— О, и виноград, — отозвалась Эйва. — По стене.
— Он крышу может испортить.
— Ну и ладно.
— Хорошо, виноград.
— А, и коза.
— Коза? — заглянул ей в лицо Рэндан, удивляясь.
— Я правда не умею их доить, но думаю, что это не сложнее, чем платье сшить? — Эйва встретилась с ним взглядом.
— Не знаю, я не умею платье шить, но козу не сложно доить.
— Я просто молоко люблю, а ещё сыр умею делать.
— Уже не плохо. Кто ещё?
— Собака, конечно. И кошка, чтобы мышей ловила. На море же тоже мыши есть? — слегка нахмурилась горничная.
— Есть, и ящерицы. Их ты тоже, как мышат, боишься? — спросил он, улыбаясь, припоминая ей историю с мышатами в сене.
— Я не боюсь, ну, просто… перестань!
— Ещё?
— Лодка, чтобы рыбу ловить. Папа меня учил, правда в реке. Но разница не велика же, да? — и во взгляде Эйвы было столько надежды, почти детской, наивной. Такой восхитительно чудесной.
— Не велика, но лучше сетью всё же, — ответил Рэндан.
— Зачем так много рыбы? Что с ней делать?
— Вялить, сушить, солить.
— О, ладно, — согласилась она. — Тогда нужен погреб в доме. А можно лишнюю рыбу отпускать?
— Можно, — улыбнулся Рэнд, уже прям видя, как Эйва поймает десяток, оставит себе одну, а остальные отпустит.
— И собака на берегу будет ждать.
— А дома? Внутри.
— А мне ничего такого не надо. Комната с кухней там, с очагом. Стол… я не очень в домах понимаю. Только спать, чтобы отдельно.
И Эйва посмотрела на Рэндана с вопросом.
— Тогда лучше наверху, или комнату отдельную, но чтобы печь была посередине, чтобы было тепло во всём доме, — сказал он.
— Хорошо, — улыбнулась она. — И чтобы крыльцо было. И гамак.
— Гамак?
— Да, а какой смысл в доме на море без гамака?
И Рэндан рассмеялся, стараясь смеяться тише, но получалось не очень.
— Да, ты права, — и он прижал её к себе сильнее, поцеловав в макушку. — Возьмёшь меня к себе?
— Приходи, — отозвалась Эйва. — Крышу чинить будешь и козу доить.
Рэндан усмехнулся.
— А, да, и хлеб печь. И ты наверняка умеешь ещё что-то выращивать, кроме помидоров.
— Всё, что хочешь, шельма моя, всё, что хочешь, — и он прижал Эйву к себе, потому что она была так нужна, вот этот момент хрупкий и бесценный.
“Не хочу тебя терять”, — произнёс он про себя, но не смог сказать вслух, сам не понимая почему.
Глава 24 Шэйли
Шэйли была уверена, что это был второй праздник, помимо её свадьбы, на котором она присутствовала. Первый был в прошлом году — летняя ярмарка здесь же, в Хиите. Сейчас она правда точно знала, что именно на такой же ярмарке, когда она была маленькой, Верон купил ей заколки в виде лошадок.
Память постепенно возвращалась к ней — воспоминания набегали, как волны, и уходили, но оставляли девушке крупицы прошлого, которое было словно стёрто тем страшным сном, где голос предупреждал о конце мира, а от неё требовали оставить всё как есть.
Шэйли окончательно убедила себя в том, что это сон, и иногда она словно слышала отголоски того, приснившегося ей, кошмара, а ещё чувствовала, что её преследуют. Это не давало ей покоя, но после случившегося между ней и Вероном, немного отпустило. Быть может дело было в самом мужчине, а может нет…
В девушке теперь ожила вторая Шэйли. Она была ужасной, словно обезумевшей, но твёрдость её была непоколебима, и оттого первая Шэйли, потерянная, слабая и мягкая, делала лишь слабые попытки что-то возразить. Именно она всего боялась, её тревожили пустые страхи и кошмарные сны, но, когда её место заменила вторая, стало намного легче.
Вторая Шэйли смело стремилась к тому, что делало её счастливой. Это она сказала, что праздник можно сделать, несмотря на траур, это ей было наплевать на недовольство Иана, она была зла на него, что постоянно бросал её одну, но теперь она же радовалась, потому что, когда он брал коня и покидал поместье, а потом уходила Ланира, прихватив свой художественный ящик, натянув на себя надменный вид, Шэйли стремилась к Верону и ей было так хорошо, что не нужно было ничего другого.
Это было подло, гнусно, отвратительно, но внутри было столько ликования, столько яркого упоения. Она терялась лишь от одного прикосновения, как она была уверена, по-настоящему любимого человека, ей было наплевать на мораль и нравственность, на осуждение общества. Она не отпустит это, не даст этому пропасть, потому что сама тогда пропадёт, истлеет, исчезнет. Внутри всё сжималось с болью — она не сможет без Вера, не сможет даже совсем чуть-чуть.
— Эйва, а грех… он как влияет на отношение богов к нам? — спросила Шэйли у горничной, когда та одевала девушку перед праздником.
— Оу, — нахмурилась женщина. — Не могу знать, ваша милость. Скорее всего дело в том, что будет ждать нас там, за чертой. После смерти.
— То есть там будет наказание? А если то, что ты делаешь… грех, он… — она запнулась. — Если от этого очень хорошо, то… какая разница каково там? Хочется же счастья сейчас, а не потом.
— Наверное да, — кивнула Эйва. — Потому что, а кто знает, что там на самом деле? Потом. Может ничего. И мы зря страдали, хотя могли не страдать.
Шэйли посмотрела на горничную и словно она говорила о ней и Вероне, может даже действительно всё знала. А если знает она, то Иан тоже знает? А Ланира? А все остальные? И ей захотелось исчезнуть, потому что казалось, что без неё будет лучше, чем с ней.
— Знаете, ваша милость, порой счастье требует невероятно большой платы. Не все честные люди могут справиться с этим, — и Эйва завязала пояс платья, нарядного, но очень простого, нежного кремового цвета.
— А ты идёшь на праздник, Эйва?