Домой, в поместье, он ехал, как и полагалось, после двух дней непрерывной писанины. Ничего, все проходит, и это прошло. Оставил на кухне огурцов и варенья из своей комнаты и уехал. Напоследок в последний вечер долго сидели в комнате у невесты. Ну, как считали, что сидели. Вначале. Потом так страстно целовались, что он едва удержался не стащить с Насти одежду и перевести разговор в горизонтально-постельную плоскость. И, главное, и она хотела и он был не против. Вот ведь эти официальности, начинающиеся на Земле, а продолжающиеся на Небе!
Даже Настя, очень недовольная, хотя и боящаяся плотских шалостей, обидчиво поджавшаяся губы при вопросе, когда у них будет эта близость, умолкла с намеком о Боге. С Господом не спорят. Зато с женихом было можно и ему пришлось выдержать несколько неприятных минут, отбиваясь от невесты. Причем она лишь дублировала слова императрицы, у которой в преддверии родов крыша явно поехала.
Андрей Георгиевич все понимал, кроме одного — почему и он должен страдать? Лучше уж в поместье. Там пока тихо, спокойно, и никто не зудит над ухом.
Дорога, правда, была плохой, при чем с точностью наоборот. Если туда мешало тепло, то обратно не давал мороз. Зима словно опомнилась, что еще рано, что зимний период не закончился и вдарила аж тридцатиградусным холодом.
Пришлось в этом морозе, в ледяном ветре и наледи на дороге пробираться к себе. Продрог, промок от пота, даже оголодал — в придорожные трактиры они не заезжали под предлогом нехватки времени.
Зато в помещичьем доме он был хозяин, царь и бог. Приказал накормить до отвала Федора, Авдотье — дать ему две рюмки водки, да гривенник серебром, и взялся за свои хозяйственные дела.
Бумаги от августейшего монарха в уездную канцелярию он завез еще по приезде из Санкт- Петербурга. Там это было расценено, как второе пришествие Христа. Ведь говорил же самому Егору Митрофановичу, что привезет, неужели думал, что обманет?
Начальник канцелярии самолично подшил подписанный самолично Николаем документ, предварительно благоговейно расцеловав его и клятвенно подтвердив, что все указанные меры будут неукоснительно выполнены
И на том спасибо. Если не выполнят, будут отвечать по всей строгости. И не безликого закона, а строгого монарха. Ему же впереди надо было подготовить и провести сельский сход деревенского общества, в скором времени села. Не то, что побаивался, но, если провалит, то будет отброшен сильно назад. А назавтра приходилось прошерстить крестьянские хозяйства. Управляющий Аким худо — бедно таблицы заполнил, но пожаловался, что пять хозяйств не дали данные. А домохозяева на улице при всем народе говорили про его высокоблагородие всякие гадости и хвастались, что и дальше не будут выполнять его приказы.
В будущем это называется проволынили. Попаданец решил, что либо крестьяне, сволочи, манкируют, либо управляющий балду гоняет. Но наказать надо обязательно, ведь совсем уважать не будут.
Так и сказал Акиму — будем несчастно сечь. Или крестьян, или их управляющего. Но крови будет неимоверно.
Аким явно струхнул, но смолчал. Понимал, что уже поздно. Как хотели, так и будет, а там Господь смилуется.
Так и пришли. О страшном гневе помещике и о расправе за это было объявлено заранее. Никто не удрал, да и куда сбежишь?
Первым из непокорных было хозяйство Пермыша. Крестьянин был худой, но зачастую прогонистый. Андрей вскользь посмотрел на его дом — худой, углы дырявые, солома на крыше гнилая. Хлев и амбар ветром сдует. Посмотрел на самого крестьянина — шубенка дырявая, штаны совестно одеть, бороденка тощая, в три волоса. Тьфу!
— Бить до смерти, — приказал он своим молодцам, Леонтию и Гавриле. А сам уже решил — если сдаются, будет просить на коленях — пожалеет. За длинный язык дадут ему, скажем, до пары палок, и на первый раз хватит. Будет ерепенится — забьют. У него поместье… куча мирного населения… смутьянов не надо!
Впрочем, Пермыш и сам быстро сломался при виде грозного и страшного барина, готового бить и убивать без зазрения совести. Он рухнул на довольно уже грязный по конце зимы снег и заскулил:
— Барин, Христом Богом прошу простить. Пьян был давеча, молол всякое бестолковое. Больше не буду!
— Что не будешь? — лениво, просто ради красного словца, спросил Макурин. Может что-то и добавит словоохотливый простачок. Судьба крестьянина, в общем-то, была уже решена. При Николае крепостнический гнет достиг максимума. Хотя правящий император и не очень-то и добавлял реформ, но за XVIII век и так накопилось. Помещик был полновластным хозяином своих крестьян — хотел миловал, хотел карал, никто ему — ни государство, ни общество — не были препятствием. Лишь убийство не одобрялось, но и тогда робкое официальное наказание могло произойти после неоднократного напоминания. так что сейчас наказание будет окончательным и бесповоротным.
— Пить не буду, — сказал, как прыгнул ледяную прорубь, Пермыш. Слова крестьянина привели Макурина в хорошее настроение. Он посмотрел на стоящего на коленях домохозяина, на уже стоящую рядом с ним тоже на коленях жену, лицом жуткую, ну да не ему с ней жить. Спросил уже:
— Дети-то у тебя, Пермыш, есть с бабой твоей?
— А как же барин, аж два десятка. Болеют, правда, много, но только пятеро умерло, — горделиво сказал Пермыш.
— Пятеро в одной семье? — поразился Макурин. Озаботился нарастающей толпы, понял, что такими темпами никогда не пройдет деревню. Сказал свой вердикт:- Я тебя прощаю, Пермыш, Бог тебе судия. Но просто так пройди не могу. Хоть пьяным, но ты осмелился хулу навести на господина своего. А это смертный грех. Нехорошо, Пермыш, весьма нехорошо. Дай, — повернулся он к Леонтию, стоящему позади помещика с охапкою розог.
Леонтий вытащил толстую палку, но Макурин не одобрил ее, взял потоньше. Бить надо за дело, а на испуг можно и так. Но по спине ударил сильно, уж как крестьянин не готовился, как ни крепился, а все одно застонал. Однако помещик уже сунул обратно розгу. Потрепал Пермыша ладонью по лицу:
— Вдругоряд захочешь мое имя полоскать, вспомни эту боль, я ведь во второй раз жалеть не буду. Мои слуги отлупцуют и в могилу засунут. Понял?
— Понял, благодетель! — сунулся Пермыш лицом в ноги барину.
— Да Акиму обскажи про хозяйство свое, чтобы тот не обижался, — уже смеясь, продолжил Макурин и пошел дальше.
Даже один удар произвел в умах крестьян отрезвляющее влияние. У них снова был барин, готовый казнить и миловать. И нечего его злить, себе же будет хуже. Упрямцы, все как один, падали на колени у своих домов. Ему только оставалось сказать несколько слов и пройти дальше в полной уверенности, что больше его слова не будут нарушены. У одной избы, даже избенки протестантов, его поначалу насмешили, а потом забеспокоили.
В ноги Макурину бросился не мужик, как всегда, а толстая баба уже преклонных лет. Как и все женщины, она вывалила на него огромный поток бестолковых слов, которые только совершенно запутали.
— Фу ты! — чертыхнулся он, — давай сначала, четко и членораздельно. Где твой хозяин?
— Умер, кормилец, еще десяток лет назад. Провалился в воду, простудился и умер. Вдвоем мы с дочерью живем.
— И что же, вы земельный надел получаете? — поразился попаданец. XIX век это не XX и уж тем более не XXI, здесь гендерное разделение было четкое, ибо баба не могла пахать физически, а мужик не мог стоять у печки морально — засмеют в общине, заплюют и выгонят. Не последняя, конечно, проблема помещика, но неполная семья обычно полноценно не жила.
— Нет, разумеется, барин, и без надела живем, и без хозяйства, можно сказать, не живем, а выживаем, — смело сказала молодая крестьянка, видимо, дочь толстой бабы, если не старухи. В эту эпоху люди старели и умирали рано, возраст было надо знать, а не определять по внешнему виду. Он вопросительно посмотрел на старуху, словно спрашивая, кто тут ходит и смеет вмешиваться в разговор с барином?
— Катерина это, дочь моя единственная, — представила ее все-таки еще баба. За одним и сама назвалась, — а я Феклой зовусь.
Ну и черт с вами, зовитесь. Однако, здесь необходимо разговаривать не с бабами, а с тем же управляющим, он же староста Березового. Явно не дорабатывает. Давно уже молодую замуж пора отдать, хозяйство поднять. Пусть рожают детишек, да платят повинности на благо помещику и, в какой-то мере, государству.
Он повернулся к дочери Феклы и обмер от красоты. В XXI веке она бы с легкостью брала всевозможные конкурсы. Да и в XIX веке, если повезет, нашла бы какого-то богатого дворянина. Не мужа, так любовника. А вместо этого она живет в этой развалюхе, да еще, наверняка, голодает!
Щеки у ней буквально горели огнем, черные брови выгодно оттеняли зеленые кокетливые глаза. выгодно изогнутые губы словно бы требовали поцеловать такую красоту. А фигура! Андрей Георгиевич аж задохнулся, смотря на высокую грудь, тонкую талию, длинные ноги. Хочу, хоть и не могу!-
Аким! — голосом, не обещающим ничего хорошего произнес Макурин.
Управляющий, видя злящегося барина, зачастил, заспешил обвинить девушку:- Пытались ее женить раза три только в прошлом годе. Не хочет, хоть колом ее бей. То одно, то другое, все не нравится.
— И что же? — холодом в голосе Макурина можно было заморозить все окрестности, — били бы, только не колом, а плетьми, чтобы образумилась. А потом в церковь с суженным. Самой-то неужели в семью нормальную не хочется? Сверстницы, поди, по двух-трех дитятей имеют?
Он властно взял ее за подбородок, посмотрел на точеные черты лица, заставил покрутится вокруг, любуясь девичьими прелестями. Катя ему совершенно не сопротивлялась. даже наоборот, изгибалась, вставала в такие позиции, чтобы лучше было видно ее тело — главное ее оружие в этой жизни. Между делом отвечал на вопросы помещика. Смело и прямо, совершенно не думая прикрывать управляющего.
— Конечно, барин, как же без этого, какая же девка замуж не хочет? Опять же, годочков мне много. Как вы правильно заметили, подружки мои детей уже имеют, и мне тоже хочется. Да только Аким Петрович предлагает мне вдовцов или бобылей. И все такие страшные, что ужас. Как нарочно набирает
Андрей Георгиевич хмыкнул и посмотрел на Семеного, требуя ответить. Барин не девчонка, не отмахнешься. А ведь такие вопросы только задавать просто, а отвечать на них очень трудно. Или даже почти невозможно. А надо. Ишь, как смотрит кормилец требовательно.
— Ваше высокоблагородие, — начал он издалека, — испокон веков так повелось — дворяне создавали семьи с дворянами, купцы с купцами, крестьяне с крестьянами. и ежели порядок нарушался и, скажем, дворяне сроднились с крестьянами, то ничего хорошего не становилось ни тем, ни этим. У крестьян тоже, большие с большими, середняки с середняками, а бедные с бедными. И хоть Катюха наша очень уж благая, но ее никто не хочет брать. Ибо нет у ней приданного. Одни тараканы да мыши.
— Да как это нет ничего! — не выдержала Фекла наездов на свою дочь, — а красота какая, хоть амператору показывай? А еще руки какие хорошие, все ее соленые овощи и варенья едят и еще просят!
— Да я то… просто… как-то не трава, — наобум ответил Аким, напряженно глядя не на девушку, а на их барина. Как он посмотрит на его действия? Не оштрафует ли невзначай его или общину?
А Андрей Георгиевич между тем все понимал — и их цели, и их намерения меркантильного и робкого старика и не менее меркантильную, но красивую Катерин. Эти жители XIX века для него, как открытая книга. Ну или, как малышня на песке во дворе. Никаких секретов, все ясно и просто. И от него было все понятно — он почти женат и помещик и хочет только побольше заработать на своих крепостных крестьян.
Позиция была совершенно понятна и Макурин только отличался от остальных помещиков тем, что хотел заработать не НА крестьянах, А С НИМИ. Вот и болтал с ними. Ну и посматривал на Катю. И ничего, что в наглую. Ведь это священная задача мужчин — пялиться на красивых девушек? Пусть посмотрит. Все равно он уже обозначил ее задачи — выйти замуж в этом году, а на следующий год родить первенца. Ну и так далее. В XIX веке крестьянки рожали и по десять детей и более и это никого не удивляло. Правда, детская смертность была офигенная, но с этим потом.
Однако, запальчивые слова о хороших руках дочери заставили его слегка поумерить темпы. Как уже понятно, Андрей Георгиевич хотел развивать своих крестьян не только экстенсивно, что даже в эту эпоху было понятно, но и интенсивно, что являлось, по крайней мере в России, голимым ноу-хау. А для этого он хотел хотя бы в таблице обозначить, кто что может и зарабатывать на этом. И самому, и им. Только вот объяснять это крепостным будет тяжело. И отнюдь не на словах, ему просто не поверят. Только на практикой и в открытую. Вот когда все его крестьяне увидят, что барин честно отрабатывает и позволяет зарабатывать и им, вот тогда наступит рай земной. Когда только наступит это время
— Что там говорила Фекла о твоих замечательных руках? — буквально вломился Макурин в их разговор.
— Маменька говорила, — нехотя сказала Катя, — что у меня хорошо получаются соленья и варенья. Будто бы прабабка моя по материнской линии также умела это делать и я в нее пошла. Только кому это надобно по большому счету? Катерина болтала, а сама между тем оч-чень увлекательно обнажала плечо и часть груди, старательно загибая воротничок платья и изгибая тело так, чтобы барин видел максимум ее прелестей.
Андрей Георгиевич действительно видел бедую кожу плечи и часть груди (3 номер, не менее) и это его по мужски возбуждало. Но одновременно он вдруг понял, что эта глупая девица совершенно не считается своим мастерством, делая ставку на соблазнение. Сейчас, главным образом, понятно, его, барина. Пустоголовая, ее юная красота уже через лет пять исчезнет, тогда как мастерство будет кормить всю жизнь. Сказать ей об этом? Он посмотрел, как эта вертихвостка старательно пудрит ему мозги, перейдя от верхней части тела (в основном, груди), на нижнюю часть (ноги). Тело у нее, действительно, было великолепно, жаль только в таком виде не на долго.
Но для его задач можно было и подыграть, пусть крестьяне думают, что очередной помещик стал жертвой похоти и не тревожатся по поводу своих денег и хозяйства. А там им будет ждать огромная подлянка.
— Я понял тебя, Катерина, — посмотрел он ей прямо в глаза, — с сегодняшнего дня ты переедешь в людскую в моем доме. Об остальном поговорим позже.
Девушка робко, но очень привлекательно улыбнулась:
— А моя мама? — спросила она тревожно, — она как же будет жить? Сейчас зима, а у нас дрова не колоты.
Молодец девочка, — одобрительно подумал попаданец, — родители нас растили в детстве, а потом и приходит наша очередь заботится о них. По крайней мере, тех, кто еще до сих пор пока жив.
Подумал, решил:-
Если мама твоя согласна служить служанкой, то я могу взять ее себе в дом. А то как-то около меня стало много молодых девушек. Здоровые кобылы, практически не работают. Так как?
Мать и дочь почти мгновенно переглянулись. Видимо, такой вариант трудоустройства их устраивал, поскольку они вместе сказали:
— Да, барин!
— Идите тогда в людскую, да скажите ключнице Авдотье, пусть обустроит, я вечером приду, еще поговорим.
Они ушли, а Андрей Георгиевич вместе с Акимом прошли немного поодаль. их работа еще не закончилась. Между делом Макурин поинтересовался:- А что, Аким, крестьяне здешние в ранешние времена пчел много разводили?
— Дык, конечно, благодетель! Оно ведь как, мед оно и сладко, и вкусно, опять же полезно. Да и воск. И на урожай хорошо влияет. Правда, очень уж работать надо много и знать, как и что для пчел производить. Вот когда прежний помещик Аркадий Митрофанович умер, царствие ему небесное, многие и перестали держать. Но совсем деревня от них не отказалась. Самые упертые по несколько ульев держат. И для себя, и для продажи. Мед и воск на рынке всегда продашь. Далеко только возить. Вот Елизарий один из таких
Аким мотнул головой на один из домов: мол, дошли, здесь. Постучал в ворота палкой, закричал:
— Эй, хозяин, открывай, барин-кормилец пришел!
Постояли немного. Андрей Георгиевич уже хотел спросить у Акима, что их так у ворот держат? Да попенять в очередной раз управляющему за его дела. Вернее, за его безделье.
Но с другой стороны послышались быстрые шаги. Кажется, прибрел хозяин. Он действительно пришел, да не один. Сам Елизарий был косоглазый, темноволосый мужик лет около сорока. То есть такой возраст, когда жизненный опыт уже накопился, а силы в теле еще держаться. Самый смак, лишь только недолгий этот период. Год — два — три и дряхлость навалиться, овладеет человеком до последнего пути на кладбище. Рядом с ним чуть поодаль сзади шла невысокая женщина с остатками неброской русской красоты. Впрочем, и сейчас мужской взгляд на ней останавливался с удовольствием. Это была его жена. Безымянная, поскольку познакомиться с Макуриным простую женщину посчитали излишним. В отличие от мужа, шедшего с пустыми руками, она несла поднос с немудреными закусками и каким-то напитком.-
Будьте здоровы уважаемый барин Андрей Георгиевич! — низко поклонился Елизарий и взял у жены поднос, — угощайтесь, пожалуйста!
Андрей Георгиевич попробовал напиток из большой берестяной кружки. Это была медовая брага. Вкусно, однако, и крепко. Но напиваться сегодня не стоит. Отпив глоток и показав этим свое почтение к хозяевам, Макурин взял ломоть свежего крестьянского хлеба, положив на него пчелиные соты и с удовольствием откусил. М-м! Мед он всегда любил, даже в XXI веке, когда в нем непонятно чего было — то ли естественное, природное, то ли искусственное, дерьмовое. А тут настоящий мед!
— Вкусно, Елизарий, — сказал попаданец, — уважил! Давай, веди для серьезного разговора с тобой.
Хозяин и не собирался держать их у ворот. Дав им откушать, он провел в дом, за стол, у красного угла, под иконами.
— Чем прикажите угостить, вашбродь? — прямо спросил Елизарий у высокопоставленного и весьма важного гостя.
Аким поморщился этой простоте, но Макурину подход понравился. Зачем насильно кормить и поить гостей, если они не хотят. Ведь гости такие, что и разорят, пожалуй, а то и запорют, если особенно не понравятся.
— Спасибо, Елизарий. Жрать особо мы у тебя не будем, поставь около меня чашку с медом да каравай хлеба и хватит. А вот брагу убери! — приказал он, глядя за суетой хозяина, — пить будем в другой раз, лучше отвару на травах подай.
У хорошей хозяйки в отсутствии чая травяной напиток всегда найдется. Опять же сырую воду в эту эпоху пить опасно, даже на природе. так что он не удивился, когда кружки с брагой исчезли, а вместо них появились с теплым травяном настроем. С душистым медом и свежем хлебом очень волшебно.
— Так, значит, Елизарий, ты пчелами занимаешься? — для затравки спросил он у хозяева, глядя на обстановку. Бедная, конечно, она. Все-таки XIX век. Ни мебели, ни приличного объема лопоти, то есть различной одежды и вещей из ткани и шкур. В центре дома стоит большая русская печь, как бы разделяя домашнее пространство. Самодельные скамьи и стол, да суровый Христос с иконы, вот и все.
Однако чисто. Земляной пол чисто подметен, все что надо побелено, убрано. Даже дети не шатаются невесть зачем на глазах у барина, хотя точно ведь есть, судя по небольшой одежде и немудреных самодельных игрушек.
— Дак работаю понемножку, — осторожно признался Елизарий, — прадеды мои держали пчел и деды тоже. И отец помогал до самой смерти, там и умер на пасеке. Баские они, не хочу оставлять.
Да он боится, что буду ругаться и запрещу держать! — дошло до попаданца, — помещик в своем праве, что хочу, то и делаю.
— Пчелы это хорошо, — успокоил он крестьянина, — меня только не устраивает количество получаемого груза. Смотри, — обратил он пораженного Елизария, — сколько ты получаешь с улья меда?
— От одного до трех фунтов в зависимости от погоды и здоровья семьи пчел, — ответил хозяин полезных насекомых, — да еще немногим менее одного фунта воска
. — И сколько всего у тебя пчел? — подытожил Макурин, перебив рассказ собеседника. А то тот, сев за любимого конька, будет долго разглагольствовать.
— Да полста ульев только, — поник Елизарий, — мало это.
— Вот-вот, — подтвердил Макурин, — а ведь ты самый богатый пчелами пчеловод. А даже на деревню не хватает. На рынке с руками рвут мед и воск?
— Берут, — пугливо посмотрел на барина крестьянин, — только рынок далеко, не выгодно, приходится целый день тратить на дорогу и на торговлю.
— Мне это не нравится, — заявил Макурин, пропуская жалобы, похоже, правдивые, — пчелами надо заниматься и весьма тщательно. Золотое дно и для крестьян, и для помещика.
Елизарий этими словами не обрадовался. Промямлил что-то, настороженно смотря на барина.
Боится, — снова понял попаданец, — крестьяне этот плохой опыт получали от государства и от помещиков. Знает, минимум он получит, чтобы не умерли с голоду. А все остальное отберут. И зачем ему надрываться? Все, как обычный крестьянин, пуглив и осторожен. Жизнь приучила, теперь в лице помещика Макурина должна отучить.
— Смотри, на днях я буду говорить на сельском сходе. А вам первым пока, — он посмотрел и на Акима, который пока остался в стороне и вел себя, как опытный крыс — осторожно и держа на ветру нос. Оба крестьянина на эти слова вежливо посмотрели. Прямо-таки дипломаты на международном фуршете. Ну-ну посмотрим, что вы сейчас скажите. — Я в своем праве в собственном поместье. В рамках российских законов, конечно. И мне пока не нравятся здешние хозяйственные порядки. Работают мои крестьяне очень много, а получают мало. А, значит, получаю мало и я, ваш помещик. Ерунда какая.
А посему с сегодняшнего года барщину я ликвидирую. Крестьяне со всех своих доходов — денежных и натуральных платят мне одну четвертую налогов оброка. Еще четверть натуры вы мне отдаете за деньги по рыночной цене. Дабы у вас деньги были на государственные повинности да на жратву, что б не голодали. Все остальное ваше, туда я не влажу.
— А если я, значит, буду продавать мимо своего помещика? — уточнил осторожно Аким, чтобы потом не проколоться наобум.
— Можете, — пожал плечами помещик, — мои приказчики тоже будут покупать, но уже как обычные купцы. Ты, кстати, Аким, как мой управляющий очень даже подходишь на эту должность.
— Хо! — удивился Аким несказанно. Даже рот удивился от изумления. Макурин так его ругал с момента встречи, что он даже не рассчитывал на такое место. Хха, а почему бы нет, людей безгрешных не бывает!
— То есть, — продолжил он, — чем больше вы получите урожая, тем больше у вас останется. Помимо мое четвертины и налогов государства никто у вас брать не имеет право!
— Барин, — негромко, чтобы не спугнуть удачу, спросил Елизарий, — а та земля, что была под барщиной, куда денется?
— Да, — сразу «ожил» Аким, — кому отдашь, кормилец?
Барщинная земля, как правило, была в поместье самая лучшая, самая отборная. Таким образом помещик старался получать доходов побольше. Только ведь и крестьянин не дурак. В барщинной (в ХХ веке колхозной) он работал кое-как, лишь бы исполнить урок. Вот и получалось, что лучшая земля давала худший урожай.
Андрей Георгиевич этот замкнутый круг хотел разорвать. Отныне вся земля будет крестьянская. Благо около столицы была нечерноземная полоса, то есть не очень уж хорошая. Но крестьяне будут должны сами просить эту землю. Он не опростоволосится, в приказном порядке размещая свою землю. Стоит только крестьянам почувствовать насилие, убегут, только их и видели.
— Всю дам, — как бы начал раздумывать Макурин, — за треть урожая. Своим, конечно, было бы желательно, но если не захотят, то и не надо. Крестьянам дам с соседних поместий.
— Уф! — промычал Аким. По его лицу, если не сказать харе, было написано, что он точно окажется «добровольцем». С его-то силой, да с сыновьями, с немалым числом лошадей он еще и два десятка десятин обработает! Так, а теперь надо сменить тему. Чтобы собеседники не сообразили, что их помещик всего лишь беспринципно лукавит, выставляя их дураками.
— А вот тебе, Елизарий, я сразу должен отказать. Никакой дополнительной земли тебе не будет. Более того, надо будет посчитать, обработаешь ли ты свой надел
. — Почему? — как-то по-детски обижено протянул Елизарий, еще не понимая, в какой роли он будет играть в будущем спектакле режиссера Макурина. Впрочем, Елизария тот долго в темноте не держал.
— Потому, — назидательно проговорил он и даже поднял палец вверх, — ты у меня будешь самым крупным и самым богатым пчеловодом. Станешь очень самым красивым примером для всех. Понял?
— Понял, — робко признался Елизарий и внезапно икнул. Дошло-таки до молодца, что мы не в палки играем! Сказал нарочито грубо и наставительно:- А если понял, то сколько тебе нужно ульев
? — Мабуть, около ста, — примерно сказал Елизарий. Робко, но цифру выдал в два раза большую, чем у него было нужно. Точно, понял!
Андрею Георгиевичу, однако, и этого количества было очень мало. Пчеловодство было слабой сферой российской экономики XIX века. Как, впрочем, и в XXI столетии. Ну это ладно, пусть потомки сами мучаются. А вот в наше время пчеловодство хотя бы в области столицы будет оставаться у пасек помещика Макурина! А для этого нужна ловкость в торговле, умность и щедрость в отношениях с государством и церковью. И главное — побольше пасек и с них меда и воска. А потому «великого демократа Макурина» сто ульев не спасет.
— Пятьсот ульев минимум! — жестко, пресекая любые попытки возражения сказал Макурин, — вытянешь?
— Барин, у меня денег не хватит! — и с мольбой, что не получится, и с надеждой, что помещик как-то вытащит, сам же предложил, ответил Елизарий.
В общем, на счет пчел они договорились. Макурин дал своему крестьянину кредит. Как бы без процентов, или, как тогда говорили, без лихвы и даже как бы и без возврата. потом посмотрим, пчелы это хороший вклад, он никогда не прогорит.
Эх, кому живется на Руси хорошо? Да мне!