Три года после того было спокойно на Руси. Хоть и коварны печенеги, хуже греков, но Илдей сдержал слово. А может, помнил стоявшего посередь Трубежа улыбающегося Никиту? Тело Кегела унесла река в порубежные земли, чтоб и там знали, как на Руси встречают наглецов-гордецов. Чтоб знали, что остались ещё на Руси богатыри, пусть и не такие приметные, как почивший недавно Добрыня, про которого народ уже стал складывать песни былинные. И про Никиту, как водится, сложит. И про стольного князя Владимира, прозванного Красным Солнышком, а позже просиявшего в лике святого, равноапостольного.
И потому еще, что жил в те времена в Посаде киевском Никита по прозвищу Кожемяка.
БЕЛОЧКИ-СОБАЧКИ
Двадцать шесть лет изо дня в день она приезжает сюда. В стужу и в зной, в дождь и в грозу, при социализме и при капитализме и при любом другом строе, который могут придумать люди, она приедет сюда, пока её сердце будет биться. Она приезжает на кладбище на могилу сына Коли, тело которого привезли в цинковом гробу в далёком 1980 году из далёкого Афганистана. Зовут её тётя Анфиса. Так уж повелось с тех пор, когда она работала санитаркой в областной больнице. Так её звали больные, так её зовут сослуживцы и друзья Коли, так её зовут кладбищенские работники и все, кто её тут знает. Так зовёт её даже бомж Василий, похмеляющийся на могилах поминальными стопками, хотя по возрасту он не младше. Никого из родных, кроме Коли, у неё никогда не было и теперь уже точно не будет. Тётя Анфиса - маленькая худая женщина в пуховом платке, старом синтепоновом плаще, а седой она стала ещё двадцать шесть лет назад. Ранним утром она ежедневно приезжает на кладбище и к полудню уезжает.
Она настолько слилась с кладбищенским пейзажем, что стала своей для крикливых сорок, галок, мрачных ворон и суетливых белок. Особенно для белок. Когда она сидит на покосившейся скамеечке у могильного камня, две-три, а то и целых пять белок снуют вокруг неё по ближайшим веткам, по могильным оградкам и прямо по её рукам, которые щедро делятся с ними нехитрой снедью.
Прошлая зима была особенно суровой, несмотря на разговоры о глобальном потеплении. Мороз минус сорок держался больше двух недель, а чуть дальше на север - переваливал за отметку минус пятьдесят пять. И хотя несколько раз рейсы автобусов на кладбище отменяли из-за холодов, тётя Анфиса добиралась на попутках. И что согревало ее, когда она сидела там два-три часа, тогда как даже ко всему приспособившиеся бездомные дворняги, скуля, поджимали лапы?
На могилу Коли в эти мёрзлые дни вслед за тётей Анфисой слетались-сбегались птицы и звери со всей кладбищенской округи. А белки залазили прямо в сумку, с которой она неизменно приезжала. Тётя Анфиса не возражала, не позволяла им лишь трогать орден Красной Звезды, который всякий раз привозила с собой и тоже выкладывала на стол. Орден осторожно обходили стороной даже падкие на всё яркое вороны. Ночью, если небо не было затянуто облаками и тучами, тётя Анфиса смотрела в окно на звёзды, пытаясь отыскать среди них Колину. А в другое время у нее всегда была с собой его Красная Звезда.
* * *
Помимо сорок, ворон, воробьёв, синиц, снегирей, белок притрусила в тот день вся кладбищенская собачья стая и расселась возле ограды, выжидательно виляя хвостами.
- Вот, Коля, сколько у тебя гостей, - приговаривала тётя Анфиса, раскладывая для них еду.
А Коля в тельняшке и десантном берете улыбался всем с фотографии на памятнике.
Но собаки, не дождавшись своей порции, вдруг опрометью рванули, петляя по узким проулкам мёртвого города. К могиле Коли приближались два мужичка в тёмных тулупах. У одного из них в руках было ружьё. Второй пьяно похохатывал, часто махая рукой в сторону тёти Анфисы. Оба они перебивались случайными заработками в ритуальном сервисе, а в эту зиму подписали договор на отстрел бродячих собак. И хотя полагалось это делать ночью, потому как такую работу должны выполнять лишь специальные службы, им нравилось разудало бродить по кладбищу с оружием днём, тем более что в такие морозы, кроме тёти Анфисы, никого здесь не было.
- А белочек на целую шубу, - лопотал Пушинский, тот, что был без ружья.
- Всякая копейка в кассу, - соглашался Трокин, который был в этой команде за главного.
- Деньги и «пузырёк» надо с хозяйки взять. Вот я в перестройку дурак был, в свой завод ваучеры вложил, а он обанкротился. А хозяйка наша, проныра, в землю для мёртвых. Кто ж знал, что время такое урожайное будет, - кивнул Пушинский на бесконечную рябь могильных холмов.
- Тише, балабол, - рыкнул Трокин, - живность спугнёшь. Вон, собаки уже рванули. Чуют нас за километр, а мы всего-то штук пять подстрелили. Смотри на столике у неё сколько белок, дробью можно всех разом накрыть.
Подошли к оградке и остались в пяти шагах наблюдать, как снуют вокруг тёти Анфисы юркие зверьки. Птицы же с разумной предосторожностью взлетели на ближайшие ветки, и только воробьи серыми пулями воровали со стола крошки.
- Так, бабка, сейчас ты тихо встанешь и свалишь отсюда, - глухо, но очень зло сказал Трокин.
- Только тихо, а то, белочки-собачки, мы и тебя тут убьём, - подражая напарнику, добавил Пушинский.
Тётя Анфиса посмотрела на них с мудрой печалью в глазах.
- Меня уж давно убили, - сказала она. - Но если вы хотите, я уйду.
- Давай-давай, - Пушинский глазами указал в сторону автобусной остановки.
- Нас на слезу не пробьёшь, - пояснил Трокин, - у самих жисть собачья, так что вали, бабка, но тихо, зверей своих не пугай.
Тётя Анфиса положила орден в сумку, что-то шепнула Коле и поднялась со скамейки. Белки, точно в недоумении, прекратили свою суету и на какое-то время замерли. А когда она сделала шаг за оградку, тут же рассыпались по ближайшим стволам, пушистыми комками уходя к вершинам сосен.
- Твою мать, - выругался Трокин.
- А твою? Твою мать это бы огорчило, - сказала ему тётя Анфиса.
- Пошла вон, ведьма старая, ты ещё будешь меня учить. Видать, своего плохо учила, раз теперь по кладбищу шарахаешься!
- Иди, бабка, пока мой напарник стрелять не начал, - подтолкнул её на тропинку Пушинский. - Знала ведь, старая, что разбегутся.
- Знала, - не стала скрывать тётя Анфиса, - но вы же мне уходить сказали... - и направилась в сторону остановки.
Трокин вслед ей грязно и многоэтажно выругался. Пушинский достал из-за пазухи чекушку.
- Слышь, Жень, ты когда-нибудь об опытах академика Павлова читал? - спросил он, сделав пару глотков и передавая бутылку напарнику.
- Какого ещё, на хрен, академика? - Трокина не отпускала злоба.
- Ну, белочки-собачки, он эксперименты над животными ставил, особенно над собачками. Так вот, эти эксперименты показали, что у всех тварей есть условные рефлексы. За столько лет, я думаю, и у наших белочек-собачек они выработались. Так что завтра ты придёшь сюда без пяти девять, заляжешь вон за тем памятником, и пали в своё удовольствие.
- А ты? - подозрительно взглянул на товарища Трокин.
- А я пойду на остановку, задержу бабку, а то, если она сегодня не помрёт, завтра восьмичасовым снова здесь будет. Как тебе идея?
- Посмотрим, - отпил свою долю Трокин. - Если не получится, я тебя вместе с твоим академиком дробью нафарширую.
- Получится, ты только не нажирайся с вечера, а то руки трястись будут.
- Сам не наешься...
* * *
Переночевали в избушке у сторожа и в предвкушении завтрашней охоты не напились. Утром Трокин выдвинулся на позицию, а Пушинский пошёл на остановку.
Подойдя к могиле Коли, Трокин оторопел. На месте тёти Анфисы сидел одетый по-летнему солдат. Трокин не склонен был верить в мистику, скорее - в «белую горячку», но на всякий случай скользнул взглядом по фотографии на памятнике. «Нет, не тот», - отлегло от сердца.
- Э, боец, ты тут дуба не дашь? - Как можно развязнее спросил он. - Какого ты тут сидишь, сохнешь?
- Тебя жду, - спокойно ответил солдат, и Трокин с ужасом констатировал, что пар у него при этом изо рта не идёт.
- Ну и зачем? - скривился Трокин, нащупывая предохранитель.
- Поговорить надо, - услышал Трокин за своей спиной и, вскинув ствол, резко повернулся. Рядом стоял ещё один солдат. Он был постарше, лет тридцати, голова в бинтах, словно он только что пришёл из госпиталя. Да и форма его отличалась от той, что была на первом. Напоминала совсем о другой войне.
- О чём говорить-то? - прищурился Трокин, из последних сил сохраняя самообладание.
- О белочках-собачках, - эту фразу произнёс третий боец, который неожиданно появился рядом с первым. Он был в шинели и в... папахе с красной лентой наискосок.
- У вас, господин хороший, мама есть? - спросил неведомо как возникший четвёртый, одетый в форму штабс-капитана белой армии.
- А как, - выдавил Трокин, - родила же.