- Что хочешь говори; к такому, каким я знаю Алёшу, ничего худого не пристанет, хорошего не прибавится.
- Верно сказал он про тебя: ты одним глазом смотришь.
- Обоими почти не вижу, - сказала Ольга. - Не вижу, вчера любимый его стакан фарфоровый разбила сослепа.
Пробовал Артамонов старший дразнить Тихона Вялова, но это было тоже трудно. Тихон не сердился, он, глядя вбок, покрякивал, отвечая кратко и спокойно.
- Долго ты живёшь, - говорил Артамонов, Тихон резонно отвечал:
- Живут и больше.
- А вот зачем ты жил, а? Ты говори!
- Все живут.
- Верно, да - не всякий целую жизнь дворы метёт, сор убирает...
У Тихона были свои мысли.
- Родился, ну, и живи до смерти, - говорил он, но Артамонов, не слушая его, продолжал:
- Ты вот всю жизнь с метлой прожил. Нет у тебя ни жены, ни детей, не было никаких забот. Это - почему? Тебе ещё отец мой другое место давал, а ты - не захотел, отвергся. Это что же за упрямство у тебя?
- Опоздал спросить, Пётр Ильич, - ответил Тихон, глядя в сторону.
Сердясь, Артамонов настойчиво зудел:
- Ты погляди, сколько за срок твоей жизни народу разбогатело. Все люди добивались облегчения себе, деньги копили...
- Копил, копил да чёрта и купил, - сказал Тихон, особенно кругл`о и густо произнося "`о".
Яков ждал, что отец рассердится, обругает Тихона, но старик, помолчав, пробормотал что-то невнятное и отошёл прочь от дворника, который хотя и линял, лысел, становился одноцветным, каким-то суглинистым, но, не поддаваясь ухищрениям старости, был всё так же крепок телом, даже приобретал некое благообразие, а говорил всё более важно, поучающим тоном. Якову казалось, что Тихон говорит и ведёт себя более "по-хозяйски", чем отец.
Сам Яков всё яснее видел, что он лишний среди родных, в доме, где единственно приятным человеком был чужой - Митя Лонгинов. Митя не казался ему ни глупым, ни умным, он выскальзывал из этих оценок, оставаясь отличным от всех. Его значительность подтверждалась и отношением к нему Мирона; чёрствый, властный, всеми командующий Мирон жил с Митей дружно и хотя часто спорил, но никогда не ссорился, да и спорил осторожно. В доме с утра до вечера звучал разноголосый зов:
- Митя! - кричала Татьяна.
- Где Митя? - спрашивала мать, и даже отец рычал, высунувшись в окно:
- Митрий, - обедать пора!
Митя бегал по фабрике лисьим бегом и ловко заметал пушистым хвостом смешных слов, весёлых шуточек сухую, обидную строгость Мирона с рабочими и служащими. Рабочих он называл друзьями.
- Дружище, это - не так! - говорил он бородатому, солидному десятнику плотников, выхватывал из кармана книжечку в красной коже, карандаш или чертил что-то на доске и спрашивал:
- Видишь? Так? И - так? И вот так? Вышло?
- Правильно, - соглашался десятник. - А мы всё по старинке, как привыкли...
- Нет, милая личность, надо привыкать к новому - выгоднее!
Десятник соглашался:
- Правильно.
Своею бойкою игрою с делом Митя был похож на дядю Алексея, но в нём не заметно было хозяйской жадности, весёлым балагурством он весьма напоминал плотника Серафима, это было замечено и отцом; как-то во время ужина, когда Митя размёл, рассеял сердитое настроение за столом, отец, ухмыляясь, проворчал:
- Вот тоже, был у нас Утешитель, Серафим... да!
Яков слышал, как однажды, после обычного столкновения отца с Мироном, Митя сказал Мирону:
- Соединение страшненького и противненького с жалким, - чисто русская химия!
И тотчас же утешил:
- Но - ничего! Это скоро пройдёт, изживётся. Мы - очищаемся...
Праздничным вечером, в саду за чаем, отец пожаловался:
- Я без праздника прожил! - Зять тотчас взвился ракетой, рассыпался золотым песком бойких слов:
- Это - ваша ошибка и ничья больше! Праздники устанавливает для себя человек. Жизнь - красавица, она требует подарков, развлечений, всякой игры, жить надо с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь для радости.
Говорил он долго, ловко, точно на дудочке играя, и все за столом примолкли; всегда бывало так, что, слушая его, люди точно засыпали; Яков тоже испытывал обаяние его речей, он чувствовал в них настоящую правду, но ему хотелось спросить Митю:
"Зачем же ты женился на некрасивой, глупой девице?"
Яков видел в его отношении к жене нечто фальшивое, слишком любезное, подчёркнутую заботливость; Якову казалось, что и сестра чувствует эту фальшь, она жила уныло, молчаливо, слишком легко раздражалась и гораздо чаще, оживлённее беседовала о политике с Мироном, чем с весёлым мужем своим. Кроме политики, она не умела говорить ни о чём.
Иногда Яков думал, что Митя Лонгинов явился не из весёлой, беспечной страны, а выскочил из какой-то скучной, тёмной ямы, дорвался до незнакомых, новых для него людей и от радости, что, наконец, дорвался, пляшет пред ними, смешит, умиляется обилию их, удивлён чем-то. Вот в этом его удивлении Яков подмечал нечто глуповатое; так удивляется мальчишка в магазине игрушек, но - мальчишка, умно и сразу отличающий, какие игрушки лучше.
Из всех людей в доме и на фабрике двое определённо не любили Татьянина мужа: дядя Никита и Тихон Вялов. На вопрос Якова: как ему нравится Митя, дворник спокойно ответил:
- Неверный.
- Чем?
- Муха. На всякую дрянь садится.
Яков долго, настойчиво допрашивал старика, но тот не мог сказать ничего более ясного:
- Сам видишь, Яков Пётрович, - сказал он. - Видишь ведь: человек фигуры выдумывает.
Дядя, монах, сказал почти то же.
- Пылит, - сказал он, вздохнув. - Я таких много видел, краснобаев. Путают они народ. И сами тоже в словах запутались. Скажи ему: горох, а он тебе: горы, ох... Да, да.