- Дядя Ваня, не ходи сюда, за тобой чёрт идет и радуется. Страшный такой.
- А как же твои Ангелы, чего они его не прогонят? - вполне добродушно ухмыльнулся пьяница.
- Не могут, вы же сами туда идёте, сейчас бутылку травленой водки купите и пойдете помирать. Ангел-то вон далеко идёт, плачет.
- Так уж и плачет.
- Так и плачет. Сильно. Как мама, говорит когда про папу, безутешно.
Иван Петрович вдруг остановился, задумался, красные глаза его заметно увлажнились. Он стал смотреть на грязные свои резиновые сапожищи. Крупные слезы оставляли на них заметные пятна.
- Не понимаешь ты, Андрейка, - в сердцах вскричал он, - душа просит! Рвет душу! Никакого житья! Одна-й только боль и осталась. И пустота поганая...
- А вы, дядя Ваня, Ангелов слушайте.
- Так это только ты у нас можешь. А я глухой, слуха у меня с детства нет. Даже под гармошку не могу...
Продавщица недовольно высунулась в окно:
- Эй, малец, ты мне клиентов не отбивай. Ваня и вчера эту водку брал, не помер, как видишь.
- Так это вчера было, тетя, а сегодня... Сегодня за ним сам черт идёт. Пойду я подальше, пахнет от него.
- Ещё бы не пахло, - по-своему поняла торговка, - уж какой день запоя у него.
А вечером Иван Петрович умер прямо на крыльце своего дома. Не дошёл за очередной дозой. Тут уж продавщица Антонина на весь околоток завопила, что смерть ему Андрейка «наговорил», «да и колокольню он уронил», стояла ведь сто лет, ну мало ли что коммунисты из неё клуб делали да забросили. Остановили Антонину благообразные старушки, что собирались вечерами в молельном доме, потому как ни храма, ни священника в посёлке не было.
- Уймись, оглашенная, - цыкнули на нее, - парень не в себе, но без зла он. Его слушать надо. Не купил бы Петрович твоего пойла - сейчас бы жил и здравствовал, а завтра его на деньги администрации зароют, и всё, никакого спасения. Как самоубийцу хоронить будем, мы уже письмо руководству написали. Неча ему делать в одной земле с православными христианами. На окраине зароем, и на том пусть радуется, что земле предадим.
Антонина смутилась.
- Да я ничего. Блаженный ваш Андрейка, точно - блаженный. А водка, бабы, может, и действительно паленая. Гасиф её неизвестно откуда везёт.
-То-то! - бабы отступили. - Пожгём ещё твоего Гасифа. А ты без работы не останешься. В собесе вон место есть, за стариками ухаживать. Уж и платить будут не меньше, и работа богоугодная.
2
Уходя на работу, Алевтина Сергеевна оставляла Андрейку именно на этих бабулек - «Божьих одуванчиков». И знала наверняка: если не в тепле (где ж Ангелов смотреть, как не на улице?), но накормлен.
- Андрюша, помолись с нами: - звали старушки.
Мальчик охотно шёл в молельный дом и первым начинал молитвы, причём правильно и по канону, хотя кто его учил? Видимо-таки, Ангелы. Бабульки почти рыдали, подпевая «Ангеле Божий, хранителю мой святый...» Затем шел к иконе каждого святого, пропевая: «Моли Бога обо мне, святый угодниче Божий...»
Бабка Серафима всё его спрашивала:
- Андрюша, а какие они, Ангелы?
- Разные, - рассудительно отвечал мальчик.
- Светлые?
- Светлее солнца.
- Ой, чудно!
- А Михаила Архистратига ты вида́л? - акнула в конце.
- Ну вон же, на иконе, - с улыбкой кивал Андрейка.
- Так на иконе я и сама угляжу, а вот увидеть бы наяву.
- Нельзя.
- Отчего? Ты же можешь.
- Не-а... И я не могу. Очень он большой. Ему небо держать надо. Он по сторонам смотрит, как Илья Муромец. А вдруг враг откуда? Меч у него огненный... А то и копье, как у Георгия Победоносца.
- Ну вот, а ты баешь, что не видел.
- Целиком нет. Только частичку. Или меч, а то всего глаз один или крыло... Огромный он!
- А смотреть на них страшно?
- А ты, баба Фима, побоялась бы в зеркало на свои грехи смотреть? Скоких ты детишек заморила у докторов? Всё об этом переживаешь, маешься. Я твои мысли так слышу, не обижайся только, баб Фим.
Бабуля хваталась за сердце.
- Так исповедовала вроде этот грех я.
- Ага. Исповедовала. У Ангела вычеркнуто в книге. Исповедовала, но грехи всё равно видно. Ну, ты спросила, я ответил. Как в зеркало. Вот так и страшно. Но смотришь на них - так на душе светло, что и солнышку темно рядом. Знаешь, баб Фим, от них добром пахнет. Ну... Как ладаном, когда мы служим. Я вот только, когда Ангела вижу, понимаю маму, кода она плачет и говорит, что меня любит.
После такой беседы Андрейка принимал домашнего изготовления просфору, а то и кусок пирога (ежели не было на тот момент поста) и убегал смотреть на своё любимое небо. Небо бледного цвета. Такое бывает только в русской глубинке. В один из непогожих осенних дней, когда небо над селом тянулось серее серого и ползло, цепляя макушки деревьев, словно обозлилось на грешную землю, Андрюшка выскочил в своих потрепанных кедиках на крыльцо и замер.
- Снег будет, - сказал он.
- Какой же снег, сентябрь на дворе, вон дожди почти каждый день льют, рано ещё снегу, какой снег? - подивилась баба Люда, вышедшая по хозяйственной надобности.
- Обычный снег. Ангелы будут землю чистить.
И точно. В жёлто-красную кипу листвы ударил сначала резкий северный ветер, а потом полетели первые снежинки.
- Свят! Свят! Свят! - истово перекрестилась баба Люда.
- Ничего, - спокойно сообщил Андрейка, - сугробов насыплет, а потом оттает всё. Измаралась земля, вот и надо её почистить.
- Ты бы в дом шёл, пророк-младенец, - ругнулась она вдруг на него, будто тот был виноват в разбушевавшейся непогоде, - ноги-то в тапках околеют.