- Ну, от Вани есть, - сказала она, загибая пальцы на руке. - От Шурика было в воскресенье, Антонина неделю уже не пишет. Ну, она хоть не на фронте...
Видимо, успокоившись последней мыслью, Полина Александровна встала и начала снимать пальто.
- Маня, я Лидию Александровну повстречала в магазине. Сегодня подарки к празднику фронтовикам готовить будут. Спрашивала, как у тебя.
Мария Николаевна уже два месяца работала женоргом, заняв место Лидии Кривонос, которая перешла на работу в политотдел.
- Я сейчас иду, мама, - ответила Мария Николаевна. - Ты Виктора и Люду накормишь? Галочка еще спит.
Полина Александровна кивнула головой.
- Одевайтесь, Мария Николаевна, - сказала Ларичева, - зайдем на минуточку ко мне. Я своих девочек накормлю и пойдем вместе.
- Куда ты, мама? - спросил Виктор.
- Папе посылку отправлять буду, - ответила Мария Николаевна, надевая платок, только что снятый матерью.
Виктор бросился к маленькому столику, на котором лежали его игрушки. Роняя цветные карандаши, кубики "конструктора", он вынул из коробки фонарик, подаренный ему отцом.
- На, мама, в посылку. Папе нужно и ночью немцев бить, а я тут ничего, обойдусь...
Мать медлила. Виктор сказал нетерпеливо, словно боясь, что порыва великодушия может на следующую секунду нехватить:
- Ну, возьми же, мама! Правда, мне не жалко!
И то, как он стоял, расставив крепкие ноги в шерстяных носках (валенки снял, а башмаки надеть не успел), и этот характер, неожиданно проявившийся в готовности отказаться от сильного желания (владеть фонариком - счастье!), и, может быть, недавно сказанные Ларичевой о Полбине слова - "готов пожертвовать самым дорогим" - все это вдруг вызвало у Марии Николаевны неясную, пугающую, защемившую сердце мысль, от которой хотелось тотчас уйти, хотя в ней был миг утешения: "Если его не станет, этот будет, как он..."
Она порывисто схватила сына на руки и стала его целовать, а он недоумевал и все твердил, что фонарика ему в самом деле ничуточки не жалко...
Глава XVI
Едва забрезжил рассвет, на аэродроме все пришло в движение. Нагруженные ночью трехтонные ЗИСы, с фугасками в деревянных обрешетках, с бочками, контейнерами, мешками и пакетами с крупой и мясом, выстроились в колонну и тронулись по дороге на юго-восток. Голубой автобус, покрытый пыльной маскировочной сеткой, стоял около штаба. Перевязанные шпагатом толстые папки, пишущие машинки, железные и деревянные ящики с документами, лампы из сплющенных снарядных гильз перетаскивались из землянок в автобус. Последним был занесен мягкий стул с красным бархатным сиденьем. На нем, поправив нарукавную повязку, устроился дежурный по батальону, и автобус, прижимаясь к деревьям, задевая крышей желтую листву, укатил вслед за колонной.
За лесом все громче раздавалась канонада. У самолетов, растыканных по опушке, суетились техники. Каждый норовил поскорее заполучить бензозаправщик, но с подвеской бомб никто не торопился: на этот раз их нужно было просто транспортировать на новый аэродром.
В конце летного поля, у выезда на шоссе, поднимался невысокий бугор с обрывистым краем. Из желтой глины торчали сухие корни низеньких сосен, свисавших над ним.
Пашкин сидел на обрыве и смотрел на шоссе. Внизу короткими шажками похаживал маленький Гоглидзе, техник Пасхина. Выгоревшая, засаленная пилотка едва держалась на его пышной черной шевелюре, при взгляде на которую появлялась мысль, что такого количества волос могло бы хватить и человеку более крупному.
Изредка Гоглидзе останавливался, задирал голову и спрашивал:
- Не видишь, дорогой?
Пашкин, с досадой затаптывая очередную самокрутку, отвечал:
- Не видать.
И опять вытаскивал кисет.
Они поделили между собой обязанности: Пашкин следил за дорогой, Гоглидзе осматривал небо.
На востоке порозовело. День обещал быть ясным, прохладным. Было бы очень тихо в природе, если б не гудело на западе, будто там, ворочая огромные жернова, работали неутомимые машины. Воздух часто вздрагивал.
- Кажется, нас инженер-капитан зовет, - оказал Гоглидзе.
Около самолетов стоял Воронин и махал рукой.
- А зачем мы ему, безлошадные? - ответил Пашкин.
- А я пойду.
Гоглидзе застегнул куртку на все пуговицы, спрятал подбородок в воротник. Воротник был из черного меха, и со спины казался продолжением густой шевелюры техника.
Пашкин присел на плоский холодный камень. По шоссе шли машины - и в сторону фронта и в обратную, но ни одна не поворачивала на проселок к аэродрому.
"Не может быть, чтоб сбили, - размышлял техник. - На Халхин-Голе сто восемнадцать пробоин, шесть дырок только в кабине было, а у него ни царапины. Тут считать некогда... И не в пробоинах дело, - что я глупистикой занимаюсь, воевать умеет Семеныч, а смелого пуля боится."
Он тоскливо поглядывал на дорогу. Прошла грузовая машина, в кузове сидело несколько человек с белыми пятнами бинтов. Везли легко раненных. Нет, и эта не завернула...
"А может, подбитый, сел на той стороне? Может, пробирается сейчас лесом к фронту? Так все равно прийти должны. Хоть через неделю, а придут."
- Егорыч! - кричал Гоглидзе, возвращаясь бегом после разговора с Ворониным, - Егорыч, нехорошо!..
Пашкин вскочил с камня, швырнул самокрутку.
- Что такое?
Гоглидзе подбежал к самому обрыву и, тяжело дыша от бега и волнения, рассказал: капитан Бердяев связался с пехотной частью, и ему сообщили, что на одном участке видели, как с той стороны летел горящий самолет и упал в лесу.
- А другой?
- Другого не было.
- Не может этого быть, - сказал Пашкин и вдруг, кубарем окатившись с обрыва, дико закричал: - Командиир!
На обочине шоссе остановилась полуторка. Из кузова выпрыгнули на землю Факин и Васюк с парашютами в руках. Полбин вышел из кабины. Он что-то сказал шоферу, пожал ему руку, и машина отошла, не заезжая на аэродром.
- Командир вернулся! - тем же высоким голосом крикнул еще раз Пашкин. Он побежал со всех ног навстречу, в карманах его замасленного комбинезона громко звякали плоскогубцы, отвертки, гайки.
Полбин увидел его издали и тоже ускорил шаг.
- Заждался, Егорыч? - сказал он, открывая в улыбке зубы, казавшиеся очень белыми на закопченном, грязном лице.
- Еще повоюем! - он крепко пожал руку Пашкину, обнял его за плечи. - Что тут у нас?
Забыв на радостях правила субординации, техник называл Полбина то майором, то Иваном Семенычем и на ходу стал рассказывать, что вот аэродром эвакуируется, - фашисты нажимают...