Не отличаясь силой среди остальных низших богов, Гхдор внушал первобытный ужас в своей Сфере. Он проводил много времени на созданных им землях, возвёл для себя храм-дворец, построенный на костях, и облюбовал его, как свой собственный дом на границе миров − Цитадели. Жертвоприношения, дары, женщины — он с удовольствием принимал почести от народа, окрашивая кровью земли свои. Но было у него четыре любимицы. Их он сделал наложницами при своём храме, и вскоре стены его заполнились детским плачем.
Время течёт для богов иначе, чем для людей. В следующий свой визит бог узрел пять молодых девушек и юношей: три дочери встретили его у ворот храма, склонив головы, с подношениями в протянутых руках, и два сына встали позади них, смело смотря на отца. Его черты сквозили в их лицах, его смелость была во взгляде их, и Гхдор озлобился. Один хотел он властвовать в тёмных землях, один хотел внушать ужас и трепет, не считаясь с подобными себе.
− Отец мой, − сказала одна из дочерей, поднимая глаза, и словно громом поразило Гхдора в самое сердце: его сила говорила в ней, его тьмой сверкали глаза её, в её руках по венам темными змеями струилась его божественная сила. Одним взглядом черноволосая девушка заставила отцовское сердце забиться от страха впервые за долгие века. И разъярило это Гхдора. Завопил он в небеса, затянутые непроглядными тучами, взмахнул рукой своей, выпуская на волю тени из своей груди, и обрушилась на девушку кара божественная. Осветила белая луна тело, растерзанное тенями, осветила кровь, кою вбирала в себя сырая земля. И осветила страшное лицо бога-отца.
Не будет ему равного в его владениях. Ни порожденного им, ни явившегося из других земель.
Убежали другие отпрыски его к матерям, но не было дела ему до их жизней, лишь в одной пробудилась сила божественная. Изгнал он мать её из храма своего, озлобившись.
Только вот не мыслил бог, как жестоко материнское сердце, потерявшее дитя своё. Нет в нём места для прощения, нет в нём сострадания и милости, как нет больше места для своего создателя, бога Теней.
Прокралась безутешная женщина в храм божественный в сумраке, пробралась в покои наложниц обманом и шептала настойчиво в ночи и до рассвета, убеждала в правоте своей, злобу затаив. Нет места больше детям их в храме Гхдора, смерть неминуемая каждое чадо божественное ждет, как ждало и её дочь единственную. Каждого участь подобная настигнет.
И испугались женщины за детей своих, прижали к груди да слезами обливались. И тогда сплотились они против старого бога, грех замыслив.
Угощали наложницы бога своего следующей ночью, поили сон−травой, а когда пришёл черед одной из них скрасить ночь Гхдора — вонзила она кинжал в грудь его. Не убило это бога, да только так удивлён он был дерзостью, что не затянул раны тут же, а обезглавил женщину свою белыми острыми нитями, высвобожденными из теней его. И другие наложницы накинулись на него сзади, за дверью затаившись с кинжалами, испещрили тело его кровавыми ранами, пока чувств не лишился Гхдор, отравой опоённый. И разделили тело его женщины на части в покоях его, на красных простынях, слезами обливаясь. И оставили его там, чтобы вернуться с новой луной. Да только одна наложница знала, что не погубит это бога древнего. И больше всех боялась, ведь матерью сразу двум детям была она. Прокралась она к чадам своим и поцеловала в лоб, пряча руки окровавленные, завязала платки шелковые на глазах их и повела в покои отцовские.
− Ешьте, дети мои, − шептала женщина, близнецов своих по обе стороны от постели бога усадив. — Ешьте и впитайте в себя силу тёмную, коей сестра ваша была одарена да поплатилась.
Только так уберечь она сына и дочь могла, только так могла даровать им жизнь. Родились они не сильными, как отец их, а ничтожными, как смертная мать.
− Ешь, Кассидора. Ешь, Галдор.
И ели дети, слезами обливаясь от страха и отвращения. Забивалась кровь под ногти на руках дрожащих, застревала плоть в зубах, а магия отца расцветала в их телах, тенями пронзая сердца. Набивались желудки внутренностями, а мать всё стояла над детьми своими и не отпускала, пока постель божественная не опустела.
Но не исчез гнев родителя бесследно, не растворилась его жизнь божественная в ночи под светом луны, наполнившейся кровью своего создателя. Алым озарила она земли бога Теней, его убийц и детей, пожравших его плоть и забравших силу.
Лишились рассудка брат и сестра, ярость родителя поглотила их разум, растеклась по телу, как жидкий огонь, заставила повиноваться своей воле и изничтожить всех предавших бога. Испепелили они силою своего отца его женщин, растерзали тенями и белыми нитями, убили мать свою, раскрывшую руки для последнего объятия, да сожгли храм−дворец божественный.
Остались близнецы вдвоём, и вражда встала между ними. Магия отца была под их кожей, текла по их венам, вместе с кровью, и желала воссоединиться вновь в единой плоти. Сильна была тяга магии, но близнецы опротивели друг другу, каждый из них винил другого в убийстве матери. И стали враждовать они, невзирая на позывы плоти греховной и магии.
Кассидора нашла сестру свою старшую да рассказала, как брат убил матерей их, силой бога тёмного ослепленный. Велела собрать людей с их земель да пойти войною на брата её родного, дабы умертвить его. Только вот Галдор избрал другой путь: теплилась в его почерневшем сердце еще любовь к сёстрам да брату, нашел он последнего, забрал народ, просивший защиты и спасения от войны кровопролитной, да отбыл на остров, что виделся из окон храма−дворца отца их.
Обосновался там Галдор со своим племенем, а сестра его всё злобу таила, потопив в чёрных густых морях землю и путь назад для всех отрекшихся от неё. Отныне земли брата называла она островом Обреченных да убивала любого, кто придёт с них обратно, не щадя ни стариков, ни детей, ни женщин.
− Болезнь поглотила их плоть и разум, − говорила она сестре, смотря вдаль на земли чужие. — Больше нет у нас братьев.
И тягой болезненной терзала её тело магия, рвущаяся к другой своей половине. Смотрела девушка на остров враждебный, в одиночестве оставаясь, и плакала, как плакала внутри её сила, магия у отца отнятая.
− Дух матерей во мне, дух сестры во мне, и всех, кого коснулась кара отца моего немилосердного, − говорила Кассидора сестре и народу своему, боль утраты заглушая. — Он убил их, братом моим вооружившись, но я слышу шепот матерей наших, а щеки мои омывают их слёзы. Голос их звенит в моей голове. Их души во мне, поют и радуются они, что живы вы. Я — и есть Мать. И приму всех вас в свои объятия, защищу от горестей и печали.
Кассидора поднимала руки, смотря на детей своих подданных, их любовью окруженная. И не было в сердце её места для Обреченных. Лишь тень её до самой смерти тянулась к брату отвергнутому, а с острова возносились в небеса белые божественные нити, плачущие по Кассидоре.