- Зачем ты мне все это рассказываешь, мама?
- На то есть причина. Дело не в желании посплетничать о твоем отце. Я стараюсь помочь тебе научиться понимать людей. Ты уезжаешь к чужим людям. Не удивляйся, если порой тебе будут непонятны их поступки. И не удивляйся поступкам отца. Он весь ушел в себя, и он очень несчастен оттого, что так много теряет в жизни.
- Видимо, я пойму это когда-нибудь позже.
- Во всяком случае, сейчас не пытайся это понять. Вот подожди, встретишь человека, которого не поймешь, тогда и вспомнишь мои слова. Женщины такого типа тоже ведь попадаются. Не только мужчины.
- Ты в своей жизни кого-нибудь любила?
- Твоего отца. Шесть лет. Потом узнала, что он за человек, и перестала любить. Но к тому времени родился ты, потом Эрнестина, и я стала любить вас и не жалела, что разлюбила отца. Я хочу, чтобы ты ехал в Калифорнию не только полный надежд, но и подготовленный к жизни. Ты можешь разочароваться в людях, разочароваться в тех, кого полюбишь. Если это случится, вспомни, что я прожила пятнадцать лет с мужчиной, которого перестала любить, и никто не знал, что я несчастна. Впрочем, большую часть времени я и не сознавала этого, разве что в те минуты, когда вспоминала о шести годах любви. Тебе ведь никогда не приходило в голову, что я несчастна, правда?
- Нет. Но иногда я задавался вопросом, как ты можешь быть счастлива с таким человеком, как мой отец. Дальше этого я не шел.
- И хорошо, что не шел. Дети должны думать, что их родители счастливы. Но ты теперь взрослый, скоро заживешь самостоятельно, так что некоторая утрата иллюзий тебе не повредит.
- У меня их не так много, как ты, может быть, думаешь. Особенно сейчас. В отношении себя, например, я вообще не питаю иллюзий. До прошлого года я считал себя честным. А потом оказалось, что ошибался.
- Ты был и остаешься честным. Но кое в чем ты, возможно, слаб. Большинству из нар присущи те или иные слабости. Разве тебе не приходилось читать о людях, которые вели тихую, благопристойную жизнь, а потом оказывались не в силах устоять перед соблазном? Брали из кассы деньги и убегали. А тебе ведь не сорок пять лет, всего двадцать два года. Никому, кроме тебя самого, от твоего поступка не было вреда. Никто, в сущности, не пострадал оттого, что тебя попросили из Принстона. Твой отец говорит о позоре, но он настолько оторвался от людей, что никто почти ничего о нас не знает. Конечно, он будет это скрывать от жителей Шведской Гавани, но он и всегда все от них скрывал, так что разница невелика. Будь он более дружелюбным, общительным человеком, молчание его было бы замечено, а так никто, кроме членов нашей семьи, не знает, что ты оставил Принстон.
- Знают.
- Я говорю о Шведской Гавани.
- Я никогда больше не смогу вернуться в Принстон или встретиться со своими университетскими товарищами.
- Кто из них приходил прощаться, когда ты уезжал?
- Четверо-пятеро ребят.
- Ну и запомни этих ребят. А остальных забудь. Те четверо-пятеро постоят за тебя, а остальные не имеют значения. - Она вздохнула. - Да и никто не имеет значения.
- Ты устала?
- Да, немножко. По-моему, у меня еще что-то не в порядке, не только сердце. Хотя достаточно было бы и сердца. Какая это мука - быть инвалидом.
- Приляг, я пойду.
- Хорошо, иди. Перед тем как укладываться спать, загляни ко мне. Перед сном я обычно читаю. Читаю роман о женщине, начавшей жить заново. Но у нее судьба не такая, как у тебя. Она бежит с мужчиной из дому и потом возвращается, так и не став его женой. До этого побега она жила, как Золушка, как гадкий утенок и - о чудо! Возвращается обновленной. Сколько уверенности в себе придала ей эта история! Автор книги - женщина, но я не верю ни одному ее слову. А еще я прочла книгу о жизни в Принстоне. О ней сейчас много говорят. Там вообще-то учатся когда-нибудь?
- Очень мало. Поэтому некоторым из нас и приходится жульничать на экзаменах.
- Ох, Джорджи!.. Ты все об этом.
Еще с лестничной площадки второго этажа он заметил, что его вещи перенесены из холла в комнату. Однако, сойдя вниз, он увидел, что обеденный стол накрыт на одного. Он прошел в кухню.
- Привет, Мэй! Привет, Маргарет! Стол накрыт для меня или для отца?
- С прибытием, - сказала Мэй. - Для вас. Отец сегодня ужинает в Гиббсвиллском клубе. У него там какая-то встреча, так что ждать вас он не мог.
- Хорошо. Когда будет готово - скажите. Генри дома?
- У него сегодня свободный день.
- Кажется, я видел у него в окне свет.
- Он у себя, но у него сегодня свободный день, - повторила Мэй.
- Вот как, - сказал Бинг Локвуд и, подойдя к стенному телефону, нажал кнопку над надписью "Гараж". - Генри, это Джордж.
- Какой Джордж?
- Джордж Бингхем Локвуд-младший.
- У меня сегодня свободный день.
- Начиная с послезавтрашнего дня я едва ли буду часто тебе докучать. Только завтра - и все. Из Принстона, штат Нью-Джерси, идет мой сундук. Его надо переадресовать на имя... возьми, пожалуйста, карандаш... на имя Джека Кинга, ранчо Сан-Маркое, округ Сан-Луис Обиспо, Калифорния.
- Не успеваю за вами. Названия-то все испанские.
Бинг медленно повторил адрес.
- Записал?
- Джеку Кингу, ранчо Сан-Маркое, округ Сан-Луис Обиспо, Калифорния. Вы, значит, не хотите, чтобы я привозил этот сундук домой. Я должен переадресовать его и погрузить в следующий поезд. Кто за это будет платить?
- Уверен, что мой отец с удовольствием заплатит.
- А разве вы не можете отправить его по билету?
- Я еще не покупал билета.
- Тогда купите, и пусть Айк Венер переадресует сундук. Это упростит дело. И сэкономит большие деньги. Если вы знали, что поедете до самой Калифорнии, то почему не отправили сундук прямо из Принстона, вместо того чтобы делать такой крюк?
- Я не был уверен, что поеду в Калифорнию. А вот теперь уверен. - Бинг повесил трубку.
- Вы едете до самой Калифорнии? - спросила Мэй.
- До самой.
- А что случилось? Неприятности в колледже? - спросила Маргарет.
- Еще какие. Я жульничал на экзаменах.
- Ну, не шутите, скажите правду. В чем вы провинились?
- Я уже сказал: жульничал на экзаменах.