- Мне нечего сказать, сэр.
- Что ж, угрожать я не собираюсь. Но на дознании вы принесли присягу.
- Они просили меня рассказать лишь то, что я видел.
- И говорить всю правду, только правду и так далее. Вы уклоняетесь от ответа, Локвуд.
- Вы можете иметь свое мнение, сэр. Но меня не было здесь все воскресенье. Я уезжал в Лебанон, штат Пенсильвания. Последний раз я видел Чэтсуорта в пятницу.
- Не начинайте доказывать свое алиби, Локвуд. Я ведь хочу лишь знать, можете ли вы сообщить семье Чэтсуорта что-либо утешительное.
- Нет, сэр, не могу.
- Из этого следует, что нечто неутешительное вы могли бы сказать. Ну, ладно. Можете идти.
- Благодарю вас, профессор. - Джордж Локвуд встал и направился к выходу.
- Локвуд, - остановил его Риверкомб.
- Сэр?
- На прошлой неделе у меня был один посетитель. Из Нью-Брансуика.
- Да, сэр? Из Рутжерса?
- Вы же знаете, что не из Рутжерса. Очень приличный человек. Рабочий. И приезжал он сюда на свои деньги. Он сказал, что хотел видеть Чэтсуорта. И даже сообщил мне зачем.
- Сообщил?
- Да. Я хочу, чтобы вы и О'Берн знали, что, когда сюда приедет мистер Чэтсуорт, я расскажу ему об этом посетителе; все дальнейшее будет зависеть от мистера Чэтсуорта. Никакой официальной позиции мы в этом деле занимать не намерены. Чэтсуорта нет в живых. Но я хочу сказать вам с О'Берном, что лично я - в данном случае я говорю неофициально, от своего имени - не могу не восхищаться вашей верностью другу. Желаю вам оставаться такими и впредь, когда покинете Принстон.
- Попытаюсь, сэр. Благодарю вас.
Джордж Локвуд и Нед О'Берн сопоставили сказанное профессором Риверкомбом. Выяснилось, что обе беседы были почти одинаковы.
- Я спросил у него фамилию того человека из Нью-Брансуика, - сказал О'Берн.
- И что?
- Он ответил, что это не мое дело. По-моему, он прав.
- У меня нет желания ее знать.
- Да и у меня теперь нет.
Смерть Энсона Чэтсуорта отвлекла молодых влюбленных от неприятных воспоминаний о размолвке Джорджа с судьей. Лали была исполнена сочувствия и выражала его горячо, даже, пожалуй, чрезмерно: в письмах, которые она присылала ему по три раза в неделю в течение двух недель после самоубийства Чэта, она не упоминала ни об отце, ни о брате, ни о своих переживаниях, вызванных вспышкой отца. Вместо этого она писала о грустных чувствах, навеваемых смертью, о мистике самоубийства, о приближении весны, новой жизни и новых надежд. Первое такое письмо его обрадовало, но остальные показались надуманными, неискренними, продиктованными расчетом, и Джордж целых пять дней не мог заставить себя ответить ей. Встревоженная его молчанием, она решилась послать ему телеграмму:
ОБЕСПОКОЕНА ОТСУТСТВИЕМ ПИСЕМ НАДЕЮСЬ ВСЕ ХОРОШО ЦЕЛУЮ.
Он показал телеграмму О'Берну и объяснил ситуацию. О'Берн покрутил головой.
- Извини, Джордж. Я не хочу ничего говорить.
- Я не прошу совета, - сказал Джордж Локвуд.
- Нет, просишь. А я не хочу советовать.
- Я просто поговорить хотел.
- Ты хочешь заставить меня высказаться. Лучше не надо. Что бы я ни сказал, все будет не то. Это - твоя проблема. Напиши письмо, несколько писем. Полдюжины. И не показывай мне. Выбери то, которое выражает твои мысли и чувства, и отправь заказной почтой. Несколько лишних пенни не разорят тебя.
- Ты заключаешь, что я скуп?
- Не я заключаю, а из этого следует, как должно быть тебе известно из уроков логики, которой тебя обучали в школе святого Варфоломея.
- Ну хорошо: намекаешь. Ты намекаешь, что я скуп?
- Да уж нельзя сказать, чтобы ты прикуривал свои сигары от десятидолларовых банкнот. В последнее время.
- Так ведь и я что-то не вижу у тебя в руках десятидолларовых бумажек. С тех пор как умер Чэт.
О'Берн вскочил на ноги, но Джордж даже на этот сигнал опасности не отреагировал достаточно быстро, чтобы отвести от себя удар: О'Берн двинул его по верхней губе и носу, так что у него искры из глаз посыпались.
- Только мерзавец способен на такие слова, - сказал О'Берн. Приготовься к бою.
- Я же побью тебя, О'Берн. Но все равно, мне не следовало этого говорить.
- Ты выше меня, а дерешься не лучше. Я хочу проучить тебя.
- Не выйдет.
Джордж Локвуд, будучи выше ростом и обладая, по крайней мере, такой же силой, обхватил О'Берна, прижал его руки к бокам и швырнул на кровать. Затем вышел из комнаты. Платок, которым он зажал нос, был пропитан кровью.
Час спустя через открытое окно он услышал голос О'Берна:
- Локвуд! Я хочу поговорить с тобой.
- Иди вниз и там разговаривай, - попросил Льюис, один из соседей Джорджа по комнате. - Нам заниматься надо.
О'Берн стоял внизу, в вестибюле, освещенном лампой у входа.
- Принес твою телеграмму. И вместе с ней - свои извинения.
- Мы оба вели себя не лучшим образом, - сказал Джордж Локвуд.
- Ты затронул мое больное место, а я даже не знал, что у меня оно есть.