Все это Полбин отлично понимал и до того, как сделал свое предложение Ларичеву. Но ему, во-первых, не хотелось, чтобы комиссар подумал, что он боится остаться на несколько дней без него, как без няньки, а во-вторых, было желание проверить, как Ларичев сам решит эту задачу, правильно ли он определит свое место в сложившейся обстановке.
Полбин ничем не выдал своего удовольствия, услыхав ответ политического руководителя полка. Но чувство настороженности по отношению к нему исчезло. Он окончательно уверовал в то, что ему попался надежный, умный помощник, умеющий самостоятельно оценивать вещи и явления. А самостоятельных людей Полбин любил.
Глава XI
- Ты напрасно считаешь, Семеныч, что Пресняк виноват на девяносто процентов, а Файзуллин только на десять, - говорил Ларичев через неделю после того, как полк разместился на новых квартирах. - Объективно ты даже этого не признал, ибо взыскание наложено только на летчика, а техник отделался испугом да внушением.
Они сидели после дневных полетов в крохотной комнате, которую почти целиком занимал письменный стол с двумя стеклянными чернильницами и моделью СБ на тонком металлическом стержне.
- Я вообще не занимался тут математикой: кто больше, а кто меньше, возразил Полбин. - Я считал и считаю, что в таких случаях всегда виноват командир. Файзуллин подчинен Пресняку как командиру экипажа? Подчинен. Значит, весь спрос с командира. Он должен думать, когда отдает приказания.
- Да, но тут весь вопрос в том, какое это подчинение, - не уступал Ларичев. - Оно в данном случае оперативное, а не прямое, ибо Файзуллин не борттехник, он не летает на машине, которую готовит. Значит, безоговорочно включать его в состав экипажа нельзя. Это во-первых... Погоди, погоди, Семеныч, дай закончить, - сказал он, видя, что Полбин нетерпеливо поднял руку с зажатым карандашом. - Во-вторых, у Файзуллина есть свои технические инструкции, есть строго очерченный круг обязанностей, которые он должен неукоснительно исполнять. Он лицо ответственное, понимаешь? Ответственное, значительно повторил он, подняв на уровень лица дымящуюся папиросу.
- Понимаю, - сказал Полбин, взяв карандаш обеими руками и осторожно пробуя его на излом. - Но посуди сам... Я объективно, как ты говоришь, не виноват в оплошности Пресняка, но командир дивизии мне за это всыпал. Почему? Потому, что я его выпускал в полет и не проверил как следует... Потому, что я его командир.
- Да и Ушаков его командир...
- Ну что ж! И Ушаков получил строгача... Ларичев улыбнулся своей мягкой, спокойной улыбкой. Эта улыбка нравилась Полбину, а иногда раздражала его: было в ней что-то от снисходительности преподавателя, который терпеливо разъясняет ученику простую задачу, а тот не понимает, и учитель подбадривает его.
- Мне, кажется, Семеныч, ты путаешь разные вещи. Я отлично отдаю себе отчет в том, что такое командир в нашей армии. Верно, главный спрос с командира, он отец подчиненных. Но вот я приведу тебе такое сравнение. Командир базы, обслуживающий тебя в техническом отношении, может в фронтовых условиях войти в твое оперативное подчинение. Он доставит тебе, скажем, некондиционное горючее, сорвет вылет. Кто за это отвечает? Ты?
Я и...
- Вот именно ты и... Я даже думаю, что с этого "и", то-есть с командира базы, спросят не меньше, чем с тебя. Потому, что у него свой круг обязанностей, которые он должен неукоснительно исполнять. Как и Файзуллин в нашем случае...
Ларичев докурил папиросу, старательно притушил ее в стоявшем на столе белом металлическом цилиндре с двумя круглыми боковыми отверстиями. Это был поршень мотора, служивший пепельницей. Полбин высыпал окурки в пустую корзину для бумаг, разогнал рукой дым, слоистыми облаками стоявший в комнате, и открыл форточку. Оттуда потянуло морозным воздухом, ворвался шум с аэродрома.
- Никак не привыкну к этому забайкальскому снегу, - сказал он. - Не снег, а пудра какая-то....
Ларичев видел, что Полбин произнес эту фразу лишь для того, чтобы успокоиться, удержаться от резкости, и промолчал. "Самолюбив, ох, как самолюбив", - подумал он.
Полбин постоял у форточки, прикрыл ее и вернулся на свое место. Положив руки на подлокотники кресла, он слегка наклонился вперед и медленно, растягивая слова, произнес:
- Значит, ты считаешь, Василий Васильевич, что я прошляпил с Файзуллиным?.. Надо было взыскание поделить поровну, так, что ли?
Ларичев ответил без улыбки:
- Опять нет. Файзуллин прочувствовал и пережил происшествие без всякого взыскания. Я видел, как он работал по восстановлению, и уверен, что он больше ни этой, ни других ошибок не допустит.
- Так в чем же дело?
- Дело в том, что это Файзуллин - честный, трудолюбивый человек. А другой на его месте, растяпа, если ему спустить ошибку, будет прятаться за спину командира экипажа: "Я, дескать, приказание выполнял"...
Ларичев приложил руку к виску и очень смешно показал воображаемого растяпу.
- Кто же это будет прятаться? Пашкин, что ли?
- Ну, что ты, Пашкин! Глупистика, - улыбнулся Ларичев. - Я о принципе толкую. Нельзя прощать техническому составу ошибки и промахи в техническом хозяйстве. Делать это - значит, допускать обезличку.
- Чего? Обезличку?
В дверь осторожно постучали. Так всегда стучался Бердяев.
- Да, - сказал Полбин.
Бердяев вошел с папкой подмышкой и остановился так, чтобы одновременно видеть и командира и комиссара.
- Бумаги на подпись, товарищ майор.
- Давай.
Полбин резким движением развязал тесемки на папке.
- Что тут?
- Это сведения о количестве боевых вылетов на Халхин-Голе. Персональные. Округ требует. - Бердяев, листая бумаги, тянулся к Полбину через весь стол, неудобно согнув спину. - Это плановая таблица полетов на завтра. Далее материалы комиссии по расследованию обстоятельств "че-пэ"...
- Ладно, - сказал Полбин, проверяя, хорошо ли очинен красно-синий карандаш. - А что, налет в часах не требуется? Здесь не проставлено.
- Нет, не требуется.
- А сколько я, например, налетал за время боев?
- Пятьдесят семь часов...
- А Ушаков?
- Пятьдесят три.
- Кривонос?
- Сорок девять часов тридцать четыре минуты.
- Почему так точно - до минуты? - удивился Полбин.
- Он сам подсчитывал и просил так записать...
- А-а... Ну, что еще? - Полбин быстро подписал бумаги и протянул папку Бердяеву.
- Разрешите итти? - ответил тот вопросом и уже сделал резкое движение плечом, чтобы круто повернуться на каблуках.
- Минутку, товарищ капитан, - поднял руку Ларичев. - У вас в штабе все извещены, что собрание перенесено на другое время?
- Да. На восемнадцать часов.
- Хорошо. У меня к вам нет больше вопросов. Бердяев пристукнул каблуками и вышел.