- Манечка, - задумчиво сказал Полбин. - Я как будто еще не ушел из музея, от Ленина. Знаешь, какая у меня мысль? Не каждый человек становится знаменитым, но каждому надо правильно выбрать свое дело. И честно трудиться...
Он замолчал. Маша тихо, не поворачивая головы, произнесла:
- Ну...
- Ну и тогда можно все делать отлично. Я много думал: правильно сделал, что в летчики пошел, или неправильно? А теперь знаю: правильно!
Глава XII
Осенью тысяча девятьсот двадцать седьмого года Полбин с узелком в руках, с кружкой и ложкой (обязательность которых при явке была указана в повестке из военкомата) пришел на призывной пункт.
Он был почти уверен, что его пошлют в авиацию. Активист ОДВФ - Общества друзей воздушного флота, он участвовал в сборе средств на постройку эскадрильи "Наш ответ Чемберлену", знал подробности всех больших советских перелетов и уж, конечно, знал по именам выдающихся летчиков. Правда, ему не приходилось даже близко видеть самолет, но из книг и журналов, попадавшихся в Майнской избе-читальне, он почерпнул немало сведений, которые казались ему первой ступенью подготовки летчика. По крайней мере, он знал, почему и как летает самолет, что такое подъемная сила и сила лобового сопротивления, и как эти силы уравновешиваются в полете. Он представлял себе устройство самолета, назначение лонжеронов и нервюр, понимал, как от движения ручки управления отклоняются вверх или вниз элероны и рули высоты.
Полбин был уверен, что его возьмут в летчики, потому что происходит из бедняков, комсомолец с двадцать второго года и уже почти полгода член партии. Здоровьем крепок, на комсомольских субботниках играючи четырехпудовые мешки с рожью таскал.
- Поднимите руки до уровня глаз, - сказал ему врач, седой старичок строгого вида. - Распрямите кисти, вытяните пальцы... Позвольте, молодой человек, а что это у вас такое?
Старичок схватил Полбина за левый мизинец и начал его бесцеремонно мять, пытаясь согнуть в суставе. Но мизинец не поддавался.
- Гм... Карандаш какой-то, - сказал себе в усы врач. - Перелом? Ушиб?
- Серпом поранил, - упавшим голосом, чувствуя, как вдруг вспотела голая спина, сказал Полбин. И тут же, повернувшись к людям, сидевшим за столом, стал торопливо рассказывать, как в детстве, когда он батрачил у кулака Живодерова, хозяин застал его в поле спящим на снопах и, выдернув из руки серп, который Полбин держал за лезвие, сильно порезал палец. - До самой кости было, а потом срослось.
К рассказу призывника отнеслись сочувственно, но когда дело дошло до решения, председатель комиссии развел руками. Существует инструкция по отбору кандидатов в летные училища, в ней сказано то-то и то-то. Общее состояние здоровья завидное, но вот пальчик подгулял...
- Да, да, именно подгулял, - подтвердил седой старичок. - Следующий!
Одевшись, Полбин сунул в карман врученную ему полоску бумаги, вышел из комнаты и некоторое время оторопело бродил по длинному коридору. Потом достал документ о медицинском освидетельствовании. В конце каждой графы стояло N норма. Хирург написал что-то по-латыни, мелко и неразборчиво. А внизу, перед подписью председателя комиссии, твердым писарским почерком было выведено: "Годен к строевой". Над буквой "й" красовалась веселая, немыслимого рисунка завитушка.
Его направили в Богунский полк. Как имеющий среднее образование, он был определен в команду курсантов-одногодичников.
В день, когда страна отмечала десятилетие Октября, все роты выстроились и направились на городскую площадь. В центре ее, на деревянном возвышении, вместе с командирами стоял человек в черном пальто со смушковым воротником и такой же шапке-ушанке. В морозном воздухе раздалась звучная команда, и строй замер. Потом по новой команде винтовки были взяты "на руку", острые штыки вытянулись в одну сверкающую линию. Наступила торжественная тишина, в которой каждый слышал взволнованное дыхание соседа.
Командиры на трибуне взяли под козырек и застыли в неподвижности. Человек в пальто снял шапку и поднес к глазам лист бумаги. Это был председатель райисполкома, представитель государственной власти. Он читал текст военной присяги:
- "Я, сын трудового народа..."
Сотни молодых, сильных голосов на лету подхватывали слова, повторяя их. Громкое эхо, дробясь и перекатываясь, разнеслось по площади. Черные галки, осыпая иней с деревьев, сорвались в воздух и с тревожными криками заметались под крышами домов.
Полбин не слышал своего голоса. Ему было жарко в туго подпоясанной шинели, он весь дрожал от напряжения, радостное, счастливое волнение распирало грудь. Справа и слева он чувствовал плечи товарищей. Нельзя было ни шевельнуться, ни моргнуть, но ему казалось, что он видит весь этот могучий строй людей в серых шинелях, казалось, что это он сам приобрел неожиданно сильный, богатырский голос. "Я клянусь...", - говорит он, и яркие, торжественные слова возникают, как вспышки орудийных залпов, раскатистым эхом поднимаются над домами и деревьями все выше и выше. Эхо проходит над всей страной - над бескрайными заснеженными полями и тихими задумчивыми лесами, над красными башнями Кремля, над спокойной могучей Волгой, где на крутом берегу стоит город Ульяновск...
Винтовка, лежавшая на левой руке, была удивительно легкой, невесомой. Только когда опять наступила тишина и все услышали новую команду "к но-ге!", Полбин почувствовал, что руки у него онемели и побаливают в локтях.
Строгая размеренность армейского быта пришлась Полбину по душе. Еще в бытность секретарем комсомольского комитета он приучил себя измерять время не часами, а минутами. Так он научился "все успевать", не откладывать работу на завтра и не терзаться потом чувством неудовлетворенности.
Здесь пришлось узнать цену секунды. Старшина роты, толстенький, полнощекий полтавчанин Трофим Возняк во время ночных побудок по тревоге всегда стоял на "линейке" с часами в руках и следил, как одеваются курсанты. Первым выскакивал на линейку Полбин. У него с вечера на тумбочке было в строгом порядке сложено обмундирование: брюки, на них гимнастерка, а сверху скатанный в тугой кружок поясной ремень. Стоит только схватить за свободный конец - и ремень развернется, пряжка всегда оказывается в левой руке...
Старшина был сверхсрочник, он обучил правилам солдатской службы не одну сотню людей. К людям он присматривался быстро и сразу выделял нерадивых: "Ось вам, товарищу курсант, - говаривал он, - уже больше, як двадцать, а вы доси ходить не умиете. Да-да, не умиете..."
Он был очень скуп на похвалы, но однажды во время утренней поверки сказал:
- Есть в роте один курсант, якому я за пивгода замечания не зробив. С нього приклад берить, богунцы.
Так как все стояли по команде "вольно", головы правофланговых повернулись влево, а левофланговых вправо: Полбин, не отличавшийся высоким ростом, находился в середине строя.
Старшина внушал курсантам, что служить в Богунском полку - честь для каждого. Это был один из старейших революционных полков Советской Армии, родившийся в огне гражданской войны. Им командовал в те годы прославленный полководец Николай Щорс. Ветераны полка, кадровые командиры, тоже любили рассказывать молодежи о славных традициях полка, о Щорсе. Воспоминания о лихих налетах и битвах, как правило, заканчивались назиданием: "Учитесь воевать, как Щорс!"
Полбин учился. Он старательно штудировал основы стрелкового дела, изучал уставы, с увлечением решал на карте тактические задачи то "за командира взвода", то "за командира роты".
В выходные дни, если рота не была назначена в караул, Полбин получал увольнительную и уезжал в Харьков, в библиотеку. Здесь он брал авиационные журналы "Самолет" и "Вестник воздушного флота". Увлекшись какой-нибудь статьей о перспективах цельнометаллических конструкций в самолетостроении, он не замечал, что на других столах уже гасят лампы, и поднимал голову только с приходом сотрудницы читального зала, маленькой седоватой женщины в очках с толстыми стеклами без оправы.
- Читальный зал закрывается, - тихонько, вежливо говорила она и бесшумно удалялась.
Это предупреждение стало для Полбина привычным. Но однажды вместо знакомого голоса сотрудницы он услышал над ухом густой бас:
- Увлекаетесь авиацией, товарищ курсант? В летчики надо было пойти...
Полбин вздрогнул и оторвался от статьи, в которой рассказывалось о том, как громили интервентов четырехмоторные бомбардировщики "Илья Муромец".
Перед ним стоял человек в форме пилота гражданской авиации, плотный, отлично выбритый, пышущий здоровьем.
Полбин молча положил на листы журнала левую руку, несколько раз пошевелил пальцами.
- Вот это-то? - прогудел пилот. - Из-за таких пустяков не бракуют. Когда комиссию проходил?
- Прошлым летом.
- Фью-ю! Тогда старые инструкции действовали. А ты еще раз попробуй. Отслужишь свое в пехоте - и дерзай.
Неслышно подошла сотрудница библиотеки и сказала, что читальный зал закрывается.
Пилот глянул на нее сверху вниз, комично поднял черные мохнатые брови и положил себе палец на губы.
Они вышли вместе. Пилот рассказывал о своей работе на Крайнем Севере, о вынужденных посадках в тайге, о том, как холодно в Якутии, как плохо без дров и без спирта в тундре.
- Поставили нас как-то на прикол в Енисейской губе... Пустой деревянный барак с железной печкой, мороз под сорок, и на тыщи верст ни одной собаки. Двое нас в бараке. Холодина - жуть! Как-то проснулся я ночью, вижу, печка затухает, а дров - ни поленца. Схватил со стула свитер товарища, сунул его на угли, руки отогрел, растер щеки и опять на боковую... Просыпаюсь утром, ищу свой китель, а товарищ мне пуговицы на ладони протягивает: "На, - говорит, от них все равно тепла нету, пришьешь к новому".
Полбин вернулся в казарму за две минуты до того, как истекал срок его увольнения в город. Все примечавший старшина Возняк первый раз неодобрительно посмотрел на него.
Через несколько месяцев курсанты-одногодичники держали экзамены на получение военного звания командира взвода. Полбин сдал все предметы, получил высокий средний балл и был уволен в запас с квадратиком на петлицах.
В новой серой шинели он вошел в кабинет секретаря Ульяновского райкома партии с твердым намерением просить рекомендацию в летное училище.
- А-а, отслужил! - поднялся ему навстречу секретарь. - Гляди-ка: средний командир... Поздравляю.
Он взял Полбина за лацканы шинели и слегка потянул к себе, как бы примеряясь ростом.