- Ковбоем?
- Нет, он не занимается скотоводством. Фрукты выращивает. Апельсины и прочее.
- Тебе это по душе?
- Не знаю. Сначала надо попробовать.
- Что ты будешь делать? Собирать апельсины?
- Наверно, да. Первое время. Он сказал, что я начну с самого низа. Чернорабочим. На тяжелых работах. Но если я хочу стать человеком, говорит он, то это возможно лишь таким путем.
- А с самим мистером Кингом ты разговаривал?
- Я получил от него письмо. Он ничего толком не говорит о моей будущей работе, только то, что работа будет тяжелой. А от Стива я знаю, что если он говорит "тяжелая", значит, так оно и будет. Гребля для Стива - пустяки после лета, проведенного на ранчо.
Рука матери безжизненно повисла на подлокотнике кресла.
- Когда ты уезжаешь?
- Завтра.
- Я так и знала. Так и знала. Знала, что ты едешь сюда прощаться. Встань, Джорджи. Дай мне посмотреть на тебя. Повернись. Ох, мой сын! Милый мой! - Она протянула руки, и он, став на колени, дал ей обнять себя.
- Не плачь, мама. Все-таки это ближе Китая.
- Не ближе. Для меня не ближе. Но хотя бы это не война. Четыре года назад я ужасно боялась за тебя. Но сейчас войны нет. Для тебя начинается новая жизнь, и это замечательно. Ты ведь тоже так считаешь, да?
- Да.
- Быть может, встретишь там хорошую девушку.
- Рано еще об этом говорить, мама.
- Не рано. Ты взрослее, чем тебе кажется. Жил ты весело, беззаботно, были приятные развлечения, теннис, товарищи... Но теперь, я думаю, все это кончилось.
- Верно, кончилось.
- А теперь сядь, я расскажу тебе об отце. Обо мне ты уже знаешь, я вижу, что знаешь. Вижу по тому, как ты бережно со мной обращаешься. Тебе отец сказал, да? Но это совсем не то, я должна сама тебе рассказать. Плохо у меня с сердцем. Наверное, я уже никогда не спущусь больше вниз. Но не можешь же ты оставаться здесь и ждать, пока со мной случится последний приступ. В таком состоянии я могу прожить годы. Так вот, о твоем отце.
- Ты хочешь сообщить, что он мне не отец?
Она засмеялась.
- В том, что он тебе отец, нет ни малейшего сомнения. Подумай о другом; как переменились времена, если ты задаешь мне такой вопрос. Что было бы, если б дядя Пен задал такой вопрос твоей бабушке!
- Времена не переменились. Это мы с тобой переменились.
- О, может быть. Кажется, что-то в этом роде сказал Шекспир. Во всяком случае, для того чтобы ты понял своего отца, Джорджи, я должна рассказать тебе кое-что о нем. В том, что я скажу, нет ничего ужасного или скандального. Это лишь черта его характера. Он слишком много думает.
- Слишком много думает?
- Да. Ты похож больше на меня, я это поняла, когда ты был еще маленьким. А отец целиком ушел в себя и все думает, думает. Ничего не предпримет, пока не обдумает. И ему приятнее планировать, чем осуществлять свои планы. Не успеет подготовить себя к какому-нибудь делу, как уже теряет к нему интерес. Большое ли, маленькое ли дело - он его изучает. Ты обрати внимание, как он заказывает себе в ресторане еду. На это у него уходит уйма времени, сама же еда, кажется, не доставляет ему никакого удовольствия. Или как шьет себе новый костюм. Шесть раз примерит, а когда костюм готов, то месяцами висит в шкафу ненадеванным.
- Это я знаю.
- Есть и другое, чего ты, возможно, не знаешь. Теперь, поскольку ты выходишь в большой мир, я могу рассказать тебе это. Хоть тут и нет ничего из ряда вон выходящего, но твой отец не всегда был мне верен.
- Ты хочешь сказать, что он вступал в связь с другими женщинами?
- Да. Не так часто, но и не редко. Правда, ненадолго, потому что после года обдумывания и планирования он в конце концов терял к ним интерес.
- Что это за женщины?
- Разные. Я не всегда знала их в лицо или по имени, но, когда они были, я это чувствовала.
- И ты ни разу не подала вида?
- Только в первый раз. Ту женщину я знала. Моя подруга. Тогда мне казалось, что жизнь кончилась, все кончилось. Тем более что в то время я носила Эрнестину.
- Это было ужасно.
Она покачала головой.
- Нет. Когда он все объяснил, мне это не показалось столь ужасным.
- Как же он сумел тебе это объяснить?
- Сумел. И когда объяснил, то я поняла, что вышла замуж за человека, который не способен любить. Поэтому и измены его не так уж много значат.
- Вот те на!
- Да, не так уж много, поскольку... есть вещи, о которых не говорят. Муж и жена могут жить вместе многие годы, иметь детей и никогда не касаться этой стороны супружеской жизни. И мы с твоим отцом не касались, пока он не завел интриги с другой женщиной. И тогда у нас был разговор. Он сознался в измене и дал мне объяснение, показавшее ничтожность его чувства. Или любви, что ли. Да. Видишь ли, он сказал, что мужчина, раз узнавший женщину, уже не может обойтись без физической близости с другими женщинами. И он выбрал даму из нашего круга, так как если она вздумала бы устраивать ему сцены, то рисковала потерять не меньше его.
- Он заводил интриги только с женщинами вашего круга?
Она улыбнулась.
- О, нет. Такого количества неверных жен не набралось бы.
- Значит, другим своим романам он давал иное объяснение?
Она покачала головой.
- Нет. Я больше не требовала от него объяснений. О своей первой связи он рассказывал с таким хладнокровием - я сразу поверила, что он говорит правду. Правду о себе - он даже не сознавал, насколько разоблачил себя при этом. И до сих пор не сознает. Это было так, точно он рассказал мне о какой-нибудь своей болезни. Как я, например, рассказала ему, что у меня с сердцем.
- Ну, а у него сердца нет.