"К чему блокнот? - подумал довольный реакцией товарища, - и к чему эти вымученные аспирантки, эти несчастные комнатные пальмы. "Настоящие женщины не поедут за нами..." - вспомнил он строку одного поэта, с которым познакомился сразу после войны. - Врешь... Настоящие поедут. Вот эти комнатные - те в Москве останутся, - бурчал, набирая прежний номер, который пятью минутами раньше не отзывался.
- Поедут, - повторил, хотя никуда ехать не собирался, а всего лишь хотел написать книгу об агенте III-го отделения. - И плевать я хотел на Фрейда. Блокнот просто оставил по рассеянности.
Ему все еще было жаль импортной под кожу тетради, но аспирантку в эту минуту он действительно презирал.
- У аппарата, - ответил женский голос.
- Хабибулину.
- Сейчас, минуточку...
"И Фрейд ни при чем... Не подсознательное, а ясное и четкое сознание. Ведь не звонил же Зарке вчера, когда брала домой ребенка", - рассуждал Игорь Александрович, забывая, что вчера он замерзал в Докучаевом переулке.
- Зарема? Как ты сегодня? - весело забубнил в трубку, услышав ее короткое "аллё". - Занят, занят вчера был. В журнале горы работы. Я сегодня могу. Верстки нет. Да, да. Сейчас могу. В районе часа буду. Целую, крикнул и бросил трубку.
Жизнь все еще была прекрасна. Он изведал силу презренья. Его ждет женщина, а завтра с утра - работа. Застегивая на ходу пальто, Игорь Александрович пересек внутренний дворик, повернул на улицу Калинина и купил в гастрономе Военторга большую, 0,75, бутылку нелюбимого им портвейна "777" и большой плоский торт "Сюрприз". Бутылка, от которой завтра будет болеть голова, никак не лезла в карман пальто. Торт тоже было неудобно нести, и, подходя к стоянке такси за магазином, Бороздыка уже не испытывал высокой восторженности и снова злился на избалованную аспирантку.
4
Вернувшись из столовой и обнаружив рядом с томиками Теккерея черный под кожу блокнот, Инга покорно села на свое место и стала ждать возвращения Игоря Александровича.
- Ему же хуже, - вздохнула. - Пусть с доцентом разбирается. - Вот завел волынку! Сам ничего не умеет и другим работать не дает. Ну, я барышня. Ну, фикус комнатный. Ну и что?.. У меня были какие-то мысли о Теккерее. Я просто человек и даже мои самые простые мысли должны быть интересны. Вон вчера офицер писал: "Пусть каждый скажет себе, где он свободен, а где зависим, в чем его свобода, а в чем - скованность, причем пусть будет откровенен всюду - в большом и в ничтожном, - и, честное слово, эти анкетные признания будут интересней самого великого романа".
"Там как-то по-другому сказано, - подумала она. - Не стихи. Сразу не запомнишь", - попробовала оправдаться.
- Офицер - молодец. Но и мне тоже что-то хотелось сказать о Теккерее, да и не только о Теккерее, а вообще обо всем, - о нашем времени и о нашей несвободе. Теккерей не так уж и верил в порядочность, то есть в извечную порядочность. Тощий Доббин - это так... слабая тень диккенсовских чудаков. Люди часто порядочны, когда им это выгодно, когда порядочными быть легче, чем подлецами. Алеша Сеничкин благороден, чист и ангел, почти как его тезка у Достоевского, а накричал вчера на кузена и впал в истерику и сплошное безобразие. Марксизм поднял как щит, будто нельзя обойтись одной логикой, без цитат. Ну, хорошо... Пусть брат чудак и неуч. Но бескорыстье надо уважать. Пусть брат чурбан, - Инга вспомнила некрасивое топорно сработанное лицо лейтенанта, - а ты красив и тонок. Тогда тем более зачем кричать?
- У меня тоже были мысли о Теккерее. Пусть не главные, но были. Я его взяла не потому, что остальных викторианцев разобрали. Я знала и знаю, что не было в прозе живее женщины, чем Ребекка Шарп. Это абсолютно точно. Хотя бы потому, что я не хотела бы с ней, живой, встретиться на улице или в гостях. Как, например, вчера, - улыбнулась Инга и тут увидела подходившего к ее столу Алексея Васильевича. Он все так же был строен, тонок и изящен, хотя под его серым в мелкую клетку пиджаком был надет пуловер.
- Успешно? - спросил он довольно громко, присаживаясь на еще не занятый стул Бороздыки. Злая старуха, три часа назад шикнувшая на Ингу и Игоря Александровича, на этот раз, оторвавшись от книги, ничего не сказала.
- Средне, - ответила Инга и стала складывать в папку полуисписанные листы и блокнот Игоря Александровича. "Вечером, - решила, - отдам ему вместе с рефератом."
- У меня тоже сегодня не клеится, - вздохнул доцент, намекая, что вчерашней встречей жены и аспирантки он совершенно выбит из колеи - и это само по себе неприятное происшествие в то же время сближает его и Ингу.
Аспирантка это поняла. Но сегодня ей не хотелось, чтобы он считал, будто у них сходные эмоции и они понимают друг друга с полуслова.
- Мне сказали, что я бездарна, - сказала идя рядом с Алексеем Васильевичем по ковровой дорожке. Она несла папку, доцент - томики Теккерея.
- Это кто, мой брутальный брат так отличается? - спросил Сеничкин, открывая перед Ингой дверь.
- Нет. Ваш брат вполне мил. Зря на него напустились. Человек надеялся на реферат. Это для него ведь больше, чем аспирантура. Это же для него свобода. Избавление от муштры.
- Шутите. Какая там муштра. Он бездельничает больше нас с вами. Да и потом он сам туда полез. Бросьте, Инга. У мальчика не хватило нервов, а по всей вероятности, и сил. Вот он и остался в своей казарме. Экспонат ничего... Но, поверьте, никакого характера и воли.
- Все равно вы безжалостный родственник.
- Нет, не насовсем, - улыбнулась девушке на выдаче. - Я еще вернусь. Вам куда? - спросила Сеничкина, когда они спустились в гардероб.
- Я за вами зашел, - пожал плечами Алексей Васильевич. Улыбка не покидала его тонкого, твердого и красивого лица. Он не хотел обижаться и принимал легкое Ингино раздражение как само собой разумеющееся последствие вчерашней встречи с Марьяной. Сейчас они покинут библиотеку, оседлают где-нибудь в тихом кафе столик и все уладится.
- Мне надо в Кремль!
- Ого! - поддакнул доцент. Он считал, что это шутка, но поскольку смысл шутки был ему неясен, он заслонялся все той же снисходительной улыбкой. - Долго пробудете?
- Зависит не от меня.
- Ну, я все равно подожду, - сказал Сеничкин, принимая ее пальто от гардеробщика.
Солнце на минуту пробилось сквозь быстрые кучевые облака и на внутреннем дворике библиотеки стало веселей и просторней. Инга, едва сдерживая смех, взглянула на взявшего ее под руку доцента. Доцент и выглянувшее солнце как бы подталкивали к этой распроклятой Кутафьей башне. Собственно, ей надо было не в самую башню, а в пристройку.
- Может, мне пойти с вами? - предложил доцент, когда они пересекли Моховую улицу и подошли к Кремлю.
- Но вас ведь не просили. - Она чувствовала, что доценту тоже не по себе, будто они идут не в Кремль, а в другое учреждение на совсем другой площади. - Спуститесь в сквер. Я постараюсь не задерживаться.
Она поднялась на несколько ступенек и открыла дверь. Это было типичное бюро пропусков с окошечком, с сержантом внутренних войск и стоящим вдоль стены рядом откидных, как в кинотеатре, стульев. На одном из них сидел странный человек в тулупчике, не то пьяный, не то душевнобольной.
- Тогда к Вячеславу Михайловичу, - ныл человек.
- Товарища Молотова тоже нет, - равнодушно ответил сержант. - Иди, отец.
- Ну, тогда... к этому... ну, к Микояну Анастасию Иванычу.
- Нету, нету. Все заняты, - повторил сержант. - В окошечко, девушка, кивнул Инге, когда она достала из папки запечатанный конверт.
- Спасибо, - робко ответила аспирантка, удивляясь здешней вежливости.
- Вот, пожалуйста, - протянула в окошечко курчевское послание.
- Хорошо, передадим, - сказал сидевший за столом ниже окошечка другой сержант. - Что-нибудь еще?
- Нет. Я не знаю, - смутилась Инга.
- Передадим, не волнуйтесь. Всего хорошего.
- Спасибо, - тупо повторила Инга и повернулась к двери.
- Тогда к товарищу Первухину... С Первухиным собственноручно знаком, не унимался душевнобольной, не припоминая имени-отчества новоявленного государственного деятеля.
"Бедный", - подумала Инга, но на просителя не обернулась и с чувством непойманной птицы выпорхнула из этой кирпичной пристройки.
Доцент стоял в сквере, на предпоследней ступеньке лестницы. С Манежной улицы была видна только его голова в большой шикарной шапке. Инга спустилась в сквер.
- Не приняли?
- Нет. Все в порядке.