Майор Пеликанов, который тоже заинтересовался семейным положением Героя, хитровато подмигнул Курчеву: мол, вдова в порядке, а? - и достал из папок, лежащих стопкой на столе, курчевское личное дело в розоватом картонном переплете.
- Так. Борис Кузьмич, - протянул он. На внутренней стороне картона Курчев увидел высунувшееся из белого бумажного кармашка свое фото, размером 9х12. Тесный казенный китель, в котором фотографировались по очереди курсанты всех четырех взводов, вкупе с четырехмесячными усами и еще довольно густой прической отдавали чем-то прошловековым, гусарским. Курчев, который в жизни никогда не был хорош, а сейчас менее всего походил на армейского ухаря, поневоле залюбовался фотографией. Майор, поймав его взгляд, затолкнул снимок в кармашек.
- Показуха, а? - подмигнул, как бы намекая, что между сидящим у стола лейтенантом и фотоснимком нет ничего общего. После обеда майор несколько подобрел.
"Может, вроде меня, к какой-нибудь знакомой сбегал", - подумал Борис.
- Чего опоздал? У бабы был? - словно подслушал лейтенанта, спросил рыжий майор.
- Ага. - Курчев продолжал улыбаться.
- Вот еще потаскун на мою голову, - пробурчал майор и начал негромко читать личное дело техника-лейтенанта Курчева Бориса Кузьмича. Вопросов в анкете было много, и вопросы были длинные, зато ответы удивительно немногословны. Только пункт "образование" привлек майора.
- Да, не соответствует. На гражданке вы - академик, а у нас - курям на смех.
- Так точно.
- Не участвовал, не находился, не привлекался, не имею, не имею, не имею, - медленно читал майор выведенные четкой тушью ответы. - Холост, наконец, дошел он до семейного положения, - а пишете - женат.
- Никак нет, - усмехнулся Борис. - Собираюсь только.
- Или ошибся? - пролистнул майор дело. К задней обложке было подколото тонкой скрепкой курчевское письмо в Совет министров.
- Вот, - майор отцепил два листа послания, и Курчев пожалел, что не нацепил в коридоре очков. На первой странице наискось уверенно была определена толстым синим карандашом его судьба, а как определена, он по близорукости прочесть не мог.
- Сиди, сиди. Это не для тебя, - заметив потуги лейтенанта, облизнулся майор и положил страницу текстом вниз. - Да, не женат, - проглядел он вторую. - Собираешься. У нее был?
- Ага, - соврал Борис.
- А чего, чудак, с образованными связываешься? Образование, лейтенант, еще не вещь. Это вон у Затирухина с академиями носятся. Технических набрали и нос дерут, - хмуро пробурчал рыжий Пеликанов, и Курчев понял, что у самого майора с образованием туго и (что для Курчева было куда важней) тут, на набережной, их армию не любят, завидуют ее особому положению, слегка боятся и всегда будут готовы безнаказанно насолить ее командованию.
- Образование - хрен без палочки, - повторил майор, и Курчев тут же согласился:
- Я им и говорю, а они держат... У меня курсы всего, а техника там... сами знаете, - невинным взглядом поглядел на Поликанова, понимая, что тот "овощехранилища" даже во сне не видел.
- Слышал, знаю, - отмахнулся майор. - Показуха одна. Показуха и сплошь разгильдяи. Вон, вроде тебя, - он провел себе по гладко выбритой щеке. Или его раздражала небритость Курчева или у него плохо росла борода.
- Предложено с вами разобраться, - сказал майор. - Предложено, повторил, и у Курчева сжалось сердце от тоски и унижения.
Этот щуплый, рыжий, ничтожный армейский чиновник лениво проглядит разные байки в тонком военном журнале, попробует решить кроссворд, зевнет и, как ему на душу ляжет, так и напишет в докладной: отпустить или оставить. И все. Будь ты разгениальный, или раздерьмовый, будь ты злой или добрый, холостой или женатый, русский или татарин, молодой или старый - все одно. Как этому рыжему и щуплому покажется, так и будет. Жаловаться некуда, писать некуда. Год назад был Сталин. Был Сталин и как Сталин хотел, так оно и было. Сталин менял, кого вздумается, переставлял, сажал, пускал в расход, возвращал из лагерей, снова сажал, выселял целые республики - все было правильно, потому что это делал Сталин. Никто не кочевряжился. Все соглашались и даже аплодировали. И вот год, как Сталина нет. Стали армию распускать. Налог селу наполовину скостили. В Корее замирились. Все вроде идет не хуже, чем при вожде. Даже бумаги втрое быстрей ходят. А сидят вместо Сталина такие вот щуплые и рыжие.
"Напоить его, что ли? - раздумывал Борис, глядя на майора. - А как? Гришка бы придумал. А я - тюфяк..." и от чувства собственной никчемности, бессилия и зависимости от этого плюгавенького человечка лейтенант вместо того, чтобы заискивать, злобно и затравленно глядел на майора.
- Ну, и разобрались? - пустил вопрос, как сигаретный дымок, сквозь сжатые челюсти.
- Разберемся. Не ершись. У меня все. Можете быть свободны.
Курчев поднялся, понимая, что дела его швах. Но потому, что терять уже было нечего, он вложил в голос и в скривившееся лицо сколько возможно было презрения и брякнул:
- А подполковнику Затирухину, что передать, товарищ майор? Товарищ подполковник просил его в курсе держать, потому что, если не уволите, обещал меня со света сжить.
- Можешь послать своего Затирухина, - усмехнулся майор, и лицо у Курчева мгновенно просияло. - Если спросит, скажи - без него решат. А ты позванивай. Почта пока еще до вас дойдет. А я тебе по проводу скажу, подписано уже или нет. Бывай. Счастливо, - привстал майор и протянул руку не помнившему себя от счастья лейтенанту.
26
Ожидая Курчева и добродушно поругивая армейское начальство, которое для каких-то своих глупостей задерживало технического лейтенанта, Клара Викторовна убралась в комнате, приоделась, надушилась, накрасила губы и устроилась в кресле. Настроение у нее было совсем вокзальное, будто сейчас подойдет счастливый поезд и она полетит на нем, полетит невесть куда, да и неважно куда, а просто ей будет очень и очень хорошо.
Курчев не звонил, но Клара Викторовна сидела в кресле чинно и строго, словно была не в своей комнатенке, а в огромном зале ожидания и на нее глядели тысячи мужских и женских глаз и пытались догадаться, кто она такая, куда едет и кого ждет. А она сидела в кресле (собственно, это было собранное кресло-кровать) нарядная и таинственная, равнодушная к любопытным взглядам бесчисленных мужчин и пронзительно-завистливым и оценивающим взглядам женщин.
Она сняла с полки томик Томаса Манна (не будешь же при всех на вокзале читать арабские сказки).
Это были "Признания авантюриста Феликса Круля", самый легкий из манновских романов, единственный, который она одолела до конца. Кстати, конца до сих пор не дописано, хотя, кажется, старичку скоро восемьдесят. Сегодня эта книга наиболее соответствовала ее игривому настроению.
Молоденький лифтер уже стучался в номер жены фабриканта унитазов, назревал самый волнующий эпизод романа, и как раз, отвечая состоянию Клары Викторовны, в коридоре весело прозвенел звонок.
Переводчица медленно и спокойно, словно она в самом деле находилась в зале огромного вокзала, положила раскрытый томик Манна страницей вниз на подлокотник кресла-кровати и вышла деловой походкой на высоких каблуках в коридор.
Ходят женщины разные,
Как изящны их талии...
- все-таки не выдержала она роли и пропела, возясь с английским замком.
- Это я, - сказала Марьяна. - Извини. Пятиалтынного не было. Мне в петлю лезть, если выгонишь...
В руке у нее был клетчатый чемодан.
- Что? - округлив подведенные глаза, уставилась на подругу хозяйка.
"Ох, некстати, - подумала про себя. - Не надо им тут встречаться. Наговорила я про Борьку всякого, а он все-таки ничего... Нет, не надо сегодня никого третьего..."
- Снимай свою белку, - сказала Марьяне, стараясь не выказывать огорчения. - Смотри, вполне носится, - погладила буро-сероватый мех.
- Скорей я сношусь. Бр-рр, холодно, - съежилась Марьяна, входя в комнату и валясь в кресло. Томик Манна, загибая страницы, мягко упал на пол.
- Извини. Что это? Ни бельмеса я по-гитлеровски. А, про официанта? Помню. Распаляет.
- Брось, - улыбнулась Клара Викторовна. - Что у тебя такое?
- От Алешки ушла. Да, да. Ушла и ушла. У тебя поживу недельку. Это ведь раздвигается? - хлопнула по креслу.
- А через неделю вернешься? - Клара Викторовна пыталась придать разговору шутливый тон.
- Не волнуйся. В неделю что-нибудь себе приищу. Осенью в аспирантуру пойду. Если в Университет, общежитие дадут. Или Сеничкины расщедрятся, чего-нибудь выделят. Все-таки я прописана.
- Клюкнуть хочешь? - спросила переводчица. Она все еще надеялась, что подруга отогреется и уйдет. Уже пора было бы возвращаться техническому лейтенанту.