Здесь чужд закон правам          И судьям чуждо правосудье!»То видел Цицерон: один центурион,Меч бросив, Цезарю промолвил: «Гистрион,          Твои заветные стремленьяМне ясны. Армия — прислужница твоя,Не я лишь. Нет, тебе не подошел бы я          Как исполнитель преступленья».О гений-пария, Макиавелли злой,Ты помнишь, как вскричал апостол пред тобой:          «Стыд! Папа над людьми глумится.Он Сатану избрал союзником своим,И агнца твоего теперь, Иерусалим,          Сжирает римская волчица».Позора океан глубок, и нет в нем дна,Людская совесть им навек поглощена          И скрыта непроглядной мглою,Но на мгновение заметить может взгляд,Как из свирепых волн, что хлещут и гремят,          Всплывет утопленник порою.9 июня 1870 г.

СТРАНСТВУЮЩИЕ РЫЦАРИПеревод М. Кудинова

Скитались рыцари когда-то по земле.Мелькнув перед толпой, как молния во мгле,Они невольный страх на лицах оставлялиИ оставляли свет там, где они блуждали.В глухие времена бесчестья и стыда,Когда царили гнет, и траур, и беда,Они, посланцы справедливости и чести,Прошли, карая зло, разя порок на месте.Бежали прочь от них измена и обман,И прятался разбой, и бледен был тиран,Бесчеловечность с беззаконьем отступалиПред неподкупным магистратом грозной стали;Тому, кто зло творил, одна из этих рук,Из мрака вынырнув, несла погибель вдруг.Так воле вопреки людей, что рядом жили,Они суд высшей справедливости вершили,Господни рыцари шли за нее на бойВ любом углу земли, везде и в час любой.Горел их свет в ночи, он был защитой хижинИ был защитой тех, кто беден и унижен,Их свет был справедлив и мрачны лица их.Но, ими защищен от алчных и от злых,Народ присутствию их радовался мало:Ведь одиночество всегда толпу смущало,Внушают страх все те, кто в мысли погружен,Кто продолжает путь, когда со всех сторонВой ветра слышится, и на лесной дорогеДождь хлещет по лицу, и ночь полна тревоги.Забрало опустив, объяты немотой,Как призраки, они прошли перед толпой,И гребни шлемов их над миром возвышались.Но кто они? Зачем из мрака вдруг являлись?И шла о них молва: они вершат свой судИ, покарав порок, вновь скроются, уйдут,Как сновидение, они неуловимы…Наездник черный! Пешеход неутомимый!Везде, где при огне сверкала сталь их лат,Где появлялись вдруг, поставив наугадКопье свое к стене, в углу укромном зала,Везде, где тень их пред глазами возникала,Там люди чувствовали ужас дальних стран,Леса мерещились им, бурный океанИ смерть, бредущая на близком расстояньеОт тех, кто странствует. Казалось, что в дыханьеИх боевых коней таится шум лесов.Один лишь ветер знал, где их очаг и кров.Вот этот странник, не король ли он Бретани?Бродил он по горам или в речном тумане?Сражался с маврами иль племя покорил,Чьи крики дикие тревожат сонный Нил?Какой им город взят или спасен? КакоеЧудовище истреблено его рукою?Не все их имена смыл времени поток:Бернаром звался тот, другой себя нарекЛаиром… В памяти все эти исполиныБудили отзвук битв в пустынях Палестины[507];Барон неведомый был в Индии царем;Знамена, рев трубы, великих схваток гром,Сраженья, боги, властелины, эпопеяВсплывали в сумраке, над их мечами рея,Напоминали о неведомых краях,О дальних странах, о волшебных городах,Сверкавших золотом, зарытых в мглу по пояс,Напоминали Тир, Солим, Гелиополис…Одни шли с севера, явились с юга те;Была у каждого эмблема на щите,Куда слетелись геральдические птицы.Долг начертал их путь, не знающий границы.Торжественна была их поступь, гул шаговСливался с вечностью, звуча во мгле веков;Но из такой они пришли безбрежной дали,Что часто ужас окружающим внушали,И отсвет мрачных горизонтов на гербахУ смолкнувшей толпы будил невольный страх.

ПЕСНЯ КОРАБЕЛЬНЫХ МАСТЕРОВПеревод П. Антокольского

На боевой оснастке флотаСверкает наша позолота.Над прозеленью волн крутыхРазгуливает ветер шалый.Природа с тенью свет смешалаВ несчетных бликах золотых.Шквал бешено и прихотливоЛомает линию прилива.Случайность на море царит.Куда ни глянь — игра повсюду.Подобен призрачному чудуНаш раззолоченный бушприт.Волна грозит ему изменой,Но блещет золото надменно —Изделье нашей мастерской.Оно само мишень для молний,Но взор вперяет, гнева полный,В седой туман, в простор морской.Король взимает дань двойную.Султан, несчетных жен ревнуя,Добычи новой не лишен, —Сегодня на галдящем рынкеРабынь скупил он по старинке,Всех без разбора, нагишом.Белы или чернее сажиКрасавицы на распродаже,Все, из каких угодно стран,Товаром станут окаянным.Так входят в сделку с океаномРаботорговец и тиран.У деспота и урагана,У молнии и ятаганаХозяйство исподволь растет.Здесь отдыха ни у кого нет:Шторм непрестанно волны гонит,Царь подданных своих гнетет.А мы любым владыкам служим,Поем, трудясь над их оружьем.Эмир, в глазах твоих свинец, —Меж тем как в песне нашей честной,Как в гнездышке, в листве древесной,Трепещет маленький птенец.Природа-мать спокойно дышитИ колыбель свою колышетИ пестует чужих детей.Пусть наша песня дальше льется,А в ней невольно отдаетсяИ гул громов, и стон смертей.Мы лавры с пальмами подаримВладычественным государям, —Но им не задержать затоНи звездного круговращенья,Ни штормового возмущенья, —Там не подвластно им ничто.Богат цветеньем знойный полдень,Он женской прелестью наполнен, —Здесь вечный праздник, вечный смех,Там от борзых бегут олени…Но мир вблизи и в отдаленьеХанжей отпугивает всех.И если надобно султанамЖить в опьяненье непрестанном,Пускай выходят из игрыВ разгар грехов, в цвету желаний.Но есть в лесу у каждой ланиТемно-зеленых мхов ковры.Любой подъем с пареньем связан.Любой огонь затлеть обязан,Могила ищет старика.Над пляской волн, над пеньем бури,Над зыбким зеркалом лазуриПолзут часы, летят века.Красавицы ныряют в волны,Хмельным броженьем, жженьем полный,Мир очарован сам собой.Сверкает море в лунных бликах.Так отражен на смертных ликахНебесный купол голубой.На золотых бортах галерныхТы шесть десятков весел мерныхДвиженью вечному обрек.Они легко взлетают к высям.Но каждый взмах весла зависимОт каторжников четырех.

* * *

«Поэт — вселенная, что в человеке скрыта…»Перевод В. Рогова

Поэт — вселенная, что в человеке скрыта.В мозгу у Плавта — Рим, рокочущий сердито;Слепой и царственный, увидел Мэонид,Пренебрегая тьмой, что взор его мрачит,Калхаса, Гектора, Патрокла и Ахилла;Терзанья Прометей терпел в душе Эсхила;Рабле вместил свой век; та истина ясна:Все, все мыслители в любые времена,Благословенные певцы-визионеры,Шекспиры щедрые, обильные Гомеры,Вынашивали плод, подобно матерям:Одним рожден был Лир, другим же — царь Приам,Да, каждым гением порождено немало.В пустыню их влекло; в душе у них сиялаБессмертная лазурь, где вечны свет и смех;Порою же тревог, что угнетают всех,Квадриги громовой им слышалось движенье.Поэтов-мудрецов венчало озаренье.Им ясно было все, что зрели пред собой:Для Архилоха был опорой ямб хромой[508],Услышал Еврипид стенания инцеста[509].В себе нашел Мольер печального Альцеста[510],В нем был Арнольф[511] с женой, как сыч и стрекоза,И хохот шутовской, и мудрости слеза.С Кихотом речи вел Сервантес, бледный, нежный;Внял Иов, что шептал Денница, дух мятежный;Дант мыслью пронизал великой бездны мрак;Пляс фавнов на лугу узнал Гораций Флакк,А Марло разглядел под сенью черной чащиБесовский шабаш[512], вихрь, неистово бурлящий.От первых дней поэт для мирозданья свят,Когда видения вокруг него парят.Ему трава мягка, пещера не угрюма;Пан топчет мох при нем, не поднимая шума;Когда природы сын мечтами обуян,Она следит за ним; коль есть в лесу капкан,Возьмет его рукав куст на краю тропинкиИ скажет: «Нет, туда ты не ходи!» БарвинкиТрепещут под ногой; по зарослям леснымВозникнет голос вдруг и, еле различим,Прошепчет: «Вот Макбет с Шекспиром! С БеатричеДант! Это Дон Жуан с Мольером!» Гомон птичийУмолкнет, сникнет плющ, колючки скрыть готовТерновник жалящий, безмолвный строй дубовДорогу даст, чтоб шли в беседе под ветвямиВеликие умы с великими тенями.

ПЕТРАРКАПеревод А. Ибрагимова

Тебя уж нет. Но вновь я вижу образ твойТо в небесах ночных, то днем — в листве густой.Вовек духовное не помрачится око.Я погружен во тьму. Но в этой тьме глубокойЕще ясней твоя звезда. И мать и ты —Вы обе на меня глядите с высоты…Где красота твоя блистательная ныне!Лаура! Отзовись! Где ты, в какой пустыне?Люблю тебя. Люблю. Жизнь без любви пуста.Когда волшебное «люблю» твердят устаИ разливается по нашим жилам пламя,Мы, смертные, равны с бессмертными богами.Бесценнейший из всех даров любви — навекУшедших видеть вновь, из-под закрытых век,Их возвращать к себе, томящихся в изгнанье,Чтоб снова вспыхнуло угасшее сиянье.Не правда ли, ты здесь, со мною, как всегда?Глаз отвечает: «Нет», а сердце молвит: «Да».

НОВЫЕ ДАЛИПеревод А. Ахматовой

Гомер поэтом был. И в эти временаВсем миром правила владычица-война.Уверен, в бой стремясь, был каждый юный воин,Что смерти доблестной и славной он достоин.Что боги лучшего тогда могли послать,Чем саван, чтобы Рим в сражениях спасать,Иль гроб прославленный у врат Лакедемона?На подвиг отрок шел за отчие законы,Спеша опередить других идущих в бой,Им угрожавший всем кончиной роковой.Но смерть со славою, как дивный дар, манила,Улисс угадывал за прялкою Ахилла[513],Тот платье девичье, рыча, с себя срывал,И восклицали все: — Пред нами вождь предстал! —Ахилла грозный лик средь рокового бояСтал маской царственной для каждого героя.Был смертоносный меч, как друг, мужчине мил,И коршун яростный над музою кружил,В сражении за ней он следовал повсюду,И пела муза та лишь тел безгласных груду.Тигрица-божество, ты, воплощенье зла,Ты черной тучею над Грецией плыла;В глухом отчаянье ты к небесам взывала,Твердя: — Убей, убей, умри, убей — все мало! —И конь чудовищный ярился под тобой.По ветру волосы — ты врезывалась в бойГероев, и богов могучих, и титанов.Ты зажигала ад в рядах враждебных станов,Герою меч дала, сумела научить,Как Гектора вкруг стен безжалостно влачить[514].Меж тем как смертное копье еще свистело.И кровь бойца лилась, и остывало тело,И череп урною могильною зиял,И дротик плащ ночной богини разрывал,И черная змея на грудь ее всползала,И битва на Олимп в бессмертный сонм вступала, —Был голос музы той неумолим и строг,И обагряла кровь у губ прекрасный рог.Палатки, башни, дым, изрубленные латы,И стоны раненых, и чей-то шлем пернатый,И вихорь колесниц, и труб военных вой —Все было в стройный гимн превращено тобой.А ныне муза — мир… И стан ее воздушныйОбъятьем не теснит, сверкая, панцирь душный.Поэт кричит войне: — Умри ты, злая тень! —И манит за собой людей в цветущий день.И из его стихов, везде звучащих звонко,Блестя, слеза падет на розу, на ребенка;Из окрыленных строф звезд возникает рой,И почки на ветвях уже шумят листвой,И все его мечты — как свет зари прекрасной;Поют его уста и ласково и ясно.Напрасно ты грозишь зловещей похвальбой,Ты, злое прошлое. Покончено с тобой!Уже в могиле ты. Известно людям стало:Те козни мерзкие, что ты во мгле сплетала,Истлели; и войны мы больше не хотим;И братьям помогать мы примемся своим,Чтоб подлость искупить, содеянную нами.Свою судьбу творим своими же руками.И вот, изгнанник, я без устали тружусь,Чтоб человек сказал: — Я больше не боюсь.Надежды полон я, не помню мрачной бури.Из сердца вынут страх, и тонет взор в лазури.10 июня 1850 — 11 февраля 1877 г.

1851. — ВЫБОРПеревод В. Рогова

Однажды мне Позор и Смерть предстали вместеПорою сумерек в лесном проклятом месте.Под ветром бурая ерошилась трава.У Смерти мертвый конь шагал едва-едва,Был язвами покрыт смердящий конь Позора.К нам крики воронья неслись над гребнем бора.Позор мне молвил: «Я Утехою зовусь.Держу я к счастью путь. Иди за мной, не трусь.Чертоги, пиршества, попы, шуты, уроды,Смех торжествующий, что сотрясает своды,Мешки с пиастрами, шелк, пурпур королей,Покорных женщин рой, которых нет милей,И парков рай ночной, где звезд всесильны чары.И славы знаменья, победные фанфары,Что Счастье возвестит ликующей трубой, —Тебя все это ждет. Иди же вслед за мной».И я ему в ответ сказал: «Твой конь зловонен».Смерть молвила: «Я — Долг. И путь мой неуклоненК могиле. Бедствия и горе впереди».Я попросил: «Меня с собою посади».И там, где виден бог сквозь мрачную завесу,Мы вместе в темноте скитаемся по лесу.30 октября 1859 г.

ЛЮДИ МИРА — ЛЮДЯМ ВОЙНЫПеревод Ю. Корнеева

«К вам, кто порабощал несметные народы,К вам, Александры, к вам, охотники Нимроды[515],К вам, Цезарь, Тамерлан, Чингис, Аларих[516], Кир[517],Кто с колыбели нес войну и гибель в мир,К вам, кто к триумфам шел победными шагамиИ, как апрель луга душистыми цветами,Усеял трупами песок дорог земных,Кто восхищал людей, уничтожая их, —Мы, кто вокруг могил стоит зловещей ратью,Мы, ваши черные, уродливые братья,Монахи, клирики, жрецы, взываем к вам,Послушайте.                    Увы, и наш заветный храм,И ваш дворец равно рассудком с бою взяты.Мы были, как и вы, всесильными когда-то,И мы, подобно вам, с угрозой на челе,Как ловчий по лесу, блуждая по земле,Во имя господа ослушников карали.Мы, папы, даже вас, царей, подчас смиряли.Аттила, Борджа[518] — вы могуществом равны.Вам — скипетры, а нам панагии даны.За нами — идолы, за вами — легионы.Пускай блистательней горят на вас короны,Но мы опасней вас в смирении своем:Рычите громче вы, а мы быстрей ползем.Смертельней наш укус, чем ваш удар тяжелый.Мы — злоба Боссюэ и фанатизм Лойолы[519].Наш узкий лоб одет тиарой золотой.Сикст Пятый, Александр Второй, Урбан Восьмой,Дикат, еретиков пытавший без пощады,Сильвестр Второй, Анит, Кайафа[520], Торквемада[521],Чья мрачная душа гордыней налита,Иуда, выпивший кровавый пот Христа,Аутодафе и страх, застенок и темница —Все это мы. На нас пылает багряница,Пурпуровым огнем сжигая жизнь вокруг.Богами, как и вы, казались мы. Но вдругНам пасть несытую сдавил намордник узкий:Рукой за глотку нас поймал народ французский,И революции неуязвимый дух,Насмешлив, дерзостен, к укусам нашим глух,Вверг нас, священников, и вас, царей, в оковы,Бесстрашно развенчав и разгромив суровоВертеп религии и цитадель меча.В тюрьму загнали нас ударами бича,Как укротители, Дантоны и Вольтеры.На нас, кто мир держал в узле войны и веры,Отныне Франция узду надела.                                        НоЧерез решетчатое узкое окноМы, братья, вам кричим, что мы полны надежды,Что солнце черное должно взойти, как прежде,Вселенную лучом свирепым осветя;Что прошлое — веков зловещее дитя, —Как воскрешенный труп, из колыбели встанетИ с хрипом мстительным опять на землю прянет.Гроб — колыбель его, и ночь — его заря.Уже в зияющих воротах алтаря,Как сумрачный цветок, кадило засверкало.Уже взывает Рим, подняв свое забрало:„Умолкни, человек! Все лжет в юдоли сей!“И переходит в рык поток его речей.Грядет желанный день, когда, расправив крылья,Личину права вновь с себя сорвет насилье,Нерон и Петр людей двойным ярмом согнут[522],Базар и храм на „ты“ друг друга звать начнут.Ваш трон упрочится, и, как в былые годы,На волю выйдем мы, закрепостив народы.Мы на крестах распнем свободные умы.Все станет догмою, и будем править мы.Войною станет все, — вы будете вождями.Тираны-короли с попами-палачамиЖелезною пятой придавят мир опять.И вновь увидит он, как будут оживатьВ кошмарах нового жестокости былого.И вновь построим мы из сумрака ночногоТот храм, чтоб Ложь собрать вокруг себя могла бОшую — цезарей и одесную — пап.Мы постепенно тьму сгущаем над землею,Чтоб, властвуя уже над детскою душою,Когтями цепкими грядущее схватить.Благословляем мы, когда хотим убить.Стекает не елей — густая кровь с кропила.Сутана ваш доспех, воители, затмила.Все сокрушает наш безмерный гром, и с нимОрудий ваших вой, конечно, несравним.Опять забил набат святой и грозной ночиВарфоломеевской. Все ближе он грохочет,И зов его звучит страшней и тяжелей,Чем трубы на войну идущих королей.Вам нас не превзойти ни в ужасах, ни в злобе:Ведь вы — всего лишь меч, а мы — покров на гробе.За вами лишь тела раздавленных лежат,А мы и для живых устраиваем ад.И все ж нерасторжим союз жреца с солдатом;Мы всё себе вернем, сражаясь с вами рядом.Уже засов тюрьмы, где мы заключены,Неслышно приоткрыт рукою Сатаны.На мириады душ мы скоро прыгнем жадно.Мы отвоюем мир».                    Так, ночью непроглядной,Пока, забыв о всем, мы предаемся снам,Из клетки тигров зов несется в клетку к львам.

БЕДНЯКИПеревод М. Кудинова

I

Ночь. Хижина бедна, но заперта надежно.Среди сгустившихся теней увидеть можно,Как что-то радужное светится слегка.Видны развешенные сети рыбака.На полке кухонная утварь чуть мерцает.За занавескою, что до полу свисает,Широкая кровать. И тут же, рядом с ней,На лавки старые положен для детейМатрас. Пять малышей спят на матрасе этом.В камине бодрствует огонь и алым светомМать озаряет их: она погруженаВ молитву. Женщина печальна и бледна.А за стеною океан, покрытый пеной,Своим рыданьем наполняет неизменноНочь, ветер, и туман, и черный небосвод.

II

Муж в море. С детских лет сраженье он ведетС пучиной грозною, сулящей смерть и горе,Пусть ураган и дождь — он должен выйти в море,Чтоб накормить детей. По вечерам, когдаК ступеням пирса поднимается вода,Один на паруснике в море он уходит.Тем временем жена в порядок сеть приводит,Сшивает паруса, следит за очагом,На ужин варит суп из рыбы, а потом,Спать уложив детей, творит в ночи молитву.Муж в море. Парусник вступает с бездной в битву.Уходит человек все дальше — дальше в ночь.Случись беда — никто не сможет им помочь.Среди подводных скал, близ их незримой кровли,Есть место страшное, но не сыскать для ловлиБогаче места: там, среди скалистых глыб,Нашлось пристанище для серебристых рыб.Но это — крохотная точка в океане.И ночью, в декабре, средь грозных волн, в тумане,Чтобы ее в пустыне водной отыскать,Как надо точно силу ветра рассчитать!Как надо хорошо знать прихоти течений!Вдоль борта змеи волн несутся в исступленье,Пучина корчится и разевает пасть,И стоном ужаса ей отвечает снасть.О Дженни думает рыбак в ночи туманной.Все помыслы ее с ним рядом постоянно.Так мысленно они встречаются в ночи.

III

И Дженни молится и слышит, как кричит,Носясь над скалами, кричит морская птица,Как стонет океан; и наяву ей снитсяОбрушившийся вал, разбитый в щепы челнИ гибнущий моряк во власти гневных волн.Заключены в футляр, как в вены кровь людская,Часы стенные бьют, без устали бросаяВ таинственную мглу минуты, дни, года,И означает их биение всегдаИгру неведомой, неодолимой силы,И колыбели крик, и тишину могилы.А Дженни думает: «Что делать, боже мой?»Разуты малыши и летом и зимой.Какая нищета! Здесь хлеб едят ячменный…За дверью океан грохочет неизменно.Бьет тяжкий молот волн о наковальню скал,И кажется порой, что беспощадный шквал,Как искры очага, развеять звезды хочет;Ночь непроглядная безумствует, хохочет,Пускается танцовщицей веселой в пляс,Ночь, в сумрак и туман закутавшись до глазИ уподобившись разбойнику-злодею,Хватает парусник и с ношею своеюНесется к скалам вдруг, и чувствует моряк,Как разверзается пред ним пучины мрак,Который крик его последний поглощает.В его сознании в последний миг всплываетКольцо железное на пристани родной.Виденья мрачные пред Дженни чередойПроходят. Страшно ей. Сдавило грудь рыданье.

IV

О жены рыбаков! Как тяжело сознанье,Что муж, отец и сын, все те, кто дорог так, —Во власти хаоса; что самый лютый враг,Разбушевавшаяся грозная стихия,Играет жизнью их; что, ко всему глухие,На них бросаются, как звери, стаи волн;Что ветер, ярости неизъяснимой полн,Сечет и хлещет их и видеть им мешает;Что, может быть, сейчас им гибель угрожает,И где они — никто не ведает о том;И чтобы выстоять в сражении морском,Чтоб схватку выдержать с могуществом пучины,Им дан кусок доски и дан кусок холстины…И женщины бегут к бушующим волнамИ молят океан: «Верни, верни их нам!»Увы! Какой ответ стихия дать им может?Всегда страшащая, она их страхи множит.Еще сильней тоска сдавила Дженни грудь.Муж в море. Он один. О помощи забудь.Скорей бы дети подросли, отцу подмога!Но вырастут они — и возрастет тревога;Он в море их возьмет, и, плача, скажет мать:«О, лучше бы детьми мне видеть их опять!»

V

Она берет фонарь и плащ. Пора насталаВзглянуть на океан, на волны у причала,Не стало ли светать, не видно ль вдалекеОгня на мачте. В путь! И с фонарем в рукеВыходит из дому она. Еще не веетПрохладой утренней, и в море не белеетТа полоса, где мгла от волн отделена.В предутреннем дожде особенно мрачнаПрирода. Потому так медлит день родиться.Нигде зажженный свет из окон не струится.Она идет во тьме. И но дороге вдругОдна из самых развалившихся лачуг,Чернея в темноте, пред нею возникает.Ни света, ни огня. И ветер открываетИ закрывает вновь трепещущую дверь,В соломе грязной копошится, словно зверь,И крышу ветхую трясет, протяжно воя.«Да, — Дженни думает, — с живущей здесь вдовоюДавно не виделась я. Муж мне говорил,Что хворь какая-то ее лишила сил».Она стучит в окно. Никто ей не ответил.Ее слегка знобит. «Какой холодный ветер!А женщина больна. Нет хлеба у детей.Хоть двое у нее — вдове куда трудней!»И Дженни вновь стучит: «Откликнитесь, соседка!»Молчание в ответ. «Такое встретишь редко,Чтоб так был крепок сон… Не дозовусь никак».И в это время дверь, ведущая во мрак,Со скрипом мрачным перед Дженни распахнулась,Как будто жалость в ней, в бесчувственной, проснулась.

VI

В дом женщина вошла. Фонарь в руке ееПечально осветил безмолвное жилье.Сочилась с потолка вода, и то и делоВниз капли падали. А в глубине чернелоТо, что внушало страх и вызывало дрожь:Труп в глубине лежал. Он был совсем не схожС той, что всегда слыла веселою и сильной;Как призрак нищеты, он в полумгле могильнойВозник и был разут, взлохмачен, изможден.Шла долгая борьба. Теперь являет онКонец сражения. У мертвой пожелтелоЛицо застывшее; и, покидая тело,Душа разверзла ей уста в последний миг,Чтоб вечность слышала ее предсмертный крик.А близ кровати, на которой мать лежала,Стояла колыбель, и жизнь в ней трепетала:Во сне два крохотных созданья — брат с сестройВорочались. Их мать, конец предвидя свой,Накинула на них платок и покрывало,С себя их сняв: она лишь одного желала,Чтоб холод разбудить не мог ее детей,Когда холодная склонится смерть над ней.

VII

Как сладко спят они в дрожащей колыбели!Их личики от сна чуть-чуть порозовели.Пусть даже трубный глас на Страшный суд зовет,Он не разбудит их, двух маленьких сирот,И страха нет у них перед судьей суровым.А за порогом дождь мир оглашает ревом,И капли падают сквозь щели в потолкеНа мертвое лицо; слезами по щекеОни стекают, эти капли дождевые.И волны бьют в набат, как существа живые.С тоской внимает мгле умерший человек.Когда душа и плоть разлучены навек,То кажется порой, что душу ищет тело,Что странный диалог звучит во тьме несмело —Глаза и губы меж собою говорят:«Дыханье ваше где?» — «Ответьте, где ваш взгляд?»Увы! Любите жизнь, в полях цветы срывайте,Танцуйте, радуйтесь, бокалы наполняйте, —Как воды всех ручьев поглотит океан,Так каждый светлый миг, что человеку дан,Улыбки, празднества, приятное соседство,И радость матери, и беззаботность детства,И песни, и любовь — всё волею судьбыПоглотят мрачные холодные гробы.

VIII

Покинув страшный дом с умершею вдовою,Что под плащом несет, что взять могла с собоюОттуда Дженни? Почему она спешит?Чего волнуется? Откуда этот видОбеспокоенный? Назад взглянуть не смея,Зачем торопится так с ношею своею?И, прибежав домой, что спрятала онаЗа занавескою? Чем Дженни смущена?

IX

Уж начало светать, белее стали скалы.На табуретку у кровати сев устало,Была она бледна, лежал на сердце гнет,Казалось, что ее раскаянье грызет.И говорила так она сама с собоюПод непрерывный гул свирепого прибоя:«О, господи, мой муж! Ну что он скажет мне?Его упреки заслужила я вполне.Работа, пятеро детей, и не хваталоЕму других забот! И так их разве мало,Чтоб я еще одну взвалила на него?Прибьет меня — скажу: ты прав. Ну для чегоЯ поступила так? Вот он идет. О боже!Нет, просто дверь скрипит… И как боюсь я все жеС ним встретиться сейчас. Его все нет и нет!»У Дженни на лице лежал печали след,Взор омрачали ей раздумий горьких тени,И, погруженная в пучину треволнений,Не слышала она, как за окном возникВ тумане утреннем бакланов мрачный крик,Как плещется прилив, как ветер разыгрался…И вдруг открылась дверь и в хижину ворвалсяСвет утренний, и с ним вступает на порогРыбак. Он держит сеть в руках. Он весь продрог.Но улыбается и восклицает: «Дженни!»

X

«О, наконец-то ты!» И вот через мгновеньеОна к своей груди прижала рыбака,И гладит мокрое лицо ее рука,Лицо, где доброта душевная сияетПри свете очага, который озаряетЕго черты… Затем начался разговор.«Не повезло, жена! Ведь море — словно вор».«Как ловля нынче шла?» — «Нельзя придумать хуже».«И было холодно?» — «Окоченел от стужи.Вернулся я ни с чем. И сеть свою порвал.Сам дьявол, кажется, вселился в этот шквал.Какая ночь была! И лодка то и делоКак будто в бездну опрокинуться хотела.А ты что делала? Как время провела?»Смущенье женщины скрывала полумгла.«Что делала? Мой бог! Сама не знаю толком.Я шила… Слушала, как ветер воет волком.И было страшно мне». — «Да, трудная зима».Тут Дженни, побледнев, как будто в чем самаВиновною была, сказала: «Между прочим,Соседка умерла… Возможно, прошлой ночью,Когда ты занят был работою своей.Оставила она двух маленьких детей,Мальчишку с девочкой: она едва лопочет,Малыш на двух ногах ходить еще не хочет.Их мать была совсем задавлена нуждой…»Рыбак задумался. Потом он головойТряхнул и, шлем стянув, в котором ночь проплавал,Его забросил в темный угол: «Ах ты, дьявол!Их пятеро у нас. А если семь? Беда!И так уж в год плохой случалось не всегдаНам лечь поужинав. Что предпринять мы сможем?Нет, не моя вина. С самим решеньем божьимМогу ли спорить я? И в силах ли понять,Зачем у малышей решил он мать отнять?Не очень я учен, чтобы осмыслить это.Величиной с кулак — и лаской не согретыДва этих существа. Ну, как тут быть, жена?По-моему, сходить за ними ты должна.Забрать от мертвой надо их, по крайней мере.Не ветер к нам стучит — их мать стоит у двериИ молит взять детей. Потом по вечерамПускай уж семеро лезть на колени к намНачнут: у нас для них различия не будет.Бог, видя семерых, должно быть, не забудет,Что надо их кормить, что стало больше ртов.Он добрый и пошлет хороший нам улов.Работать за двоих я буду… Значит, ясно:За ними ты пойдешь. В чем дело? Не согласна?»И Дженни так ему ответила: «ВзгляниЗа занавеску, дорогой мой. Там они!»

ВСЕ СТРУНЫ ЛИРЫ

«Пятнадцать сотен лет во мраке жил народ…»Перевод Инны Шафаренко

Пятнадцать сотен лет во мраке жил народ,И старый мир, над ним свой утверждая гнет,          Стоял средневековой башней.Но возмущения поднялся грозный вал,Железный сжав кулак, народ-тиран восстал,          Удар — и рухнул мир вчерашний!И Революция в крестьянских башмаках,Ступая тяжело, с дубиною в руках,          Пришла, раздвинув строй столетий,Сияя торжеством, от ран кровоточа…Народ стряхнул ярмо с могучего плеча, —          И грянул Девяносто Третий!

* * *

«Один среди лесов, высокой полон думы…»Перевод Инны Шафаренко

Один среди лесов, высокой полон думы,Идешь, и за тобой бегут лесные шумы;И птицы и ручьи глядят тебе вослед.Задумчивых дерев тенистые вершиныПоют вокруг тебя все тот же гимн единый.Что и душа твоя поет тебе, поэт.7 июля 1846 г.

* * *

«Словечко модное содержит ваш жаргон…»Перевод В. Шора

Словечко модное содержит ваш жаргон;Вы оглашаете им Ганг и Орегон;Оно звучит везде — от Нила до Тибета:Цивилизация… Что значит слово это?Прислушайтесь: о том расскажет вам весь мир,Взгляните на Капштадт, Мельбурн, Бомбей, Каир,На Новый Орлеан. Весь свет «цивилизуя»,Приносите ему вы лихорадку злую.Спугнув с лесных озер задумчивых дриад,Природы девственной вы топчете наряд;Несчастных дикарей из хижин выгоняя,Преследуете вы, как будто гончих стая,Детей, что влюблены в прекрасный мир в цвету;Всю первозданную земную красотуХотите истребить, чтоб завладел пустынейУщербный человек с безмерною гордыней.Он хуже дикаря: циничен, жаден, зол;Иною наготой он безобразно гол;Как бога, доллар чтит; не молнии и грому,Не солнцу служит он, но слитку золотому.Свободным мнит себя — и продает рабов:Свобода требует невольничьих торгов!Вы хвалитесь, творя расправу с дикарями:— Сметем мы шалаши, заменим их дворцами.Мы человечеству несем с собою свет!Вот наши города — чего в них только нет:Отели, поезда, театры, парки, доки…Так что же из того, что мы порой жестоки? —Кричите вы: — Прогресс! Кто это создал? Мы! —И, осквернив леса, священные холмы,Вы золото сыскать в земном стремитесь лоне,Спускаете собак за неграми в погоне.Здесь львом был человек — червем стал ныне он.А древний томагавк револьвером сменен.

ПОСЛЕДНИЙ СНОП

КУЗНЕЦЫПеревод М. Донского

Взгляни, вон кузница, и там — два силачаВ багровых отсветах пылающего горна.Как искры сыплются! Не плющат ли сплечаДва демона звезду на наковальне черной?Над чем же трудятся два мрачных кузнеца?То гордый ли клинок иль скромный лемех плуга?Прислушивается к их молоту округа:Он пробуждает дух и веселит сердца.Куют ли меч они или куют орало,Железо мирное иль боевую сталь, —Они работают! Над ними солнце встало,Раскинулась вокруг сияющая даль.31 октября 1840 г.Дорога из Д’Эперне в Шато-Тьери

  1. Там, где кончается мир (лат.).

  2. …Саламандры огонь и Ундины душа. — По представлениям средневековых алхимиков. Саламандра — это дух, обитающий в огне. Ундина — фольклорный образ, водяная дева.

  3. Мутанабби (915–965) — арабский поэт, панегирист и сатирик.

  4. Сегре Жан, де (1624–1701) — французский поэт, автор пасторальных «Эклог».

  5. Небесный огонь. — Согласно библейскому сказанию, города Содом и Гоморра, в наказание за разврат и пороки, были сожжены огнем и серой, пролитыми на них с неба богом.

  6. Командуй же, Фавье! — Фавье Шарль-Никола (1773–1855) французский генерал, связанный с республиканцами-карбонариями. Эмигрировал из монархической Франции в Лондон, собрал там трехтысячный отряд французов-добровольцев и отправился с ними в Грецию на помощь освободительному движению.

  7. Без надежды надеялась (исп.).

  8. Хуан Лоренсо Сегура де Асторга. — Очевидно, имеется в виду маркиз де Асторга, один из авторов «Кансионеро» — сборника испанских народных песен, изданного в Валенсии в 1511 г.

  9. Перевод М. Лозинского.

  10. Пустите приходить ко мне детей. — Иисус (лат.).

  11. «Друзья, скажу еще два слова…» — В этом стихотворении дается картина разгула реакции в Европе в 1815–1830 гг., после организации Священного союза европейских держав для борьбы с революционным и национально-освободительным движением.

  12. …Лиссабон на пытку страшную тираном обречен… — В 1823 г. войска Священного союза жестоко подавили буржуазно-демократическое движение в Португалии, где с начала XIX в. не прекращалась борьба против монархии, инквизиции и национального порабощения сперва Францией, потом Англией.

  13. …что над Ирландией распятой — ворон вьется… — После необычайно жестокого подавления восстаний 1798 и 1803 гг. Ирландия окончательно потеряла национальную независимость, была присоединена к Великобритании и доведена английской колониальной политикой до крайней нищеты и разорения.

  14. …что в лапах герцога, хрипя, Модена бьется… — В 1831 г. в итальянском городе Модене произошло народное восстание против ненавистного австрийского гнета. Эрцгерцог Франц IV бежал в Австрию, но вскоре восстание было потоплено в крови.

  15. …что Дрезден борется с ничтожным королем… — Под впечатлением французской июльской революции в 1831 г. произошло восстание в Саксонии; народ Дрездена сжег здание полиции; саксонский король вынужден был обещать конституцию.

  16. …что сызнова Мадрид объят глубоким сном… — По распоряжению Веронского конгресса Священного союза стотысячная французская армия была брошена на подавление испанской революции 1820 г.; в 1823 г. она вторглась в Испанию, заняла Мадрид, и начался кровавый террор. Абсолютизм был восстановлен.

  17. …и жертвой падает венецианский лев… — Купеческая республика Венеция, когда-то богатая и могущественная, попала в 1815 г., как и вся Италия, под австрийское иго. На гербе Венеции было изображение крылатого льва.

  18. …что в дрему погружен Неаполь… — Республиканское восстание 1820 г. в Неаполе, возглавленное тайным обществом карбонариев, было подавлено в марте 1821 г. австрийскими войсками, которые восстановили на юге Италии абсолютизм.

  19. …Альбани Катона заменил… — Кардинал Джузеппе Альбани, папский легат в Болонье, был известен кровавым подавлением болонского республиканского восстания 1831–1832 гг.; Марк Порций Катон Младший (95–46 гг. до н. э.), древнеримский трибун, боровшийся против Цезаря, лишил себя жизни, не желая пережить падения республики.

  20. …что под ярмом бредет бельгийский лев, как вол… — В 1815 г. Священный союз отдал Бельгию под власть Голландии, присоединив ее к Нидерландскому королевству, (В 1830–1831 гг. Бельгия добилась независимости.)

  21. Канарису. — Канарис Константин (1790–1877) — капитан на судах греческого флота, один из выдающихся деятелей освободительной войны против турецкого ига. Во главе нескольких храбрецов Канарис подплывал на брандере к турецким кораблям и поджигал их: в 1822 г. сжег адмиральский корабль турок и принудил их флот отступить от греческих островов, в 1824 г. таким же образом спас остров Самос, в 1825 г. пытался сжечь союзный туркам египетский флот. Греческий народ поднес Канарису лавровый венок.

  22. Твой Мемнон онемел… — Мемнон — персонаж античной мифологии, сын гиганта Тифона и богини утренней зари Авроры. По преданию, его колоссальная статуя близ Фив, при первом прикосновении луча солнца, издавала мелодичные звуки, как бы приветствуя мать свою — зарю.

  23. О Лауры певец!.. — Сонеты Франческо Петрарки (1304–1374) обращены к героине его любовной лирики Лауре.

  24. Воклюз — городок на юге Франции, близ Авиньона, где одно время жил Петрарка.

  25. [Встает] с океана ночь (лат.). — Конец 250-го стиха книги второй «Энеиды» Вергилия («Движется между тем небосвод, с океана встает ночь»).

  26. Последнее слово (лат.).

  27. …и бога своего… вновь продает Сибур. — Сибур Мари-Доминик-Огюст (1792–1857) с 1848 г. был архиепископом Парижским. Поддержал Луи-Бонапарта.

  28. Перед возвращением во Францию. — Гюго вернулся во Францию, после девятнадцатилетнего изгнания, 5 сентября 1870 г., в момент крушения Второй империи, когда прусские войска подходили к Парижу. Стихотворение «Перед возвращением во Францию», написанное 31 августа, было опубликовано в качестве поэтического предисловия к первому парижскому изданию «Возмездия».

  29. …сменил Катона Тигеллином… — Катон — см. прим. к стр. 555. Тигеллин Софроний (I в.) — временщик римского императора Нерона, был участником его оргий, отличался крайней жестокостью; считается виновником пожара в Риме в 64 г. Предчувствуя падение Нерона, изменил ему; приговоренный к смертной казни, покончил жизнь самоубийством в 69 г.

  30. Ювенал Децим Юний (ок. 60 — ок. 140 гг.) — римский поэт, сатирик, со страстью обличавший пороки современного ему общества.

  31. …И в ужасе застыл, встав соляным столпом… — Согласно библейскому сказанию, при истреблении Содома, бог велел ангелам вывести из обреченного города праведника Лота с женой и дочерьми. При этом им запрещено было оборачиваться. Но жена Лота ослушалась, взглянула на Содом и обратилась в соляной столп.

  32. В минуты первые я как безумец был… — Стихотворение написано под впечатлением большого личного горя, пережитого поэтом, — гибели его любимой дочери Леопольдины, которая утонула вместе с мужем, катаясь на лодке. Эта драма нашла отражение в целом ряде стихотворений, включенных в «Созерцания»; некоторые из них приводятся в наст. томе.

  33. И мычание быков (лат.). — Слова из «Георгик» Вергилия (книга II).

  34. О, пропасти Эреба! — Эреб (или Анд) — подземное царство мертвых (греч. миф.).

  35. «Вкус уксуса какой?» — «А как на вкус цикута?» — По евангельской легенде о распятии Христа, римские воины, когда он, томимый жаждой, просил пить, подали ему вместо воды уксус. Древнегреческий философ Сократ (470–399 гг. до н. э.), обвиненный в дурном влиянии на юношество, был приговорен выпить чашу с ядом цикуты.

  36. …и говорит Руссо: «Ввысь человек идет»… «Вниз», — говорит де Местр. — Великий философ-просветитель Жан-Жак Руссо (1712–1778) утверждал, что человек по природе добр и ему следует только освободиться от пороков, привитых ему несправедливо устроенным обществом. Де Местр Жозеф (1753–1821) — реакционный политический писатель, ярый поборник монархии и светской власти папы, считал, что человек навсегда отмечен первородным грехом, а потому нуждается в политической и духовной узде. Де Местр яростно полемизировал с исходившей от Руссо идеей народовластия («Рассуждение о Франции», 1795; «О папе», 1819).

  37. Гению этой книги (лат.).

  38. Te Deum — Тебе, господи (лат.).

  39. Беркен Арно (1749–1791) — французский писатель, автор нравоучительных сочинений для детей и юношества.

  40. …лишь с Кампистроном не дружи. — Кампистрон Жан-Жильбер (1656–1723) — второстепенный драматург школы классицизма, упомянут как символ бездарности.

  41. Лагарп и Буало надутый… — Буало Никола (1636–1711) — главный теоретик французского классицизма; Лагарп Жан-Франсуа (1739–1803) — посредственный драматург и литературный критик, автор «Курса литературы» (1799) — настольной книги эпигонов классицизма.

  42. Ворона, Ветошь, Хрюшка, Тряпка — шуточные прозвища, которые Людовик XV дал своим четырем дочерям.

  43. Горе. — Это стихотворение (как и следующее, «Похороны») связано с безвременной смертью сына поэта, Шарля Гюго. Виктор Гюго хоронил сына в день провозглашения Парижской коммуны, и коммунарам пришлось разбирать баррикады на парижских улицах, чтобы пропустить похоронную процессию.

  44. Подобно Иову… — По библейской легенде, Иов безропотно стерпел всевозможные бедствия и тяжкие испытания, ниспосланные ему богом.

  45. Пепита. — В этом стихотворении отразились далекие воспоминания детства, когда поэт, мальчиком, сопровождал своего отца — тогда генерала наполеоновской армии — в военный поход в Испанию.

  46. …и над Парижем Рим раскинет нетопыриные крыла. — Намек на одну из основных идей Жозефа де Местра (см. прим. к стр. 604) о светской власти папы.

  47. …измыслил некий Реймс… — В реймском соборе венчались на царство, начиная с XIII в., французские короли.

  48. …в одном венчает королей Бональд, в другом де Местр умело канонизует палачей. — Французский реакционный политический писатель виконт Луи де Бональд (1754–1840) в книге «Теория политической и религиозной власти» (1796) и других сочинениях высказался за неограниченную власть монархии в союзе с церковью. Жозеф де Местр в своих сочинениях прославлял палача как необходимую и полезную в монархическом государстве фигуру.

  49. Совесть. — В этом стихотворении Гюго развивает библейский сюжет о Каине, сыне Адама, убившем своего брата Авеля и проклятом за это богом (Иеговой).

  50. Надпись. — В 1868 г. археологами была найдена надпись на монументе, воздвигнутом древним моавским царем Мешой в память победы над Иудеей.

  51. Я Меша, Кема сын… — Кем (точнее, Кемош или Камош) — главный моавский бог.

  52. …за Астарту в бой победоносный шел… — Астарта, так же как упоминаемые ниже Бел (Ваал) и Дагон, — вавилонские божества.

  53. …Гад-Омри гнал, владыку Иудеи. — Омри или Амврий (X в. до н. э.) — израильский царь, долгое время притеснявший Моав и завоевавший его северную часть. Как следует из упоминаний в Библии и из «надписи Меши», был разбит последним. Гад — одно из семитских племен, живших в древности к востоку от Иордана.

  54. Дибон — один из городов, подвластных Гаду.

  55. …мощь моя всех в Нево истребила… — Нево — гора, упоминаемая в Библии; такое же название носит один из городов, согласно «надписи Меши», отвоеванных им у Омри. Та же надпись гласит, что Меша умертвил в честь бога Кемоша всех жителей другого захваченного им города — Ахаба.

  56. Кассандра, Клитемнестра. — В трагедии Эсхила «Агамемнон» (из трилогии «Орестея») царь Агамемнон, вернувшийся домой после победы греков над Троей, привез с собою пленницу, троянку Кассандру, наделенную пророческим даром; в темных исступленных речах она предсказывает убийство Агамемнона неверной женой его, царицей Клитемнестрой, и свою собственную гибель от руки царицы; все это скоро сбывается.

  57. Песнь Софокла при Саламине. — Древнегреческий поэт-трагик Софокл (496–406 гг. до н. э.) юношей принимал участие в сражении при Саламине (480 г. до н. э.), где афиняне разбили персов.

  58. Достиг я возраста эфеба… — Эфеб — в Древней Греции — юноша, который получал право сражаться вместе с взрослыми воинами.

  59. Аттила (V в.) — предводитель гуннов.

  60. Архилох (VII в. до н. э.) — древнегреческий поэт.

  61. Ареопаг — высший орган власти в древних Афинах.

  62. …будили отзвук битв в пустынях Палестины… — Речь идет о крестовых походах XI–XIII вв.

  63. …для Архилоха был опорой ямб хромой… — Поэт Архилох прославился своими сатирическими «ямбами» и даже считался создателем этого жанра.

  64. …услышал Еврипид стенания инцеста — то есть кровосмешения; намек на преступную страсть Федры к своему пасынку Ипполиту в трагедии Еврипида «Ипполит Увенчанный».

  65. Альцест — герой комедии Мольера «Мизантроп» (1666).

  66. Арнольф — персонаж комедии Мольера «Школа жен» (1662) — богатый старик, женившийся на молоденькой девушке Агнесе, которая его обманывает.

  67. …а Марло разглядел… бесовский шабаш… — Намек на «Трагедию о докторе Фаусте» английского драматурга эпохи Возрождения Кристофера Марло (1563–1593), представляющую собою одну из ранних литературных обработок народной легенды о Фаусте.

  68. …Улисс угадывал за прялкою Ахилла. — По древнегреческому мифу, мать Ахилла, зная о его трагической судьбе, спрятала юношу среди дочерей царя Ликомеда переодетым в женское платье. Но хитрый Одиссей (Улисс) под видом купца проник во дворец, и Ахилл, выбрав среди его товаров не наряды, а меч, выдал себя этим.

  69. …как Гектора вкруг стен безжалостно влачить. — В «Илиаде» рассказывается, как, мстя за своего друга Патрокла, Ахилл убил в сражении троянского героя Гектора и, привязав его тело к своей колеснице, влачил вокруг стен осажденного города.

  70. …к вам, Александры, к вам, охотники Нимроды… — Имеются в виду Александр Македонский (356–323 гг. до н. э.) и легендарный халдейский царь Нимрод — жестокий тиран, упоминаемый в Библии; там он назван «могучим охотником перед господом».

  71. Аларих I (ум. в 410) — вестготский король, разграбивший восточные государства и разоривший Рим.

  72. Кир — персидский царь (558–529 гг. до н. э.), жестокий завоеватель.

  73. Аттила, Борджа — вы могуществом равны. — Борджа, Александр VI, — папа римский (1492–1503), известный своими честолюбивыми устремлениями и многочисленными злодеяниями.

  74. …злоба Боссюэ и фанатизм Лойолы. — Боссюэ Жак-Бенинь (1627–1704) — французский богослов и церковный оратор, причастный к кровавым преследованиям гугенотов; идеолог абсолютизма и католической реакции. Лойола Игнатий (1491–1556) — испанский католик-мракобес, основатель ордена иезуитов.

  75. Кайафа — по евангельскому преданию, иудейский первосвященник, осудивший на смерть Иисуса Христа.

  76. Торквемада Тома (1420–1498) — основатель испанской инквизиции. Гюго изобразил его в своей поздней драме («Торквемада», 1882).

  77. Нерон и Петр людей двойным ярмом согнут… — Речь идет о политическом деспотизме, олицетворенном в Нероне, и о гнете христианской церкви, символом которого является главный католический святой, апостол Петр.