- Да. Тогда это была для меня радость, но не счастье. Близость счастья я испытываю сейчас, когда ты со мной. Более счастливых минут у меня еще не было. Я никогда не переставал размышлять о счастье. Теперь ты возродила во мне эти мысли, и я считаю, что едва ли был когда-либо счастлив. Нет. Радости были, но счастье - нет.
- Почему же ты считаешь себя счастливым или близким к счастью теперь?
- Пожалуй, мой ответ тебя смутит. Но я скажу все равно. Ты первый человек, которого я полюбил.
- Меня? Сейчас?
- Да.
- Неужели ты не любил ни одной женщины прежде?
Он в нерешительности помолчал.
- Одну любил.
- Но не маму. В этом я уверена.
- Нет, не маму.
- И, конечно, не Джеральдину.
- И не Джеральдину. Девушку, которая не отличалась ни умом, ни другими достоинствами. Но я любил ее так, как никого больше не любил да и не хотел бы любить. Это была чувственная туповатая немка, но лишь она одна завладела всем моим существом.
- Она привлекла тебя как женщина?
- О, да.
- А в твоем чувстве ко мне тоже есть эротика?
- Видишь ли, люди твоего поколения считают, что во всяком чувстве есть элемент эротики. Но я так не считаю. Вы обе завладели моим существом, только по разным причинам. Та потрясла меня самозабвенностью своей любви, ты же заставила почувствовать, что я тебе нужен. Ты очень несчастна и нуждаешься в моей помощи. Быть может, поэтому и приехала домой, хоть и не хотела. Мы не можем этого знать и никогда, видимо, не узнаем. Слишком много в нас такого, что не поддается пониманию, Тина. Есть тонкости непостижимые; сотни оттенков промелькнут в сознании, прежде чем сформулируется четкая мысль. А мысль должна быть четкой, иначе ее не поймаешь. И вот я снова стал самим собой и пытаюсь разумно рассуждать, анализировать, думать - словом, делать то, за что меня все ненавидят. Как я могу проследить за тысячами неясных мыслей, которые в конце концов выкристаллизовались в осознанное желание вернуть тебя домой? Иногда мотивы кроются где-то в нашем подсознании - и остаются в подсознании, потому что признаваться в них нам неприятно.
- Папа!
- Да?
- По-моему, ты порезал себе руку. Это кровь?
Он поднес ладонь левой руки к глазам.
- Кажется, да. Где-то поцарапал. Но обо что? Похоже, что о гвоздь. Но в этом кресле нет гвоздей.
- Я принесу сейчас йод.
- Не надо. Ты не догадываешься, отчего кровь?
- Нет.
- Я поцарапал себя ногтем.
- Странный случай.
- Более чем странный, - сказал он. - Так увлекся собственной речью, что впился ногтем в ладонь. Никогда не предполагал, что такое возможно.
- Все-таки давай я смажу йодом.
- Хорошо. Только Джеральдине не говори, как это произошло. Надо же настоящая рана. Флакон с йодной настойкой в уборной. Крошечный такой флакончик, всего на три унции. И коробка с гигроскопической ватой. Полечишь рану своему незадачливому отцу? Или правильнее сказать обработаешь? Ангел-исцелитель. Впредь мне лучше не увлекаться собственными речами.
- Это все-таки лучше, чем кусать губы, как это иногда делаю я, сказала Эрнестина.
Он попробовал обратить эту историю с членовредительством в шутку, но ее подчеркнутая невозмутимость и то, как она избегала его взгляда, показывали, что она отнюдь не считает царапину на его руке безобидной. Да он и сам не считал. На какое-то время им обоим нашлось занятие: ей смазывать йодом рану, ему - разыгрывать роль потерпевшего, преувеличивающего свои страдания. Он предполагал, что она, кончив дело, сейчас же придумает какой-нибудь предлог и уйдет, но этого не произошло. Она не уходила.
- Ну, так будем продолжать наш разговор? - спросил он, держа больную руку на уровне лица.
- Если хочешь.
- Думаю, надо. Я в долгу перед тобой за то, что ты приехала.
- Восемьсот с чем-то долларов.
- О деньгах тебе никогда не придется беспокоиться, Тина. Это ты должна знать. Я никогда не буду пользоваться деньгами, как дубинкой. Тем более в отношении тебя.
- А в отношении Бинга?
- Тоже нет, да и поздно уже. Есть основания думать, что сейчас он богаче меня. Молодец! Искренне говорю. Его финансовая независимость тоже мне приятна. Он хотел быть независимым и стал независимым. Но тот, кому хочется избавиться от меня, заставляет и меня желать того же.
- Ну, так теперь вы избавлены друг от друга. Да, я знала, что Бинг разбогател. Он пишет мне, постоянно пишет. И последние два-три года рассказывает о своих финансовых успехах. Купил себе "роллс-ройс".
- Знаю, - сказал Джордж Локвуд.
- И знаком со всеми шишками.
- С шишками? Это еще что такое?
- Это жаргонное выражение. Так называют влиятельных людей, папа. Я вижу, ты не знаком с жаргоном.
- Мне казалось, что знаком, но "шишка" - это что-то новое. Я знал, что твой брат в хороших отношениях с такими людьми. О да, он преуспевает. В нефтяном деле. Нефть всегда казалась мне рискованным предприятием, но Бинг не потерял головы. Пока не потерял. Отложил капитал на жену и детей, и теперь его ничто не остановит. Деньги, которые завещал ему и тебе дядя Пен, покажутся ему мелочью.
- Мне не покажутся, - сказала она.
- Нет. При желании ты могла бы всю жизнь прожить за границей на одни проценты с этой суммы. Не в парижском "Ритце" и не в "Клэридже", но с достаточным комфортом. С таким капиталом ты уже можешь считаться богатой американкой.
- Да. - Эрнестина снова уставилась в свою долину на полу.
- Не думай, что я хочу отвлечься от темы.
- Знаю. Мы заговорили о Бинге, но это все та же тема, не так ли?