Хитрая, зоркая Марьяна давно догадалась, что у Кларки с лейтенантом не клеится и, уже не опасаясь, что переводчица умыкнет драгоценного Алешку, начала шутливо задирать Курчева, приставать к нему на пляже и обниматься с ним в менее многолюдных и освещенных местах. Это было вполне несерьезно и делалось лишь для расшевеления приунывшего мужа.
Но лейтенант обычно держал себя в рамках, да и Сеничкин нисколько не ревновал свою Марьяну. Лейтенант держал себя в рамках, но кое-чего это ему стоило. Марьяна нравилась куда больше переводчицы. Она была красивей (это бы и слепой разглядел). Кожа у нее была чистая, да и характер, несмотря на хваткость и хитрость, легкий. Наверно, она спала с мужчинами весело и без трагедий.
Марьяна нравилась Курчеву, но она была женой двоюродного брата и он мысли о ней глушил, однако понимал, что в несуразицах с переводчицей, хотя и косвенно, но виновата и привлекательная невестка.
Словом, Курчев с Кларой Викторовной кое-как дотянули отпуск и с облегчением расстались. Она вернулась еще на четыре месяца в ГДР, а он в полк.
В Германии работы на объекте уже свернули и преобладало чемоданное умонастроение. Многие понимали, что жизнь на родине, несмотря на окончание ностальгии, будет куда бедней и неуютней, и гуляли на чужбине из последних сил. Клара Викторовна, которая не так уж и любила, как она выражалась, "клюкнуть", поддалась общему загулу и, понятно спьяну, сошлась (вернее, просто дала себя увести на ночь) с одним военным инженером, в котором тут же разочаровалась. Затем в другой подвыпившей компании к ней пристал ее непосредственный начальник, который раньше с ней заигрывал весьма тактично и скромно. На этот раз Клара Викторовна не кобенилась и повела начальника к себе. Но "праздника тела" тоже не получилось. Может быть, его вообще не бывало. О нем насочиняли западные писатели, а потом стали попугайничать всякие гулящие личности, вроде прокурорши Марьяны.
- Ты пей меньше, а то у тебя глаза вылазить начали, - сказала Кларе Викторовне соседка по коттеджу, геодезистка.
- Веки красные. Очки менять надо, - вздохнула, глядя в зеркало, переводчица. - Минус восемь уже не годятся...
- Это базедка, - безапелляционно фыркнула геодезистка.
"Всегда обрадует", - рассердилась переводчица, но вслух сказала:
- От базедовой болезни глаза не краснеют.
- Кто спорит? Краснеют от выпивки, а вылезают от базедки. В госпиталь сбегай, подруга.
И дня через два, не ожидая и не надеясь, что Кларка пойдет к врачу, сама привела к ней своего ухажера из соседнего немецкого городка: там стоял военный госпиталь. Ухажер намял Кларе Викторовне шею и сказал, что прощупаться прощупывается, но точно он ручаться не может. Все-таки он хирург, а не эндокринолог. Надо ехать в Берлин.
Но Клара Викторовна, не желая посвящать окружающих в свои недуги, не пожалела дефицитных марок и пошла к местному немецкому врачу. Он был строг и сух. По-видимому, не любил русских. Но, снизойдя к ее прекрасному немецкому выговору, постепенно разговорился и объявил, что так оно и есть базедова болезнь во всей форме. Зря она ездила в августе на этот раскаленный юг; теперь лечить уже поздно - надо резать.
- Вырежут - все будет в идеальном виде. Вздохнете легко и увидите счастье или, как у вас говорят...
- Небо в алмазах, - подсказала, переведя на немецкий, Клара Викторовна.
- Вот, вот...
Но не слишком надеясь на небо, точнее, надеясь и боясь потерять эту надежду, Клара Викторовна протянула с операцией до самого отъезда, продолжала тянуть и в Москве. Вчерашнее появление Кости Ращупкина и сногсшибательный компромат на закадычную подругу несколько растормошили переводчицу и развлекли в ее унылом ничегонеделанье.
11
Выскочив в тот злополучный День Пехоты из надышанного водочным перегаром такси, Клара Викторовна влетела в свою квартиру и, не снимая шубки, набрала Марьянин телефон.
- Ну, надо, очень надо, - лукаво и необычно для себя весело запищала в трубку.
У Марьяны, видно, кто-то был и разговаривала она неохотно.
- Как хочешь, - уже начинала обижаться переводчица. - Но у меня потрясающие о тебе новостишки.
- Тогда давай завтра, - шепотом сказала Марьяна.
- Завтра я хотела наконец добраться до льда, - обидчиво, будто говорила с мужчиной, протянула Клара Викторовна. - После операции не покатаешься.
- Не ной. Это же не мениск, - сказала Марьяна. - Катайся на здоровье. Я к тебе подскачу.
- С коньками?
- Если к Бутыркам подвезешь.
И вот они сидели в ресторане, у которого должны были встретиться еще час назад. Потрясающие новости никакого эффекта на Марьяну не произвели.
- Ну и что? - скривилась она. - Думаешь, велика радость?
- Он импозантен, - пыталась защитить Ращупкина подруга.
- Слизняк, - небрежно отмахнулась Марьяна.
Ожидая бифштекса с луком, они пили сладкое вино. Сухое уже кончилось, а от коньяка Марьяна отказалась. Она привыкла платить за себя, а денег у нее было всего двадцать пять рублей.
- Не знаю... Может, я зла и несправедлива. Сегодня опять собачье дело. Изнасилование. Жилищный кризис. Людям негде по-человечески перетрахаться. Демобилизованный солдат, набравшись, полез, представляешь к стрелочнице. Тетке 48 лет. Сидела на путях в ватнике и платке, как кулема. Начала орать, так он ее ломом... Парню - 23 года, а теперь вышкой пахнет. Особенно, если пустят показательным...
- Ужас, - вздохнула переводчица, не зная уж как теперь вернуться к разговору о Ращупкине.
Но, догадываясь о желании подруги, Марьяна, закурив длинную болгарскую сигарету, сама сказала:
- Боюсь, этот подполковник тоже меня когда-нибудь пришьет. Плохо их обуздывают в Вооруженных Силах. Сам министр, говорят, большой селадон.
- Он старый, седенький, - улыбнулась переводчица, вспоминая маршала Булганина. - Хотя моськой - ничего.
- И Ращупкин рылом вышел, - скривилась Марьяна. - Вообще-то я зря... Он парень что надо. Только устала я от всего, от него и от... В общем, от всех.
Переводчица замерла, ожидая исповеди, и Марьяна, помедлив и раздув начавшую гаснуть сигарету, стала говорить мягко и без раздражения, что с ней случалось теперь не так уж часто.
- Ах, Кларка, не у тебя одной шиворот-наперед и еще раз навыворот. Чёрта лысого меня потянуло на этот говенный юрфак. И денег тут - на три дня после получки, и работа - одно дерьмо и чужие слезы. Война была - не рассуждали. Четыре года - и в дамках. После войны, мол, преступлений будет навалом. Дело перспективное, расти сможешь. Насчет преступлений - не обманули, а все равно лучше б куда-нибудь в другое место пошла.
- Но ведь растешь!.. - уже жалела подругу сердобольная переводчица.
- Хм... Расту?!. Вон Борька, лейтенант без училища - и то на полторы сотни больше гребет. Что ж мне - взятки брать?
- Бери, - улыбнулась Клара Викторовна, впервые подумав, берут ли взятки в прокуратуре.
- После тебя, - отмахнулась Марьяна. - Свекровь, жеребячье племя, больше половины отбирает. Свекор пятнадцать тысяч, не считая пайка, приносит и все равно с меня и Лешки эта поповна за жратву и домработу вычитает. Кого-нибудь пригласишь, разговорами закармливай. Чаю - и то для гостей не выпросишь. Вчера Лешкина новая пассия прибыла. Я ее из читалки сама за руку привела. Наврала, мол, Алешка зовет. Так даже накормить нечем было. Представляешь, такая, новый тип. Одета - не то, что мы с тобой расфуфыр! а так, скромно, ничего лишнего. В общем, не простой орешек. Скромняга. Алешка ее закадрил на Новый год у Крапивникова.
- Та ягода?..
- Эта... - рассердилась Марьяна. - Я тоже, по-твоему, того поля?..
Когда-то они обе прошли через крапивниковский дом, причем Марьяна ненадолго там зацепилась.
- Прости, - сказала переводчица. - Я не хотела... Честное слово, я даже забыла...
- Я тоже, - усмехнулась Марьяна. - Так вот, она не такая. С ней Жорочка даже расписался. Только - увы и ах - загс - не психолечебница и Жорочку не вылечил. И через месяца три или четыре показал ей наш красавчик от ворот на запад...