- Здравствуйте, пасынок, - сказала Джеральдина. - Наконец-то встретились. Я так рада.
- Конечно, ты этого дома еще не видел, - сказал Джордж. - Ну, будем ждать остальных? А, вот и они. Давайте здесь же все и представимся. Мистер и миссис Шервуд Джеймс, родственники Уилмы.
- Мы уже давно знакомы, - сказал Бинг, пожимая руки Дороти и Шервуду Джеймс.
- А это - мистер и миссис Десмонд Фарли, тоже родственники Уилмы.
Бинг Локвуд поздоровался и с ними.
- Джеральдина, проводи всех в дом, пожалуйста. Мне надо сказать два слова Дигену. Эндрю, будь любезен, возьми чемодан моего сына. Откуда ты приехал, сын?
- Из Филадельфии. Прибыл я туда сегодня утром. Один приятель одолжил мне свой автомобиль, но я застрял на Стентон-авеню. Приехав же сюда...
- Стентон-авеню? - удивился Джордж. - Что ты делал на Стентон-авеню? Мы уже много лет туда не заглядываем.
- Ну, и я больше не загляну, - сказал Бинг. Он обнял Уилму за плечи, и та робко подняла на него печальные глаза. Джордж это заметил, и ее лицемерие сначала покоробило его. Но потом он понял, что это совсем не лицемерие: просто на нее подействовала искренняя печаль его сына.
Джордж предупредил Дигена насчет газетных фотографов.
- Эндрю позаботится о том, чтобы они не прошли через главные ворота, а вы последите за задней дверью.
- В том, что они не полезут через стену, я вполне уверен, - сказал Диген.
Джордж подумал, что Диген мог бы и не напоминать ему о пиках на стене, но сказал только:
- Так я полагаюсь на вас, - и пошел в дом.
Все вернувшиеся с кладбища разошлись по туалетным комнатам. Распорядиться о завтраке должна была Джеральдина - точное его время не было назначено, потому что никто не знал, сколько продлятся похороны. На какое-то время Джордж остался в кабинете один. Супруги Фарли и Шервуд Джеймс отправлялись ближайшим дневным поездом в Нью-Йорк, а Дороги Джеймс и Уилма собирались заночевать. Уилме необходимо было подписать кое-какие бумаги, поэтому утром ей предстояла встреча с Артуром Мак-Генри. Джорджу были неизвестны только планы сына.
Пришла Джеральдина.
- Как ты думаешь, нести коктейли сюда или в парадный зал? - спросила она.
- Здесь будет тесновато, - ответил он. - Ты что-нибудь выяснила о планах Джорджа?
- Да. Он хочет остаться здесь до завтра. Повезет Уилму и Дороти в своей машине до Филадельфии. Оттуда они поедут поездом.
- Значит, он у нас переночует.
- Да. Видимо, он считает это само собою разумеющимся. Он очень симпатичный. Между прочим, просил, чтобы я звала его Бинтом. Говорит, что в Калифорнии Джорджем его никто не зовет.
- Разумеется, никто.
Завтрак прошел сообразно правилам этикета, действующим в подобных случаях: никто не упоминал имени покойника; Джордж Локвуд кратко рассказал историю своего поместья; Десмонд Фарли и Бинг Локвуд побеседовали о добыче нефти; и, наконец, хозяйка напомнила извиняющимся тоном, что если супруги Фарли и Шервуд еще не уложили свои вещи, то должны сделать это, так как до вокзала ехать пятнадцать - двадцать минут.
Вскоре супруги Фарли и Шервуд Джеймс уехали. Джеральдина, Уилма и Дороти Джеймс ушли наверх, в комнату Джеральдины, и Джордж Локвуд впервые за шесть лет - остался вдвоем с сыном.
- Сигару, сын?
- Пожалуй. Спасибо. К сигарам я уже привык. У нас, как правило, нельзя курить на работе. Достаточно одной спички - и все летит к черту. Так что я всегда ношу с собой сигары как жвачку. Не зажигаю, а только жую. Усвоил такую привычку.
- Говорят, ты здорово преуспел. У меня был Престон Хиббард и все рассказал. Привез даже несколько фотографий твоей жены и детей.
- Да, мы приятно провели с ним время. Отличный парень. В школе я был о нем не очень высокого мнения, но Гарвард, должно быть, сделал из него человека. По-моему, именно Гарвард. Во всяком случае, он поставил перед собой цель и стремится к ней. Этого как раз и не хватает ребятам нашего возраста. Они ни черта не знают - к чему стремиться, чем заняться. Если они не нуждаются в деньгах, то сидят сложа руки. Потом спохватываются, да уже поздно.
- Насколько я понимаю, сам ты не нуждаешься в деньгах, - сказал Джордж.
- Теперь - нет. Когда я заработал первую крупную сумму, я тут же ее положил на имя жены и детей. Этим капиталом никто не может воспользоваться - ни я, ни до поры до времени они. Ну, а подстраховавшись, я мог уже рисковать. И рисковал, и риск оправдывал себя.
- Пятьдесят тысяч - школе святого Варфоломея и пятьдесят - Принстону, сказал Джордж. - Любопытно, что ты даешь деньги Принстону.
- Да. Я подумал: черт побери, ведь научили же меня там чему-то! Тому, за чем туда и поступают. Но когда меня вышибли, я узнал и еще кое-что. Не насчет жульничества. Для того чтобы узнать, что жульничать нехорошо, не обязательно поступать в Принстон. В этом отношении и мать и ты всегда были строги ко мне. Но кое-кто в Принстоне научил меня, как справиться с бедой.
- Как?
- Надо закалить себя. Стать твердым. Ни у кого не возникало сомнения насчет того, что меня надо исключать. Но они могли сделать вид, будто я совершил мелкий проступок, а это было бы неправдой. То, что я совершил, было в их глазах не мелким проступком, а серьезным преступлением, заслуживающим строгого наказания. В то же время они заверили меня, что все хорошее, что я сделал, будет принято во внимание. Если кому-то придет в голову поинтересоваться, почему я ушел из Принстона, то, учитывая все это, они будут решать, насколько подробно обо мне рассказывать. К счастью, тот единственный человек, у которого мне пришлось работать, знал точно, за что меня выгнали; он многим помог выйти в люди.
- Ты считаешь, что я был слишком суров? - спросил Джордж.
- Тогда считал, теперь - уже нет.
- Что заставило тебя думать иначе?
- Что? По-моему, расстояние. И то, что я нашел подходящую девушку и женился на ней. Создал собственный дом. И добился финансового успеха.
- И к тому же, ты ни от кого не зависел, - сказал Джордж.
- Да. Когда я узнал о смерти мамы, я понял, что оказался совсем один. Конечно, была еще Эрнестина. Но сестра - это всего лишь сестра, что еще она может значить для мужчины.
- А отец?
- Видишь ли, я теперь сам отец двух детей и задаю себе тот же вопрос. Возможно, я не менее суров, чем ты, но моя суровость - иного рода. Вспоминая наши тогдашние отношения, я вижу, что у тебя были планы насчет меня, но они вовсе не обязательно были моими планами.
- Тогда у тебя не было своих планов. Собственно, ты уже был на пути к тому, кем я хотел тебя сделать.
- Верно. Я это знаю. Но, может быть, поэтому я и сжульничал. В сущности, мне не хотелось быть точной копией тебя или дедушки Локвуда. Шесть лет я проучился в школе святого Варфоломея и почти четыре - в Принстоне и начал понимать, что все это - ерунда. Кто мы, собственно, такие? Твой дед был убийцей, а кем был отец деда, никто не знает. Отец мамы ничего особенного собой не представлял, а что касается нашей рихтервиллской ветви, то не исключено, что где-нибудь в горах живут еще наши двоюродные братья и совокупляются с родными сестрами. Нет. Я никогда не считал, что мы так уж элегантны, черт меня дери.
- Слово "элегантный" употребляет только прислуга. Так же, как слово "шикарный", - сказал Джордж Локвуд. - Я заметил, что ты и во время завтрака употребил это слово. Тебе, по-моему, ни разу не пришло в голову, что есть что-то стоящее в том, к чему стремился мой отец, к чему стремлюсь я и к чему, как я надеялся, будешь стремиться ты и твои дети.
- К чему?
- К тому, чтобы превратить род, начавшийся с убийцы, в нечто значимое. А ты сноб. Ты, очевидно, сравнивал нас со старинными семействами Англии, получающими титулы и все прочее по наследству и уходящими своими корнями в трех-четырехвековую историю. Но ты не знаешь, сколько в этих семьях убийц, насильников и воров. Или с американскими аристократами, которые привозили из Африки чернокожих и продавали их в рабство. Не одно такое семейство нажило в прошлом веке огромное состояние, а потом жертвовало крупные суммы Принстонскому и Гарвардскому университетам. Но это были грязные деньги.
- Верно, но как раз этими людьми ты, должно быть, и восхищаешься.
- Нет, не этими. Я хотел, чтобы мы были лучше них.