- Это они с ним не посоветовались, потому как света Христова тогда не знали. Сами крещены не были.
- Раньше, выходит, в темноте жили?
- Выходит, - спокойно соглашался Никита.
- А правду говорят, что когда ты разгневался, то шкуру бычью руками на две части порвал?
- Да я потом три дня в Десятинной церкви этот грех замаливал! На отца ведь осерчал, грех это большой! Батюшка Димитрий епитимью наложил. Тысячу поклонов Пресвятой Богородице и молитву читал...
Ох, и странные эти русские: и отца родного, и попов своих одинаково батюшками зовут, и Бог у них, говорят, Отец Небесный.
- Лоб не разбил? От поклонов?
- Не разбил. Только колени потом болели. Долго на коленях стоял.
- Вот мы вас, русов, побьём, будете тогда на коленях стоять.
- Может, и побьёте, но на коленях перед вами, агарянами, стоять не будем. - Ответил так невозмутимо, будто не о смертной битве речь шла, а об игре в кости.
- Не верю я, что ты шкуру порвал! - не выдержал Кегел, замотал головой, аж закрутилась серьга в ухе. - Сам пробовал, ничего не вышло! - сказал так, будто если у Кегела ничего не выйдет, то уж точно никто такую задачу не осилит.
- Не верь, кто неволит? Для этого сноровка нужна. Я кожу каждый день мну. Вечером рук совсем не чувствую.
Тут в поле зрения Кегела попал бык, что стоял рядом с повозкой у костра, на коем жарили конину. Оставив Никиту, Кегел, как бы между прочим, подошел к костру и сунул в него свой меч. Черным глазом одновременно прицеливал, куда понесется бык. Выходило - точно на круг, где сидел Усмарь. Вот и будет богатырская забава, пусть быка порвёт!
Раскаленным докрасна острием коснулся Кегел под хвостом у быка, предварительно разрезав стреножившую животное вервь. Дикий рёв пронесся над русским станом и эхом отозвался далеко за рекой, перекрыв шум обоих лагерей. Вырвав задними копытами огромные куски дёрна, обезумевший бык рванулся вперед и поскакал сначала именно в сторону Усмаря, но потом вдруг повернул и помчался, опустив огромную голову, на шатер князя, где, кроме Владимира, находился и повелитель Илдей! Кегел оторопел, но ничего уже не мог сделать. Стражники у шатра ощетинились навстречу зверю копьями, но было видно, что вот-вот брызнут в стороны.
С боевым кличем кинулся наперерез быку Кегел. И совсем не заметил, что с другой стороны опередил его малорослый Никита. Правда, в руках у последнего ничего не было. Не было булатного меча, даже кинжала или ножа не было. Бык замер перед стремительным броском, метая из-под копыт куски дёрна. Лагерь поднялся на ноги, заспешил к княжескому шатру. Кто-то бросил копьё да промахнулся, закачалось древко прямо под брюхом обезумевшего гиганта.
Не успевал Кегел. Зато Никита был уже рядом. Но бык рванул, набирая скорость, и прыгнул ему навстречу младший киевский кожевенник, голыми руками цепляя за бок. И, о чудо! Огромный зверь упал на колени, бороздя землю, страшно закричал и завалился. А над ним стоял Никита, в руках которого остался после броска большой кусок бычьей шкуры, вырванный вместе с ребрами и мышцами. Отбросив их в сторону, Усмарь навалился на шею, обхватывая её руками, и почти незаметно сдавил.
Из шатра на шум вышли князь и хан, оба встревоженные. От безделья ратники запросто могли начать биться не на шутку. Кегел вмиг оказался у ног господина.
- Прости, великий Илдей, я опоздал. Бык взбесился, но этот рус успел его остановить.
С другой стороны к ногам Владимира склонился седовласый ратник.
- Не гневайся, князь, это мой младший сын, пятый, я и брать не хотел его ныне в поход, так он тайком за дружиной ушел.
- А я и не гневаюсь, - улыбнулся Владимир, - пускай вон хан поглядит, как у нас молодцы быков живьём на куски рвут.
Илдей сыпнул злобными искрами на Кегела, что стоял, склонив колено и опустив покорно голову.
- Этот, я слышал, - продолжил киевский князь, кивнув на Кегела, - за три дня немало дружинников моих покалечил.
- Мой лучший воин, - тихо сказал хан, и Кегел с благодарностью приложил к груди руку.
- Его ещё никто не победил! - гордо добавил хан и велел подняться телохранителю во весь рост.
Действительно, все окружающие стали вокруг жалкими середнячками, Никита в том числе. И казалось, не найдется смельчака задирать такую силу, отлитую в смуглую груду мышц и огромный костяк. Но заговорил вдруг отец Никиты:
- А с моим в посаде просто никто не связывается. Боятся и всё. Сам-то он добрый, мухи не обидит. Но посадские его стороной обходят. Жалко, что и девки. Смеются: обнимет, говорят, Усмарь до смерти. Так что над Никитой тоже ещё никто не брал верх. Старшие братья - и те побаиваются.
- А по виду и не скажешь, - прищурился Владимир.
- Если у рус такой богатырь, пусть бьётся с Кегелом! - решил вдруг хан. - Пусть бьются голыми руками до самой смерти. Если ваш Никита... Кожемяка, - пренебрежительно сказал Илдей, - победит великого воина, мы уйдем в степи. Три года не буду Русь воевать.
Кегел высокомерно посмотрел на простоватого с виду Никиту. Стоит мужичок, переминается с ноги на ногу. Видать, ему даже неловко, что все на него смотрят. То, что он руками шкуры рвет, ещё ничего не значит, в руках Кегела гнется булат!
- Если Никита победит, уедешь с Трубежа боярином, - молвил князь старику-отцу, а с Никитой никто и не разговаривал.
- Завтра, на рассвете, - решил хан.
- Завтра, на рассвете, - согласился Владимир, затем только посмотрел на Никиту: - Попытаешь, Никита?
- Отчего не спытать? - и потупил взгляд.
- За весь Киев ответ понесёшь! - хмуро предупредил князь.
Никита Только вздохнул: чего, мол, говорить, надо - так понесу. На том и расстались.
* * *
Поутру, в густом предрассветном тумане, у Трубежского брода сошлись две рати уже в боевом облачении. Ржали кони, тревожно бряцал в утренней тишине металл, но воины с обеих сторон угрюмо молчали. Только немногие русские шептали молитвы. Варяги, как обычно перед битвой, подтягивались в центр. Вышел из шатра в сопровождении старшей дружины князь Владимир. Старик-отец Усмарь чего-то нашептывал задумчивому Никите у самой реки, смурные братья стояли в стороне.
Всё началось, когда князь и хан встали на конях друг напротив друга по обеим берегам реки.
Илдей вскинул руку, и из печенежских рядов появился по пояс раздетый Кегел. Выйдя на центр брода, он, стоя в воде, вскинул к небу руки, сжав кулаки, и дико, подобно алчущему зверю, не закричал даже, а завыл, и крик его подхватили печенежские ряды, и умноженный эхом, он взметнулся к небу, чтобы потом заставить вибрировать русские щиты и доспехи. А главное - сердца. Это был победный клич. Кегел шел побеждать и был абсолютно уверен в победе. Когда между травами да вдоль по воде вновь навязла тревожная тишина, со стороны русских полков вышел Никита. Раздетый по пояс, он не казался былинным богатырём, но торс его был, как перевернутый колокол, да был рифлен натруженными тяжелой работой мышцами. Выйдя вперед, он не вскинул рук, не закричал, а поклонился в пояс сначала князю, а потом отцу. Широко перекрестился, но не на восток, а в сторону Киева.
Владимир засомневался: может, нужно было послать кого из старшей дружины? Эти ж целыми днями военное дело мыкают. А тут - младший кожевенник. Сильно пожалел, что любимый Добрыня был в эту пору в Новгороде, где тоже было неспокойно. Уж он-то, хоть и немолод, дохнул бы печенегу на маковку. Эх, а помнится, в молодые годы, ещё до Крещения, когда Добрыня вел с молодым князем новгородскую дружину брать Киев, уж тогда забавлялся силою он своей богатырскою. Равного ему поединщика не было ни на Руси, ни в порубежных землях. Да что там поединщика! Добрыня мог один против пятерых выйти, а однажды против дюжины вышел. На пирах, правда, буен был, не унять, только держись подальше. Да и пить любил с голытьбой, кровь мужицкая в нем говорила. Зато после Корсуни вельми набожен стал. Богом дается таким людям сила, оттого и называют их богатырями. Будет ли ещё на Руси богатырь после Добрыни?
Меж тем поединщики сошлись. На середине брода, стоя по пояс в студеной утренней воде, обнялись они, будто родные братья. Кегел продолжал рычать, а Никита только молча сопел. Тишина среди ратников, только варяги меж собой лопочут, небось, ставят на победителя, да поднялась в первый солнечный луч малая пичужка и неожиданно звонкой песней встретила новый день. Под эту песню и поднял над собой Никита своего врага. Поднял так, будто дуб с корнем вырвал. У Владимира отлегло на сердце...
- Ты его ручками, сынок, ручками чуть поддави... - услышал голос старого Усмаря.
Видать, Никита и вправду «поддавил», потому как захрустели мощные ребра Кегела, и не рык уже вырвался из его уст, а предсмертное издыхание. Так и забился в судорогах в руках Никиты.
- Чё с ним делать-то, батя? - повернулся к отцу Никита.
- Так это... Пусти его в воду... Може, и удержит его Трубеж.
Трубеж удержал. Сначала проглотил, а потом-таки поднял искаженным лицом вверх и тихо понес по течению тело печенежского богатыря.
И уж тогда только закричали воины Владимира. Забили мечами в щиты варяги. И настоящий победный клич волной ударил по стоявшим напротив неровным рядам Илдея. Горячие степные кони заволновались, сами стали поворачивать голову, норовя развернуться всем крупом. Илдей только кивнул князю Владимиру и даже взглядом не удостоил висящее поплавком тело Кегела, развернул коня и рысью поскакал в степь. За ним с диким, точно предупреждающим, гиканьем понеслись его лучшие отряды, а там уж и остальные, втаптывая траву в землю. Да, есть такое свойство у трав этих: как не гни, как не топчи, на следующее утро подымутся.
* * *