На кухне, неожиданно для себя, обнаруживаю лежащий на столе листок бумаги, исписанный каракулями. Моими. Интересное дело - сажусь читать.
"Солныш! Вот и я, опять слегка надрался - ну да ничего, ничего. Как вы там, мои самые-самые-самые любимые? Мне без вас дико одиноко - но держусь, держусь. Работаю и все такое. Скоро - даже завтра - вышлю денег. Ни в чем себе не отказывайте - в рамках бюджета. Ваш папуля вас ждет-недождется, дождется. Отправлю поездом и позвоню. Сейчас - нет, завтра у стра - пойду набивать главу о том, как я вас люблю. Чао, Лотос прозы моей жизни - и поцелуй от меня покрепче эту маленькую будущую каратистку. А теперь немного поэзии. А хотел написать вам обычный стишок, про то, как обычно я одинок, одинок, как обычные все такие, одиноки как будто. Но не вышло такого стишка. Почему? Потому что слабеет рука выводить эти слабые буквы - какие слабые эти буквы! Если б только б однажды б родился б я бы - суть была бы не в этом и в этом бы. Суть бы..."
Стихотворение, похоже, осталось недосочиненным - а может, и нет. Я улыбнулся. Все сознание, наверное, ушло в эти каракули - вот и не запомнил. Автосюрприз собственному рыцарству. Ясно теперь, откуда во время медитации появлялись эти признания в любви. Хорошо, что сразу не зашел на кухню - а то было бы неинтересно. Кстати, а что это за бумажка? Формата вроде бы не моего блокнота...
Черт, вот здорово! Ни хрена не помню - ничего себе! Записка от квартирной хозяйки - вот смеху!
"Уважаемый Анатолий. Прошу вас съехать в течении двух недель. Переговоры бесполезны. Долг можете не возвращать и на кухне не убираться. Бутылки выставьте к мусоропроводу - отдайте людям хоть что-нибудь. Екатерина Петровна."
- Да, - сказал я вслух, - через две недели как раз уже и съеду окончательно. Смотаюсь, роман в пьяном бреду нафигачу - и съеду. Хо-хо.
И скорчил холодильнику дикую веселую гримасу. Зато теперь есть повод сказать Верке, что приезжать в Москву им с дочкой еще рано - мне приходится новую квартиру искать. И смотаюсь как раз в Чечню - а ей скажу, что в Элисту с шефом укатили. Кредитных баев, собак, пиарить. Звонить буду с шефовского мобильного - но он то в Чечне-то без роуминга? Ладно, шеф сказал, командировка дней пять-семь всего, не больше. Все будет хорошо. В понедельник аккредитация и билеты, во вторник утром - вылет с военного аэродрома. Хорошо, что я отпросился сегодня не приходить - неохота полностью. Надо еще успеть с собой грибов набрать. Поехать, что ли, прямо сейчас за грибами - и ну ее на хрен, эту работу? Нет. Успею. Ну их, эти грибы. Магомед достанет ЛСД, что, кажется, лучше - если попрошу. Хотя я уже полгода, как решительно отказался от кислоты. Кончилось мне ее действие. Но - вдруг т а м пригодится? В любом случае - за грибами ехать больше часа на электричке пока ломает. Пойду лучше, заберу старшую дочку из детского сада и сходим с ней в парк. На лошади прокатиться - ей, пива выпить - мне, в тире пострелять - нам обоим. Отличная идея.
Смеюсь, пью чай, курю, сажусь работать. Тоже мне работа - настоящее творчество. "Для начала, - думаю, - об этой как раз медитации и напишу. Не такая уж она, в этом случае, будет неудачная. Была, вернее. открытое пространство - вне времени, центра и пределов. Для блага всех живых существ - и это пожелание мы традиционно делаем на санскрите... Ладно. Ом мани пеме хунг - и вперед."
Я вспоминаю свой прошлогодний летний отдых в Крыму. О Чечне никто не думал - еще и в Дагестане ничего существенного не происходило, вот-вот предстояло начаться кровавому мочилову. Терракты с сотнями невинных жертв еще только подступали. Оттого и ожидание вселенского бардака - пока в абсолютной норме. Мы с Веркой усыпили дочь - Верка усыпляла, я читал старую газету а потом забивал косяк - и пошли прогуляться по ночному приморскому городу Ялте. Ни городу герою, ни городу - предателю. Спокойному, как надо.
Покурили у дискотеки "Лимпопо" - и пошли куда-нибудь посидеть. Пришли, и сидели на веранде под звездным небом открытого ночного клуба. Смотрели шоу - неокончательный мужской стриптиз. "Мистер Экстаз и мистер Мускул!" провозгласил со сцены мужик в пиджаке, и шатающейся походкой скрылся за шторой. Взвыла "АББА". Мы с Веркой как следует пригубили текилы. Анаша долбила - что надо.
- Я тебя люблю, - только и успел сказать я, как мы были поражены зрелищем выскочивших на сцену - в разноцветных лучах осветительных примочек и двух шелковых плавках - мистера Мускула и мистера Экстаза. На Экстазе в плюс к плавкам была надета огромная львиная голова - грязная и с пролежнями, как будто ее использовали в сценах уничтожения первых христиан у режиссера Гриффита лет семьдесят назад. Все это было отчетливо, текила впахивала, убивалась "АББА" - и была интересной картина про парочку милых пьяненьких антидостоевских проституток, махающих руками так, словно они сбрасывают несильную усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок усадили обратно, в большую бандитскую компанию, из которой они вышли потанцевать, хлебнув как следует красного портвейна или еще чего-нибудь. Их мало что волновало минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу ее кавалер, но даже это было уже забыто.
Шоу набирало обороты. Покрутившись вместе с мистером Мускулом в разные стороны вокруг металлического шеста, торчащего из центра сцены, мистер Экстаз выбежал в зрительный зал, уставленный круглыми столиками без свободных мест, и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным внешне посетительницам. Профессионально не помня о других страстях, танцор был практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было весело - все были здесь сезонными завсегдатаями.
Первым мистер Экстаз подбежал к Верке - все-таки от 182-х сантиметровой московской фотомодели, пребывающей в длительном счастливом замужестве, энергетика прет более, чем эффектная. Экстаз мельком посмотрел на меня - я успел сделать легкий дружелюбный жест рукой - и схватил Верку в свои объятия. Танцевать она умела - правда, предпочитала рок-н-ролл, как и я, а не эту попсятину.
- Аккуратней, у нее остеохондроз, - сказал я мистеру Экстазу и засмеялся в ответ грустной секондхендовской львиной ухмылке. Эта смешная голова вела свою собственную, независимую ноту в грусти разухабистой атмосферы. Верка - тоже лев. Да еще и коза - по году.
Намявши спину сияющей Верке, Мистер Экстаз убежал, откуда прибежал. Потом мы еще несколько раз заходили в то место - только пили уже портвейн, потому что деньги быстро кончались. Да - летние воспоминания самые лучшие, это точно. Как я упал со скалы в полнолуние - и даже не ободрался о камни, только выкупался в одежде. Как плюнули с фуникулера менту на фуражку - и спрятались, а потом стали целоваться, как Микки и Мэлори. Как занялись сексом среди рододендронов в Ботаническом саду. Как тогда еще слегка ругались - и сильно мирились. Счастье, короче. У нее третий курс психиатрического отделения главной медицинской академии страны. Суперженщина, уникальнейших ума и красоты. Настоящая любовь. На двести процентов женщина и на сто мужчина - характер, воля, полная независимость, чистейшая насыщенность солнцем на всю жизнь. Другой Верки быть не может.
Что с того, что я отлично помню свою первую физически возлюбленную пятнадцатилетнюю подругу-пэтэушницу. Подсудное дело. Помню и свою первую официальную жену-еврейку, уехавшую в объединенную Германию через два месяца после развода со мной, расписавшись с незнакомым мне начинающим пианистом, сидевшим с родителями на чемоданах по немецкой квоте за Холокост. Год назад, кстати, я из литературных соображений попытался найти ее через Интернет, давал объявления от имени бывшего одноклассника - но поклевок не было. Помнил я еще девчонок, за которыми таскался в школе, помню вторую жену - а чего ее не помнить, если мы из-за ребенка видимся больше раза в месяц? Но все это мало интересно по сравнению с тем, что со мной случилось, когда я впервые встретил свою супердлинноногую Верку с огромным сердцем и великой кармически обусловленной душой. Да, я помню, как мы с бывшей женой устраивали дочь в бассейн, как я с ней гулял - но гораздо больше я уже с ней общался, живя отдельно. Она, небось, и не помнит, как мы жили вместе. У нее потом новый папа был, потом опять - только я, старый, на стороне. В общем все, как у современных людей. Жизнь продолжается. Вот я с утра переживал, что за три года прогресса никакого - а почему не вспомнил те семь лет до этого? Когда очень много пил, разводился и женился - так, что вскоре это стало главной темой моей коммуникации с окружающей средой. Слава богу сначала подоспела Верка, потом Ксюха маленькая, и теперь - сильный буддизм. А теперь еще и Чечня - но это хорошо, следствие буддизма, не иначе. В смысле - личное очищение подходит к концу. Или - или. Не слишком записывается, но верно.
- Чухонский экспресс, - говорю я вслух, вспомнив про гонконгскую любовь режиссера Карвая, - Калифорния дримс...
И песенка в голове немного, но очень четко играет.
Интересно, как там дочка в Ялте засыпает без своего любимого музыкального сопровождения - йогин на кассете бесконечно поет мантру, отгоняющую смерть? Мамаша в попыхах в Москве забыла - ну, ничего. Там, кстати, и магнитофон у них сломался - Верка сообщала в позапрошлый телефонный разговор. Сколько бы я сам не медитировал под эту мантру - все никак не мог отогнать раздумья о способах борьбы за политическую свободу Тибета. Никакая это не медитация - под магнитофон. Хотя дочке очень нравится - не то, что даже с детства, а прямо с пресловутого перинатального периода. Когда я еще был уверен, что она - мальчик. Потому что УЗИ Верке делали, но пол ребенка не сказали - так уж мы с ней их попросили, не сговариваясь. Мысли то у нас - синхронные.
Легко быть любвеобильным к самому себе - но когда никуда больше не денешься, тут и разверстывается самоотреченность, тут-то и встречаешь Ее самую, что ни на есть. Вечером того дня, когда я познакомился с прибывшей поездом из Симферополя юной первокурсницей-психиатричкой, Майкл Рожков выжал газ секундой раньше, чем эта Верка приготовилась сесть в машину и ехать вместе с нами двумя за анашой в некое северное Бутово. От нее еще пахло морем - вагон, видать, был фирменный. Мы познакомились на Курском вокзале я вез своему покинутому ребенку аллигатора, а также и часть каких-то гонораров бывшей жене - когда мы с еще не моей женщиной столкнулись лбами у столика с порнографическими фильмами. "У нас в Крыму одна эротика," сказала Верка, очень приятно улыбнувшись этому обаятельному андеграундному парню в рыжей затертой кожаной куртке, синих шортах и желтых кедах. Да. и с большой с серебряной сережкой в ухе. То есть - со мной. Я же, вспомнив старика Шоу, поинтересовался акцентом и генотипом - вроде греческо-крымско-татарский, безошибочно - в общем, заобщался со всей свойственной мне душевностью, благородно, по-рыцарски без ограничений. Как будто в последний раз. Потом я продемонстрировал аллигатора, рассказал про ребенка и мы пошли погулять и выпить пива. И когда Майкл Рожков выжал газ секундной раньше - Верка ударилась правой надбровной дугой где-то об железку машины - в результате чего у нее появился такой же шрам, как у меня. Абсолютно такой же. С тех пор мы почти неразлучны - если бывает, то совсем на чуть-чуть, пара-тройка месяцев, по обстоятельствам нашей жизни, легкой духовно и средней материально. Сила и молодость - вот, что значительно выше среднего. Почти до неба.
Так что, сам браток, если жалуешься на судьбу - это не судьба, а так, какое-то жалкое замешательство перед смертью. Если реально хочешь чему-то помешать - так оно и будет, но в зависимости от твоей реальности, и здравый смысл тут - не большее заклинание, чем невольно вырвавшееся радостное ругательство в оценке той фразы из свежекупленной книги старика Юнга, вполне истинные слова которой только вчера самостоятельно сформулировал и записал в собственный ежедневник. Надо ли было? Что за судьба? Любовь - вот это дело! А мысли - так, инсталляция. Высшая бестелесная суть повторения. Как у Кьеркегора - только не без секса, увольте. Хотя - кто его знает? В общем, самое главное - погрузиться как можно глубже. Неважно - в женщину, или в роман. В неразделимую единственную ясность. И дети обязательно появятся. И маленькие, и большие. Похоже, я один и переделываю сейчас эту реальность. Естественно, вместе с Буддой - который я без всяких "я". Который пока еще не всех достал. Что без жестких взглядов. Эх, хорошо быть! Эх, хорошо быть писателем! Что ни делай - все медитация. Как ни медитируй - все равно, пока не напишешь, не умрешь.
Представляю, как вваливаюсь в наш буддийский центр на Цветном бульваре - радужный, окрыленный, сумасшедший. Кричу с порога:
- Просветлился я! Накрыло! Улетаю! Обещаю вернуться!
А продвинутые мне и отвечают:
- В Чечню опять? Ну ничего, ничего. Если убьют - Пхову сделаем. Попадешь в чистые страны.
И мыслей - нет. Одни чувства. Опять - потому что пунктик у меня. Как напьюсь с буддистами пива - так и грожусь сразу в Чечню улететь. Мне всегда верят - на то и буддисты.
Но сейчас я еще не улетел. Иду со своей шестилетней Варькой в парк Сокольники - а куда еще? Мы все время с ней туда ходим.
- Пап, а мы у бабушки останемся? - спрашивает дочка.
- Ну, - отвечаю, - Это как ты сама хочешь.
- Я с тобой хочу, - говорит.
- Мне работать надо... - вру я.
Как ей объяснить, что не могу я ночевать у своих родителей, дедушки с бабушкой, которым бывшая жена частенько ее оставляет. И не потому не могу, что напротив тюрьма "Матросская тишина" - с балкона по бритым дядькам в детстве яйцами кидались, я к ней привык, это только мой батя мог выбрать такое местожительства, между тюрьмой, психушкой и больницей - а потому, что из каждого угла ползут детство, слабость и унижение. Ребенку не понять своего унижения - ей еще не жаль, что она родилась. А мне - только-только уже не жаль. Потому что - поздно.
Солнце сияет, люди вокруг торгуют чем попало. Почему я их не вижу, не запоминаю, не могу описать? Да надоели они мне за тысячу разных историй, где все одно и то же - в лучшем случае глупость, а в худшем такое, что лучше на этих людях и не фокусироваться. Надо будет - в морду дадим. Много людей вокруг - пятница, многие желают нажраться уже в три часа дня. Остальные подгоняют время во вред окружающим - торопятся отключиться вечером. Или мне это только кажется? Тем более - не хрена за ними наблюдать, запоминать, забивать в память. Все сдохнут - никуда не денутся. Вон, столб придорожный упал, машина, должно быть. в него врезалась. Что это? Непостоянство. Вон к церкви кого-то на крови - я туда школьником раз десять заходил, даже молился - подъезжает джип с батюшкой. Десяток нищих крестится. Что это? Причина и следствие. Там у них внутри - многочисленные орудия пыток. Главное - на маковке. И внутри храма есть комната, где никто не живет - но куда женщин вообще не допускают, даже в платках, после ихнего причастия. Чего они женщин-то боятся? Чем, спрашивается, не ваххабиты? Ладно - каждому своя пилюля. Юношеский максимализм.
- Чего ты больше хочешь, - спрашиваю Варьку риторически, - На машинках кататься или на лошадке?
- На лошадке! - честно говорит она.
Мы входим в парк. Идем по аллее. Сколько симпатичных девочек на коньках - просто замечательно. Так называемые влюбленные кое-где - да ладно. без скепсиса - настоящие влюбленные.
- Телевизор смотришь? - спрашиваю Варьку неожиданно для себя.
- Смотрю, - говорит серьезно, - Даже новости, с мамой.
- А мама-то чего? - удивляюсь.
- Она хочет быть депутатом, - отвечает.
- А я в Чечню еду, - говорю, - Знаешь. что такое Чечня?
- Знаю, - говорит, как само собой разумеющееся, - А зачем ты туда поедешь?
- Ну вот смотри, прикинь, - говорю я ей, - Пойдешь ты на будущий год в школу, и у тебя единственной будет папа-герой. Ну, может, не у единственной, конечно - неважно. Зато единственный, кто может об этой ситуации внятно рассказать. приду я к вам на открытый урок. сядете - а я вам расскажу о том, что такое Чечня. Учительница. ясное дело, загрустит. А ты будешь смеяться. Как думаешь - выгонят тебя из школы?
- Нет, - твердо сказала она, - Тебя выгонят.
- Ну, милая моя! - я крепко пожал ей руку, - Я уже и так все-все знаю. Побежали на лошадок?
- А потом - в тир-р-р! - радостно завопила дочь.
И мы побежали на лошадок. А потом - в тир. По животным я не стрелял только по вертолету, крутящему от меткости винтами и "скорой помощи", включающей мигалку и сирену. Варька смеялась.
Затем мы пошли на выставку живых гигантских насекомых - но не дошли, потому что в глубине рощи стала слышна автоматная стрельба, потом громыхнула пушка, стали видны клубы дыма и послышались возгласы: "Стоп! Стоп! Еще раз!"
"Вертеньев, - подумал я, и почесал затылок, - А ведь он мне действительно что-то такое говорил. Вот ведь, сама работает, подкорочка..."