- Вот я с ним и посоветуюсь, - ответил Полбин. - Да и ты расскажешь, Мефодий Семенович, о чем был разговор.
- Давай завтра, - сонно проговорил Кривонос. - Я что-то спать хочу.
Заскрипела раскладушка, а через минуту донеслось мерное дыхание.
Кто-то шел по траве, посвечивая фонариком. Над аэродромом снова пронесся тяжелый бомбардировщик.
- Ножки, ножки поджимай! - крикнул ему вслед Пасхин и рассмеялся собственной шутке: огромные колеса шасси ТБ не убирались в полете.
Человек с фонариком приблизился. Это был Ююкин.
- Кто это тут над стариком потешается? - сказал комиссар. Из вежливости он не стал освещать лица сидящих фонариком и наклонился, пристально вглядываясь. - Сидите, сидите, я на минутку. Товарищ Полбин, у вас можно переночевать одному человеку?
- Места хватит, - ответил Полбин. - Юрта просторная и даже запасная "гармошка" есть. "Гармошкой" называлась легкая раскладная койка.
- Отлично. Товарищ Гастелло, прошу. Неподалеку стоял человек. Он подошел, протянул руку с длинными теплыми пальцами:
- Старший лейтенант Гастелло. Полбин и Пасхин назвали себя.
- Присядем, товарищи, - сказал Ююкин. удерживая за рукав Пасхина, который хотел уступить место на ступеньке. - Трава везде сухая и теплая.
Гастелло сел чуть поодаль. Он все время молчал. Ююкин сказал, обращаясь к Полбину:
- Я на рассвете лечу в разведку. А этот товарищ, - он глянул в сторону Гастелло, - тэбист, с того аэродрома. Хочет в дневном полете ознакомиться с местностью, чтобы потом легче было ориентироваться ночью. Он полетит со мной за штурмана.
Гул моторов заглушал его слова. С верхнего аэродрома взлетела новая партия бомбардировщиков. Огромная машина пронеслась над головами. На небольшой высоте мелькнул тусклый кабинный свет "моссельпрома". Очертаний самолета не было видно, они угадывались по широкой тени, которая то закрывала, то открывала звезды. "Может быть, Васин и Петухов полетели, - подумал Полбин. - Счастливо, друзья!"
Переждав, пока утихнет шум, и проводив глазами бортовые огни последнего самолета, Ююкин сказал:
- Ушли старики. Так это вы, Александр Архипович, тут насчет ножек подшучивали?
- Я без всякой злости, товарищ комиссар, - ответил Пасхин. - Просто приятно сознавать, что есть уже лучшая машина, шаг вперед.
- И "Тэ-бе третий" хорошая машина, - вставил Гастелло. Голос у него был грудной, глубокий.
- Правильно, - сказал Полбин.
- Конечно, правильно. - Ююкин сделал паузу, как бы проверяя, не хочет ли еще кто-нибудь говорить. - Самолет хороший, служит и еще будет служить. Но не нужно забывать, что, кроме всего прочего, ТБ составил эпоху в самолетостроении. Это первый в мире бомбардировщик-моноплан. В Европе и Америке еще строили этажерки-бипланы, думали о разных трипланах, полипланах, а он у нас уже был. Не будь его, Александр Архипович, не летали бы мы с вами на скоростных. СБ - это его продолжение. А следующий этап, видимо, - пикирующий бомбардировщик, соперничающий по запасу прочности и скорости с истребителем.
Полбин весь превратился в слух. Беседа с Чкаловым ожила в его памяти.
Ююкин, все более увлекаясь, стал рассказывать о том, как в Военно-воздушной академии недавно оскандалился один француз по фамилии Ружерон. Он числился где-то профессором, специалистом по бомбометанию. Приехал в Москву то ли лекции читать, то ли опыт перенимать, а вернее всего с другими, скрытыми целями. И начал вдруг говорить, что во Франции только что нашли новый способ бомбометания - сбрасывание с пикирования.
- Неверно это, - сказал Полбин.
- Конечно, чушь. И вот поднимается один преподаватель, Кудрявцев, - вы его учебники по аэронавигации знаете, - и рассказывает, как еще в восемнадцатом году советский летчик Петров разбомбил ударом с пикирования интендантский склад деникинцев на станции Нежин. Кудрявцев сам служил в этом отряде летнабом. Другой преподаватель приводит еще более ранний случай. Был такой летчик в тридцатом отряде русской армии, Шадский Михаил Иванович, поручик...
Беседа длилась еще около часа. Лишь когда последний ТБ ушел на задание и на верхнем аэродроме, освещенном голубыми лучами посадочных прожекторов, наступила тишина, Ююкин поднялся:
- Пора, товарищи. Желаю всем хорошо отдохнуть.
Он ушел вместе с Пасхиным. Полбин зажег в душной юрте свечу, достал раскладушку для Гастелло. Оба улеглись и, задув свечу, некоторое время разговаривали в темноте. Гастелло сказал, что его зовут Николай Францевич, и, правильно поняв вопросительное молчание Полбина, добавил, что он родом из Белоруссии, вырос в Полесье, сам тоже белорус. Был он немногословен, и Полбин подумал почему-то, что это качество в нем, должно быть, выработали длительные полеты, когда человеку в течение многих часов приходится молчать, а если уж открывать рот, то для того только, чтобы отдать точное, без лишних слов, приказание. Впрочем, это могло быть и особенностью натуры. В Гастелло чувствовался человек крепкого, напористого характера. Такие нравились Полбину.
Уснули нескоро, - мешали комары да еще сладкое всхрапывание Кривоноса. Почему-то в ночной тишине чужой храп кажется громче других звуков, к нему трудно привыкнуть.
С первым лучом солнца Гастелло встал и начал заботливо приводить в порядок свою койку. Полбин тоже проснулся, разбуженный гулом моторов ТБ, которые возвращались с задания и, казалось, цепляли своими тяжелыми колесами за крыши юрт и палаток. Кривонос повернулся на раскладушке, пошевелил губами, но продолжал спать.
Гастелло ушел. Полбин сел на ступеньке у входа в юрту. Надвигалась дневная духота. Небо было чистое, только на северной его стороне стояло небольшое бело-розовое облако. Нижний край его золотился, переливаясь в лучах солнца. Полбин залюбовался им. Откуда пришло оно? И где оно сейчас: над монгольской степью или, может, глядится в голубые утренние воды Байкала? Ведь иногда только кажется, что облако рядом, рукой подать, а лететь до него нужно много часов... Может, сейчас проснулась маленькая Людмила, разбудила мать, и Маша, поправив одеяло на кроватке дочери, стоит у окна и видит это же облако, легкое, бело-розовое, с золотистым отливом внизу. На ней легкий сарафан в розовый цветочек по белому полю, в волосах капельки воды после умывания...
"Утреннее облако мое", - мысленно сказал себе Полбин и оглянулся на спящего Кривоноса, словно боясь, как бы тот не уличил его в неподходящей к должности и положению лирике.
Достав карандаш, Полбин положил лист бумаги на твердую обложку книги Лапчинского и быстро написал письмо. Потом открыл книгу, стал перелистывать ее, пробегая отдельные страницы. Из головы не выходили "девяносто седьмые". Надо было придумать, как лучше избегать их ядовитых укусов. Пожалуй, лучше всего при встречах в воздухе не уходить на повышенной скорости, а организовывать оборону огнем. Но как? Этот вопрос еще предстояло решить.
На старт вырулил самолет. Разбежавшись, он оторвался от земли, развернулся, красиво блеснув белыми крыльями в лучах солнца, и ушел курсом на юг. Ююкин и Гастелло улетели.
Проснулся Кривонос. Увидев запечатанный конверт, он сказал:
- Написал уже? Хорошо. Надо было бы привет передать.
- Я передал, - ответил Полбин, поднимаясь с земли и отряхивая прилипшие к брюкам травинки.
- Сам догадался? Ну, хорошо. Пойдем завтракать.
Умывшись, начистив сапоги, они пошли в столовую. По дороге Кривонос очень подробно и толково передал содержание беседы по международному положению, которую позавчера проводил в его эскадрилье Ююкин.
В столовой Полбин сел поближе к группе тэбистов, которые, как видно, недавно вернулись из ночного полета. Он спросил летчика в комбинезоне с расстегнутым меховым воротником, прилетела ли уже "четверка".
- А кто на ней? Петухов? Из новеньких?
- Да. И Васин. Штурман.
Летчик отвернулся и стал сосредоточенно ковырять вилкой холодную баранину.
- Что? Не прилетела пока? - все еще не теряя надежды, требовательно потянул его за рукав Полбин.
- И не прилетит. Сбили.
- Как сбили?
- Ну, как сбивают? - летчик обратил к Полбину красное от внезапного раздражения лицо. - Загорелась на трех тысячах и до самой земли... А ты - как, как... Эх, Петя-Петушок...
За отворотом мехового воротника Полбин увидел на петлицах летчика квадратик младшего лейтенанта. Но он не обиделся за грубый ответ. Человек был охвачен искренним горем.
Подождав, пока летчик несколько успокоился, он сказал:
- Нервы у каждого есть, но нашему брату нужны крепкие. Где сбили?