— Идемте!
Он подкрадывался к зданию так осторожно, словно ступал по минному полю. Девушки тоже прониклись и шли за ним след в след. Ванечка воздвигся на высокий фундамент и протянул руку. Они залезли тоже и по очереди приникли к щели между досками. Внутри было сумрачно, ничего не видно и, вызывая желание чихать, плавала пыль.
— Видите? — зловещим шепотом сказал Ванечка.
— Что?!.. — отозвалась Кира так же зловеще. Иван Владимирович едва не упал с фундамента.
— Там панно. Где кухня.
— А где кухня?
Ванечка с трудом оторвался от окна и объяснил про кухню и привязанность бывшей столовой к сторонам света. Снаружи. Потом все опять взобрались на фундамент. Пришлось здорово вывернуть шею, чтобы посмотреть в указанном Ваней направлении. Все равно видно ничего не было.
Ленка предложила кровожадно:
— Давайте сломаем дверь!
— Что ты! — в глазах музрука сияли благоговение и панический ужас.
— Может, если зайти сзади, то ничего не будет и хоть что-нибудь увидим? — предложила паллиатив Кира.
— Что ты! Издали глянуть безопасно, и то не очень. А приблизишься — и конец.
Конечно, здание было в аварийном состоянии, но не настолько же? Или здесь обитала таинственная зараза? Что такое Ванечка пытался им показать? Развалины как развалины. Довольно грязные, между прочим. Ленка облизала палец и попыталась оттереть пятно с подола. В общем, то, чем грозил Ванечка, уже случилось. Она со стоном спрыгнула в крапиву.
— Иван Владимирович, — сказала Кира решительно. — Я вас задушу.
Ванечка ответил:
— Не надо.
Ванечка пообещал принести фонарик и немедленно все рассказать. Только бы они его не кусали, не связывали и не бросали в терновый куст. Последнее девчонки могли пообещать с чистой совестью — в связи с неимением куста. А насчет остального… Убоявшийся Ванечка сдался. Выцарапав-таки доску из заколоченного окна, они упоенно разглядывали то, что музрук так жаждал и так боялся показать.
— Вставляет, — сглотнула Кира. Панно перед кухней как-то нездорово сочетало тему хлебосбережения и "наше счастливое детство". Но, если не быть полным уж ненавистником соцреализма, то пережить его было можно. Как и простеночные художества — похоже, того же автора.
— А пузико травка не щекочет? — тут же отозвалась Ленка. И накинулась на Ванечку. Суть ее гневного монолога сводилась к тому, что неча занятым воспитателям головы морочить.
Иван Владимирович понурился. Взрыл копытом… башмаком песок. И выдал на одном дыхании, что они могут и не верить, а картина эта сожрала уже не одну личность, бомжа Васю в том числе. Приблизился — и опаньки. Елена Тимофеевна презрительно захихикала. Но к панно подойти отказалась. Даже ради эксперимента. Даже обвязавшись веревкой с полной гарантией, что ее вытащат. Особенно упирая на отсутствие веревки.
А потом конфиденциально сообщила Кире, что «Чайка» — ненормальный лагерь. И работают здесь одни ненормальные. Короче, ей, Леночке, нравится.
… Лагерный заезд — это страшно. Он равен по мощи двум пожарам, трем наводнениям и одному родительскому дню. Отъезд — тот происходит исподволь, по одному, по двое, а заезд — совсем наоборот. Подкативший автобус выплевывает огромадную порцию принаряженных взвинченных детишек и напуганных родителей, слезы и советы льются рекой, и безмерных усилий стоит поддерживать хотя бы видимость порядка.
Перерыв наступил неожиданно. Откинувшись на спинку стула, Кира громко вздохнула и крикнула наперерез вездесущей и неуловимой, как мститель, старшей воспитательнице Любочке:
— Где наш мужчина?!
Последние два дня они только и говорили об этом мужчине, грезили им и уже почти готовы были носить его на руках. И когтями и зубами выгрызть его у претенденток из других отрядов. У них ожидался сплошной мальчишник, им нужнее. Поскольку Кира работала с Любочкой в одном дворце, шансы заполучить желаемое у девчонок были.
— Будет, будет вам мужчина! — в ответ прокричала Любочка.
И мужчина действительно был.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — нервно произнесла Ленка и оглянулась. — Но лучше бы мы девочку взяли!!
Кира поникла головой. Нету дороги — идут в педагоги. К полученному ими воспитателю это относилось в полной мере. Звали вожделенного мужчину красиво — Игорь Леонидович.
— А еще у него красивые глаза, — Кира печально погрызла безымянный палец.
— Не знаю, — фыркнула Ленка, — за очками не видно!
Очки были такие толстые, что о цвете и форме глаз Игорька можно было только догадываться. Еще он был невысок, сутул и вывернут, как синусоида. В общем, не мужчина, а сплошное недоразумение.
— Не понимаю, чем вы недовольны, — возмутилась отловленная за столовой Любочка. — Вы же не замуж за него идете.
Девчонки дружно фыркнули.
А в обед Игорь Леонидович показал характер. Он грохотал по столу локтем — стол слегка подпрыгивал — и требовал у дежурных немедленно принести ему компот.
Дежурные этого сделать никак не могли, сразу, по крайней мере. И не из-за отсутствия компота. Просто на полторы почти тысячи детей и обслуги наличествовало всего четыреста два стакана. Это на сегодняшний день. А с каждым днем эта цифра неуклонно уменьшалась. И Роман Ростиславыч, и завхоза разводили руками и умоляли потерпеть — в начале оздоровительного сезона на складах стаканов не было. Вероятно, можно было закупить чашки, но, похоже, где-то в недрах существовала какая-то замшелая инструкция, по которой в лагере из чашек пить нельзя. Не положено. Хорошо, хоть тарелки были нормальные, фарфоровые, и вилки раздавали. В башкирском лагере «Березка», Кира знала доподлинно, вилок нет.
Из-за стаканов возникали форменные баталии, а воспитатели, которым довелось уже отдежурить в столовой, вспоминали об этом с ужасом. Но Игорь Леонидович ничего не знал. Он грохотал и требовал. И Ванечка, которому компота еще тоже не досталось, сказал с тихой тоской:
— Во дает! Прямо Терминатор.
Иначе Игорька в «Чайке» больше никто не звал.
Дети — существа простодушные и доверчивые. Если им пообещали Терминатора, то они и ожидают Терминатора — а Игорь Леонидович не соответствовал. И все равно в третий отряд ходили, как к гробу Господню — интересовались. Именно поэтому Игорек переломил характер и почти без скандала поселился в предназначенном ему помещении, укрылся там и без нужды не выходил.
2.
Посреди заброшенной песчаной дороги стоял баул. Был он раскрашен, как кильт шотландца-авангардиста. А вокруг, то присаживаясь на него, то носясь крупной рысью и взбрыкивая босоножками-копытами, металась длинноногая девица в черных легинсах, сверкающем зеленом топике, едва закрывающем живот, со стянутыми резинкой рыжими волосами. При особенно порывистых движениях волосы эти колотили девицу по щекам, словно хвост укушенной шершнем кобылы.
Девицу звали Катька и было ей тринадцать с половиной лет.
Прометавшись какое-то время, она в очередной раз подхватила баул, прижимая к себе, как беременную бегемотиху. Ярость — не сила, хватило девчонки ненамного.
"Кошка прошла шесть шагов и упала," — пропыхтела она, вытирая потный лоб. На лбу осталась пылевая полоса. Катька плюхнулась на баул; держа за корень хвоста, извлекла из топика бело-пятнистую крысу:
— Пропали мы, Золотко. Гад!
Определение это относилось к старшему брату, который бессовестно ссадил Катьку не доезжая до лагеря и благополучно укатил по своим делам. Относился брат этот к категории ласковых обормотов и полагал, что сестрица всегда и со всем справится сама.
На проселке было пусто и пыльно, по обе стороны тянулись покосившиеся заборы, густо заросшие пустозельем и озверевшим малинником. И ни живого духа вокруг. Те триста метров, за которыми должен был находиться лагерь, давно окончились, но лагеря никакого не было. Катька выволокла из бокового кармана баула бутыль с минералкой. Приложилась к горлышку. После минералки жара сделалась еще нестерпимее. Хоть бы тень какая!..
Тень появилась еще через десяток шагов. Смутно походила она на виселицу и покачивалась, издавая скрип. Вернее, скрипела не сама тень, а ее источник — старые качели на ржавой раме. Когда-то, очень давно, качели были покрашены в красный цвет. Они раскачивались и визжали над дорогой, и Катьке показалось, что вот только что на них кто-то сидел, но увидел ее баул и предусмотрительно дал деру.