- Да... - вздыхал он и по стариковской привычке сам с собою разговаривал: - Это называется - встреча с внучком... Мелькнул, будто привидение, и исчез... Опять, что ли, на полгода? Бегают, крутятся... Цирк! Сущий цирк! Нет, это мне не ндравится. Совесть у них нечистая, по-моему. Оттого и бегают. Который человек с, чистой совестью, тот бегать не станет. Зачем ему? Он сидит спокойно. И на дело идет тоже спокойно. А свое отработал, спокойно домой приходит. А коли к нему дед приехадчи, он не знает, куда усадить его, чайку ему подносит. Да все это умильно, по-людскому, а не так: "Хо-хо, пинжак, чайник..." Дожили! - Дед плюнул. Нет, я жил не так. И работал всю жизнь, и все прочее... А вот сейчас хотелось бы иметь успокоенье сердцу, посмотреть хотелось бы: как внук мой жизни достигает? А что я вижу? Чем он может меня порадовать? Конечно, мальчишка он, видать, не пропащий, да строжить их надо, узда требуется. А ведь у начальников руки-то до всего не доходят, вот и получается: "момент". Тьфу! А как хочется старому дереву погордиться, покрасоваться своими ветками. Какие на них выросли листочки? И вот нечем. Нет ничего...
Напившись чаю без всякого аппетита, дед в конце концов крепко уснул.
Проснулся он утром. В широкое окно уже рвалось огромное зимнее солнце, точно задевая боками раму.
Комната была пустой, как и вчера вечером, только неподалеку от койки, посередине комнаты, возле зеркала стоял Пахомка и расчесывал волосы пятерней.
- Ишь... Отпустил копну, что стружки, - заворчал дед.
- Это, дедушка, зовется боксом. А что, некультурно, что ли?
- Да уж, культурно! Ишь, вертится! Смотри, зеркало не проверти.
- Я, дедушка, на момент только забежал, потому что...
- Опять момент?
- Ну да... Дай, думаю, была не была, стрекача дам, чтобы дедка порадовался... Уж очень мне хотелось...
- Да ты что? С работы удирать?
- Да не с работы. С митингу. Все там.
- Ну так что? Все работники там, а ты здесь? Ты и на работе так, с прохладцем? Распустили вас!
- Да я, дедушка...
- Вот я - дедушка! Нет, Пахомка! Ты у меня не смей... Вижу я тебя! Одно верченье.
Внук опешил. Глаза у него сразу сникли, съежились, точно кто примял их.
- По-вашему, я не работаю... - забормотал он.
Дед спустил ноги на пол:
- Нашел, чем хвастаться! Работой? Мне годов сколько? А я работаю - не хвастаюсь. Война с Гитлером не шутка, все нынче работают. А как я работаю? Я бригадир. А ты понимаешь такое слово: бри-га-дир... Да не где-нибудь, а в лесу. Это не тебе чета. Меня начальники вызывают. "Садись, говорят, Сидор Иванович, на стул, пожалуйста... Скажи, пожалуйста, как ты увязываешь план?" - "Ничего, говорю, увязываю!" Вот кто твой дед! Так что ты, выходит, передо мной - нуль... Нуль и больше ничего! Да не моргай глазами-то, чего косишься, будто лошадь...
"Чего это? Обиделся он, что ли? - подумал дед. - Ну ладно. Пускай почувствует: дедушка приехал, не кто-нибудь..."
- Как я перед дедом стоял? И как ты стоишь? - крикнул старик. - Чего руки-то к грудям пришпилил? Отпусти... Что это? - Дед вскочил с койки. Что это у тебя?
Пахомка не без лукавства улыбнулся:
- Да медаль.
- Медаль? - Дед даже пощупал ее. - Действительно! И на ленточке! Да когда же это награждали? Тебя наградили?
- Да вот сегодня, в цеху... Там наградили нас, слесарей...
- Кто награждал-то? Да говори ты толком! То бегают, то слова от них не выжмешь. Кто награждал?
- Да генерал.
- Он и нацеплял?
- Он.
- Господи... Пахомка, - прошептал дед и поперхнулся. - Пахом Иванович... - Старик от радости заплакал.
1944