Погода в тот день решила нас порадовать: вылезло долгожданное солнце и, наконец-то, начало пригревать. Мы живо взопрели в целлофане и в конце концов его сняли. Комаров оказалось поменьше, но мухи опять ломанулись отовсюду. Пришлось с известными выражениями залезать обратно в намордники. Хорошо хоть, бревна для тяни-толкая нашлись быстро.
(Приписка другим почерком "Рубить мы бы не рискнули, топор дровосека раздается ого-го. Стоило маскироваться, чтобы шуметь на весь лес.")
Итак, мы подошли к самому узкому, как нам показалось, языку болота, и шлепнули первое бревно между двумя кочками. Встали на него — перед собой кинули второе. Перешли на то, первое вытащили за привязанный к нему ремень, проволокли перед собой, кинули — перешли на него. И так, пусть не слишком быстро, но продвигались вперед по заболоченному лесу. Чтобы ходить по обыкновенному болоту, такой способ не годится вовсе: трясина глотает что хошь, и довольно быстро. В нормальные болота человек и вообще-то соваться не станет — из безопасности. А вот по заболоченному лесу, где сосны еще стоят, так перемещаться можно. Хотя и совсем не весело. Особенно, если ты не знаешь, куда развивается болотина. По-хорошему, болото надо пересекать поперек в самой узкой части, но это если известно, где у него узкая часть и куда будет «поперек». Так что мы проламывались сквозь чахлый сосняк практически наугад, взявши с карты только генеральное направление. И очень скоро за это поплатились: перед нами встал разлив еще больше первого!
Вспомнив все, что знали из народных выражений, повернули тяни-толкай прямо на юг. Еще через час плюхания доковырялись до подковы чистой воды, которая охватывала наше болото со всех сторон, оставляя свободным только обратный путь. Плюнуть на шум, сколотить плот? А потом опять тяни-толкаем? Вынули снова карту: самый близкий к нам холм указан был на берегу Сожа. Хочешь не хочешь, придется выбираться на берег и идти по нему, надеясь, что уж там-то будет проще. В конце концов, вперед идти все равно нельзя.
Степан влез даже на самую высокую сосну из поблизости стоящих, чтобы проверить, действительно ли вперед не получается. Из его слов выходило, что разлив тянется дальше. "Можно попробовать построить все-таки плот и плыть на нем, но тогда зачем вообще Новоивановка? Если это такой плот, что нас двоих удержит на воде, так давай сразу через Сож, найдем, чем грести," — и мы поплюхали обратно, пытаясь добраться до того самого холма.
Вокруг нас торжественно просыпался лес. Что-то орали птицы. Листья топорщились из почек. Куда-то торопилась успеть вода. Ветер деловито шевелил верхушки сосен. Все имело свой смысл, и только наши блуждания вперед-назад казались нам идиотскими. Приглушенный в целях конспирации разговор звучал примерно так:
"…Поворот — Передай — Тяни — Шлеп! Переход? — Держит. — Перехожу? Подожди, я стану сюда, тут прочнее… Давай. — Переход — Передай — тяни — епрст! Ремень выскользнул. Поймал. Передай — тяни — толкай, ну! — тяжелая, зараза! — шлеп! Блин, в глаз плеснуло… — Переход? — Назад! — Не держит! — Этот тоже уже засасывает. — Рвем! Кидай сюда, левее, тут вроде потверже. — Шлеп! — Переход — сколько времени? — Полдень! — Тяни — Шлеп! — Переход."
(Приписка на полях "И так восемнадцать раз.")
Короче, когда мы вылезли на берег Сожа, мы не то что плот — ракету согласились бы построить, только чтоб назад не соваться. И было уже часа два пополудни. С шести до двух — полная рабочая смена в болоте, а результат? Сели мы на берег, отмылись от болотной грязи и стали думать, как это всех великих путешественников не утомляет свои открытия делать.
Вспомнили кстати и о еде — достали еще консервов. Бульонные кубики не стали трогать — если еще ночь ночевать, как эту, то пачка нам весьма понадобится. Чаю попили. И пошли на юг вдоль Сожа. Дойдем до слияния с Беседью, потом вверх по реке поднимемся. Как-нибудь. Устали, помню, здорово — даже мыслей почти никаких не было. Шли на автопилоте, теплому ветру только радовались.
Так мы дошли до места, где Беседь впадает в Сож. Практически, мы эту чертову лужу все-таки обошли. Но каким крюком! Сколько было времени, уже и сам не помню. Похоже, часа четыре. К мосту подниматься недолго, встретим болота — не будем и пытаться обойти. Вернемся на берег, плюнем на шум, срубим деревья, слепим как-нибудь плот и перегребем через Сож. И мы стали подниматься вверх по Беседи, оглядываясь и остерегаясь больше по привычке, чем взаправду.
Но, похоже, набор приключений, выделенных судьбой на этот поход, себя исчерпал. Мы спокойно дошли до моста и некоторое время за ним наблюдали. Потом рискнули и перешли. Нарочно не стали ни пригибаться, ни делать перебежек: оправдывается виноватый. Показывая, что чего-то боимся, мы сами признаем свою вину. А так, если даже и увидят: шли ночью, таблички запрещающей не видели. Думать не думали, что в двух шагах от Ветки зона начинается. Утром поняли, где находимся, вот идем обратно. С таким объяснением не надо и по кустам прятаться, можно прямо по дороге идти. Что мы и сделали, потому как одного приличного болота нам хватило по самое нехочу.
И опять же, никого мы по дороге не встретили до самого выхода из зоны. Приключение явно шло к концу. Еще до темноты мы перешли Ветковский мост и были уже на Гомельском берегу. Надо было снова искать ночлег, и мы опять стали высматривать на карте какой-нибудь достаточно далекий от людей лесок, потому что проситься в дом не хотели. Ближе всего был нарисован фруктовый сад по дороге на север; к нему-то мы и направились.
Ночная дорога не то, что дорога утренняя. Звезды не перепутаешь с фарами. Люди, которые ездят по стране автостопом, говорят "Вниз по течению", имея ввиду нужное им направление. Они неспешно передвигаются по обочинам, поднимая руку с оттопыренным большим пальцем: "Я еду не до ближайшего села или поворота. Я еду далеко, из-за меня Вам не придется останавливаться еще раз через пару километров".
Мы шли просто так; и тем не менее, несколько раз нас предлагали подвезти до ближайшего городка по ходу движения. Мы вежливо говорили, что дойдем и сами. Тем более, что мы шли не до городка, а до фруктового сада, если карта нас не обманула и это зеленое пятнышко на ней обозначало именно сад. Но говорить об этом тоже не хотели: мало ли за кого нас примут в этом варианте. Да и сам сад очень скоро показался на повороте. Мы обошли его кругом и устроились на берегу реки. Завтра мы скорее всего, будем в Гомеле. Погода, простояв день, начинала, похоже, портиться, но нас это уже не пугало. Мы ночевали по отработанной схеме — два часа вахта, два часа сон. Только на этот раз мы могли развести костер и греться по-человечески, что нам здорово помогло. А еще мы за день так вымотались, что спать хотели по-настоящему, и мелочей вроде комаров даже не замечали.
Где-то часа в четыре утра нас прихлопнул теплый ливень. Костер помер тут же. Мы успели накрыться пленкой и не сильно промокли, но спать уже не могли. Что ж, часом раньше, часом позже — все равно идти. Так и так вечером мы дойдем до конечной остановки какого-нибудь троллейбуса. Тут даже ползком за полдня добраться можно.
Поэтому мы не пошли прямой дорогой, а повернули на проселок. По карте выходило, что он упирается в аэропорт, а мы там не были — интересно было бы взглянуть. Дождь немного сбавил силу, но моросящим его назвать было нельзя, так что мы укутались в пленку и шли небыстро — накидки немного мешали.
В восемь часов мы поняли, что рано расслабились и что приключение все еще продолжается.
Во-первых, дождь из воздуха с водой превратился в воду с тонкой прослойкой воздуха.
Во-вторых, Степан натер ногу. Видимо, носок во время беготни сбился в складку, или просто вчера неудачно поменял стельки — так или иначе, наша скорость, и без того маленькая, упала почти до нуля.
Подумали мы, подумали, и решили, что теперь уже хватит с нас. Давай возвращаться. И остановили первого встречного дедушку на грузовике: "Извините за беспокойство — вы нас до Гомеля не подбросите?" "Да я вообще на Речицу еду, и надо через Присно, это ж какой крюк… А ладно, садитесь — из совхоза никто долго не будет ехать, вам стоять придется. Могу вас на трассе высадить тут рядом, а могу довезти до развилки на Речицком шоссе, оттуда до города совсем близко, вы даже и пешком дойдете."
Развилку на Речицком мы хорошо знали. Оттуда до Гомеля и правда было рукой подать. Только добрый дедушка брался везти нас огромным кругом, и доставить до южного входа в город — а сейчас мы были на северном краю. С другой стороны, застопить кого-нибудь другого здесь — на выезде из совхоза — шансов почти нет. Если вернуться на трассу к фруктовому саду — там больше надежды отловить кого-нибудь, кто едет в город. Но если вдруг никто нас везти не согласится, то оттуда до дому километров двенадцать, а от развилки на Речицком всего шесть. Тут дождь ударил еще свирепее, и это разрешило наши сомнения. Бог не выдаст, свинья не съест — поехали до Речицкого!
В кабине грузовика было тепло. Мы даже не заметили, как уснули. Дедушка разбудил нас около одиннадцати-полдвенадцатого. "Он там город, хлопцы," — махнул рукой, и уехал.
Мы стояли на обочине шоссе за развилкой. На нашей стороне дороги громоздились пионерлагеря. Город действительно был рядом. Два часа ходу — и мы дома. Правда, дождь все еще свирепствовал, так что мы поискали взглядами какую-нибудь крышу, чтобы переобуться и посидеть немного перед решающим броском. Каково же было наше изумление, когда первое, что попалось на глаза, оказалось руинами дома с сохранившимся крыльцом!
"Что ж мне, всю жизнь по этим… мотаться!" — сказал Степан, имея в виду развалины. Но ничего более подходящего не сыскалось — и мы спрятались от дождя на крыльце. Доели консервы, какие были, закопали банки. Передохнули. Степан отошел за сруб по малой надобности.
И тут же заорал не своим голосом что-то невнятное. Я вскочил, как подброшенный, забежал за угол дома, на участок — нигде никого! Товарищ мой что-то кричал, но я его не видел. Тут я различил наконец дырку в земле и все понял: Степка ухнул в заброшенный погреб, скорее всего, под ним просел старый кирпичный свод. Секундой позже я понял, что он кричит — чтобы я не подходил, иначе остальное осыплется. Ирония судьбы! То, чего мы боялись в зоне, случилось в двух шагах от города, в самом конце пути. Я сказал, что слышу — Степан перестал орать. Погреб был неглубокий, и Степка ничуть не пострадал, только сильно испугался. Он сказал, что нашел там какой-то сундук не то шкаф и попытается вылезти, подставив его под ноги. Потом ругнулся — видимо, шкаф оказался непрочным или неподходящим — а потом вдруг замолчал. Обеспокоившись, я живо срубил сук с придорожного дуба, и прощупывая землю перед собой, двинулся к провалу. Пока я бегал за веткой, Степан наполовину вылез из земли. Он стоял на чем-то и обнимал громадную вычурную штуковину. Пришлось извлекать их по-очереди: вначале клад, потом Степку. Только тогда я толком разглядел, что было в этом, рухнувшем под Степаном, шкафу.
Это сейчас я пишу относительно спокойно. А тогда мы сидели над этим и слюной захлебывались от неожиданности и восторга. И только потом до нас начало доходить… (тут был то ли размыт, то ли нарочно вымаран большой кусок — Симрик зубами заскрежетал от возмущения. Все равно они от холода уже стучали — не жалко)… вляпались. Огромный, до пояса высотой, серебряный или посеребренный, очень красивый (и тяжелый!), с костяными вставками в ручках (Приписка: "Я потом узнал — оказывается, настоящая слоновая кость!"), с позолоченными финтифлюшками и фигурной короной — в общем, совершенно изумительной работы. Начала позапрошлого века, с гравированой табличкой. Кажется, золотой. Все!
А мы-то думали, что сильнее нас удивить нельзя…
Нет, врать не стану — мы мечтали найти клад. Но как-то не всерьез, что ли. Нам оказалось очень трудно привыкнуть, что события могут происходить не где-то там, за горами и лесами, а с нами, здесь и сейчас. И что надо немедленно действовать, чтобы не потерять самого себя в этих событиях. И вот, в который уже раз за поход, мы пытались решить, что нам делать.
Тащить столь высокоценную находку в город на случайной попутке мы просто боялись. Убивают и за меньшее. Оставить в этом же доме? Судя по отсутствию крыши и покосившимся стенам, дом разрушен давно, стало быть, нет у него хозяина, значит, и шедевр мы имеем право взять. Но тут негде спрятать, да и к шоссе слишком близко. Кто-нибудь может точно так же случайно напороться, как мы. Сквозь редколесье виднелись заброшенные пионерлагеря — но их летом могут и открыть.
С другой стороны, не в лесу же закапывать? Эти, надцать килограммов позолоты и серебра. Даже если и завернуть.
Так мы думали, а время шло, и мы все больше нервничали. Так или иначе, надо покончить с делом до темноты. Ночевать тут еще раз, когда город рядом, совсем не хотелось. Еда вся съедена, бульонных кубиков нет. А костер разводить боязно — мало ли кто свернет на огонек.
В конце концов, больше от безысходности, мы ухватили антикварное чудо за ручки — даже вдвоем не так-то легко было с ним управиться — и поволокли находку в бор, в сторону лагерей. И нам опять повезло. В первом же строении, куда мы влезли сквозь окно, стояли железные круглые печи, размером как раз на футляр для нашего сокровища. Но какая изысканная ругань огласила лес, когда мы увидели, что печи заложены изнутри кирпичом! Впрочем, напугать нас уже было сложно — золотая лихорадка захлестнула с головой. Мигом Степан выломал где-то толстый стальной прут, и мы вскрыли одну из печей сверху. Кирпич. Вторая — кирпич. Третья… Четвертая… Угловая — пусто!!! Да здравствует раздолбайство строителей! А вот как засунуть туда нашу булю, если расстояние от верха печки до потолка — мыши не пролезть? Он же никак не пропихнется между потолком и печкой! Пока я сокрушался, Степан нашел чердачный люк. Люк был не только закрыт висячим замком, но прикипел намертво. У Степы сдали нервы. И слава Богу, потому как он саданул прутом в потолок — и прошил его насквозь. Оказывается, потолок сделали, как тонкий дощатый настил, оштукатуренный снизу. Мы мигом расширили дырку и взволокли наше чудо на чердак. Потом сделали еще проем точно над угловой печкой. Потом аккуратно опустили туда сокровище. Прикрыли какими-то досками, а сверху положили кирпичи — чтобы на первый взгляд угловая буржуйка выглядела такой же зацементированной, как и все другие печи в здании. Интересно, подумал я мельком, нафиг им столько печей, которые никто не использует?
Потом мы загородили все дырки в потолке, но штукатурку в тех местах восстанавливать, естественно, даже и не пробовали. Чтобы наша печка не выделялась, мы аккуратно отковыряли штукатурку с потолка над всеми печами — пусть думают, что везде было что-то, упиравшееся в потолок. Например, дымоход, который потом разобрали, а дыры забили. Или водогрейный котел, или паровой, да мало ли что еще!
Потом мы открыли поддувало нашей печки и заложили кирпичом его также. Конечно, насухо — а все остальные были закупорены по-настоящему, на растворе. Но тут уж нам оставалось только надеяться, что свинья не съест. Зато мы могли отодвинуть кирпич и рукой проверить, на месте ли клад, и для этого не нужно было лазить наверх.
Все это мы сотворили на одном дыхании. Даже правильнее будет сказать, на вдохновении. Потом отгребли подальше отбитую штукатурку, и тщательно размазали побелку равномерно по полу так, чтобы нельзя было сказать, что к какой-то одной печке подходили позже или чаще, чем ко всем другим.
Совершив все эти подвиги, мы осторожно изникли из корпуса, по-индейски бесшумно закрыли за собой оторванные доски окна и смылись. Нам хотелось петь и ходить на голове. Степан не возражал поделить прибыль поровну — значит, он сможет купить себе мотоцикл (он фанат), я же давно хотел приличный комп. А тут классно выходит — ни у кого денег не просить. Конечно, еще будет морока с продажей, но все-таки продать что-то, что у тебя уже имеется, намного проще, чем продавать то, чего у тебя нет и не предвидится.
Так что до города мы долетели на крыльях. В следующий же выходной следовало уговорить отца Степановой девушки съездить с нами на его машине, забрать клад. А там… там посмотрим. Самый тщательный план может провалиться.
Да, чуть не забыл — в корпусе мы и нашли вот эту тетрадку. Валялась на полу, так что совесть не мучила, когда брал. На ее обложке я для памяти зарисовал корпус, дорогу, окно, в которое мы влезали. И самую первую запись — от 22 апреля — сделал именно тогда, когда сидели в домике и ждали, чтобы дождь чуть-чуть перестал. Ну и взял с собой в город. А потом, уже дома, как выдалось время, решил и записать всю историю — мало ли, для чего пригодится. Ну вот, дописал наконец. Аж рука болит.
Черт дернул меня за язык — "самый тщательный план может провалиться". Кто ж знал, что Степан с Иркой поссорятся в самый неподходящий момент. И пока они не помирились, Иркиного отца нечего было думать просить. А потом как-то незаметно сессия подкралась. И началось! Ну не рассказывать же, что такое сессия. Вот, а потом я вчера (Приписка на полях "12 мая") туда на велосипеде метнулся — меня чуть кондратий не хватил — лагерь открывается, строители с вагончиками, ломами, малярными валиками, прорабы и начальники с бумажками суетятся — в общем, был я на стройке на практике. Не буду врать, что знаю эту кухню насквозь, но кой-какие признаки читать умею. А по признакам тем и выходит: аврал! Вот-вот сдают в эксплуатацию. Ну и как теперь мне вынимать захоронку? Да и откроют лагеря, это же детишек напустят. Они же не то, что мы — они в это поддувало и сами пролезут, и каждую дырку не поленятся проверить. Не придумаю, что делать.
Перечитал дневник — так забавно тон рассказа меняется. Я все книги когда читаю, как будто слышу голос, которым эту книгу вслух проговаривают. У некоторых книг такой глубокий бас, прямо видишь зрелого рассудительного мужчину, который про свою жизнь излагает. У некоторых — обычный голос молодого парня моих примерно лет плюс-минус год-два. Ну и другие голоса тоже есть. Ну вот, а в дневнике голос так меняется прямо на глазах. Забавно.
Ладно, раз уж получилось, что дневник посвящен этой нашей реликвии, так о делах и станем писать. В общем, еще перед сессией кинулся я в гороно — у матери там подруга — хочу, мол, летом в лагере подработать. Да не в каком хошь, а именно вот в этом… ага, вот на развилке Речицкого шоссе… А сам и названия не знаю. А причина — ну, уже и сам не помню, что сказал. Только гороно не сильно и возражало — откуда ж мне тогда было знать, что в воспитатели мужчину не очень-то загонишь. Деньги маленькие, а работа нервная, вот. А главное, все время сидишь да боишься, не случилось бы чего. А мне говорят, воспитателей всех набрали, физруком пойдешь? А я бы и дворником пошел, но согласился без видимой радости, чтобы в глаза не бросалось.
Ну, а как первый раз назвали меня детишки по имени-отчеству, так я аж весь передернулся — до того непривычно. Ну вот, и живу я теперь в домике, в двух шагах от того клада, а взять не придумаю как. Уже и Степан беспокоится, и сам сижу на иголках — вдруг кто найдет? Нам и так повезло просто фантастически — корпус с печками не стали открывать, и даже ремонтировать его не пробовали, обошлись другими. Наш как стоял заколоченным, так и стоит. А как вспомню, что боялся — найдут строители — то чуть сессию не завалил с перепугу. Да и Степка переживал. Но обошлось. И что нам стоило на чердаке спрятать? Даже в жилых корпусах не очень-то лазят на чердак. Тогда не подумали — теперь мучаемся. И еще. Чем дальше думаю, тем меньше мне его хочется продавать. В музей выставить, и пусть табличка: нашли такие-то там-то и там-то. А можно и без таблички — я не гордый. И пусть Степка сколько хочет говорит, что я дурень и наивный идеалист. А его половину я ему выплачу когда-нибудь.
Нет, ну не могла же Любочка догадаться! Не бывает так. Совпадение. Мистика. Паршивый беларуский романтизм. Подожду…
Дождался. Вчера заметил, детишки чего-то возле корпуса роятся. Надо срочно приду…"
Максим вздрогнул от легкого поскребывания в дверь, потряс одурелой головой. Все части головоломки сложились, ну почти все… он знал!
— Макс, это ты? — позвал Данила неуверенно.
— Я, — хриплым голосом подтвердил Максим.
— Докажи.