- Можно посмотреть?
- Чего?
- Самолет. Я на нем еще не летал. Словно боясь, что капитан откажет, Полбин быстро подошел к самолету, протиснулся в люк и уселся на сиденье летчика. Капитан поместился справа, чуть сзади, на откидном стульчике для штурмана. В кабине было душно, пахло аэролаком и бензином.
- Да-а, - протянул Полбин, окинув взглядом приборную доску со множеством лимбов, циферблатов, стрелок и кнопок. - Ну, давай разбираться. Это авиагоризонт. Гирополукомпас. Это индикатор, группа контроля моторов... А это что?
- Автомат пикирования.
- Ну-у? Значит, автоматический вывод. Здорово! - Он засыпал капитана новыми вопросами. Какая взлетная скорость, когда переход к набору высоты, скорость по прибору на вираже, угол выпуска посадочных щитков-закрылков?.. Ноги его стояли на педалях управления, в руках штурвал. Он проделал "взлет", затем "посадку" и требовал у Рузаева подтверждения: так? правильно?
Капитан поддакивал, кивал головой, а под конец сказал неуверенно:
- Да вы уже летали на нем, товарищ майор...
Нет, - усмехнулся Полбин, - просто я с детства понятливый...
Ему не хотелось покидать кабину нового самолета. Он опять посмотрел па часы и, не выпуская штурвала, стал расспрашивать капитана о его встречах с "Мессершмиттами".
Все собранные сведения он потом уточнил в длительной беседе с командиром соединения, когда получал первое задание.
Семнадцатого июля утром весь полк был выстроен на аэродроме. Полбин и Ларичев, тщательно выбритые и подтянутые, стояли перед строем.
Пока командиры эскадрилий, ожидая общей команды "смирно", подравнивали ряды, ревниво оглядывали летчиков, штурманов, радистов, Полбин думал о том, что он скажет людям, которых сейчас поведет в бой.
Первые слова речи уже сложились в голове. Это должны быть слова о любви к Родине, к родной земле, которую топчет враг. Ее нужно защищать упорно, пуская в ход все свое умение, защищать до последнего вздоха, так, как это сделал две недели тому назад капитан Николай Францевич Гастелло. Его помнят по Халхин-Голу многие из стоящих в строю. Молчаливый, спокойный, с размеренными движениями, он оказался человеком горячего сердца, в решительную минуту он поступил так, как и покорявший своей жаркой молодостью жизнелюбец Миша Ююкин в боях на Халхин-Голе.
На секунду Полбин перенесся мыслью очень далеко. Где-то в комнате со свежевымытыми полами играют на коврике Виктор и Людмила, на большой подушке лежит Галка, Галчонок, с темными прямыми волосиками, с упрямым, недетским взглядом. В нескольких минутах полета на восток лежит суровая военная Москва. Над ней, поблескивая в розовых лучах солнца, неподвижно стынут аэростаты заграждения. А на западе над советскими городами раздается злое завывание фашистских "Юнкерсов" и стены домов обрушиваются на спящих детей.
Полбин не произнес слова "товарищи", оно мыслилось само собой, и это понимали его боевые друзья, которые были спаяны с ним, командиром, единой волей, единым гневом, единой страстью.
- Родина доверила нам великое дело, - начал он. - Мы с вами находимся на главном направлении битвы за честь и независимость необъятной Страны Советской. Позади Москва, столица Отчизны. Кто не горит желанием размозжить голову гадине, которая тянет к ней свои подлые щупальцы? Нет таких среди нас, советских людей, воинов славной армии-победительницы...
Полбин никогда не говорил, глядя в пространство, поверх голов. Какова бы ни была аудитория, он обычно искал встречи с человеческими глазами, обращался то к одному, то к другому лицу. Это не мешало ему находить слова, общие для всех, ибо он с самых юных лет постиг великую объединяющую силу слова.
Ушаков, весь квадратный, крепко сбитый, словно растущий прямо из земли, смотрел очень спокойно, как будто собирался сейчас не на жестокий бой с врагом, а на субботник по древонасаждению в Читинском гарнизоне. Полбин знал, что, по возвращении с задания, этот человек, даже если ему придется доковылять на одном крыле, на вопросы техников о том, как прошла бомбежка, ответит одним словом: "нормально".
Кривонос чуть приоткрыл свои полные губы, будто собирался сказать командиру: "Говоришь, полетим? Ну, хорошо".
Только Пасхин, командовавший теперь третьей эскадрильей, насупил белесые брови, и в его взгляде Полбин прочел желание показать, что он, Александр Архипович Пасхин, сознает всю торжественность и ответственность момента не только как летчик, боец, но и как руководитель партийной организации и что на него командир может положиться.
Полбин говорил очень недолго и, не делая никакой паузы, предоставил слово Ларичеву. Комиссар развернул потершийся на сгибах газетный лист.
- Все вы знаете, все читали, все помните речь товарища Сталина по радио, произнесенную ровно две недели тому назад, - сказал он. - Вы помните эти слова, как слова присяги, и потому я хочу вместе с вами, товарищи, боевые друзья, повторить их, как нашу торжественную клятву народу, партии...
Он стал читать высоким, звонким голосом, неожиданно покрывшим все аэродромные звуки. У него была привычка, произнося речь, ходить мелкими, короткими шажками. Но сейчас он стоял, держа в руках газету, чуть наклонив корпус вперед, перенеся тяжесть тела на носки, будто хотел догнать слова, которые вылетали из его уст и неслись к стоявшим перед ним шеренгам, потом поднимались ввысь, к чистому утреннему небу:
"...Великий Ленин, создавший наше Государство, говорил, что основным качеством советских людей должно быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врагов нашей Родины."
Он закончил чтение в ту же минуту, когда над аэродромом взвилась ракета сигнал к вылету.
- По самолетам!
Моторы были запущены. Один за другим СБ, подрагивая на кочках, рулили к старту. Желтые клубы пыли, поднятой винтами, сопровождали их.
Пашкин, придерживая рукой пилотку, крикнул Полбину:
- Вы там аккуратно, товарищ командир! Говорят, "Мессеры" сволочь порядочная!
За все время их совместной работы это был, пожалуй, единственный случай, когда техник в напутственных словах позволил себе показать, что по возрасту он значительно старше Полбина.
Линия фронта подошла быстро. Танки были обнаружены на асфальтированном шоссе, ровным пробором прорезавшем массив сплошного леса. По лесу протекала узкая извилистая речка. Там, где она пересекала шоссе, находился мост, взорванный во время боев. Гитлеровцы торопились построить мост из бревен, подтаскивая их к берегу тягачами. Шоссе на большом участке было запружено серыми коробками танков и автомашин.
"Каша", - сказал себе Полбин, обдумывая маневр и неотрывно глядя на землю, чтобы выбрать наивыгоднейшее место для удара.
С берегов реки яростно захлестали зенитки. Стена разрывов выросла впереди самолетов и несколько левее их курса. Справа огонь был жиденький, но это насторожило Полбина. Он передал команду ведомым самолетам.
План его был прост.
Самолеты шли под нижней кромкой спокойных пепельно-серых облаков. Уйти в облачность - дело нехитрое, если экипажи обучены пилотированию вслепую.
Немцы будут ожидать, что самолеты сделают разворот за облаками и выйдут правее, там, где зенитки хлопают не часто. Но это, должно быть, уловка, о которой рассказывал Рузаев: именно справа у врага, очевидно, сосредоточены более сильные зенитные средства.
Бомбардировщики развернулись за облаками.
Точно заметив прежний курс, Полбин повел самолеты опять влево. Но теперь они шли со снижением и маневрировали по горизонту.
Хитрость немцев не удалась.
Зенитные разрывы возникали теперь сзади и выше, так как фашистские артиллеристы все еще учитывали высоту, на которой первоначально шли самолеты.
Полбин следил за секундной стрелкой. Пора!
Вниз полетели бомбы. Светлая линия шоссе вдруг стала распухать, раздуваться, клубящийся дым разрывов закрыл ее.
Опять забили зенитки. Шарики разрывов появлялись теперь на высоте самолетов, в промежутках между вздрагивающими белыми крыльями машин.
Плотный боевой порядок облегчал немцам стрельбу. Даже буравя небо наугад, они могли шальными снарядами попадать в самолеты.
- Рассредоточиться! - передал команду Полбин. Бомбардировщики стали увеличивать дистанции и интервалы, уплывая друг от друга, как лодки, вынесенные из реки на широкий простор лимана. Теперь гитлеровцам нужно было вести прицельный огонь. Тем временем группа разворачивалась для нового захода на бомбежку.
- Командир, сзади "Мессеры!"
Это был голос стрелка-радиста Григория Васюка. Полбин увидел на фоне облаков несколько темных черточек. Они перемещались вверх, вниз, как чаинки в стакане, и быстро увеличивались.
Он дал сигнал к смыканию строя.