- Господи, помилуй!
В голосе Григория Ивановича послышался ужас. Он положил ладонь на грудь. Стас вспомнил, что у Григория Ивановича было больное сердце, из-за чего он тогда и приходил к его отцу-кардиохирургу, хотел остановиться, но уже не мог удержать себя.
- Тогда я даже подражать вам сразу начал. И вообще с тех пор к власти стремлюсь. И не только к ней. Потом здесь, на вашем месте сидел дядя Андрей. Он сказал, что жить надо только для удовольствий, для чего, собственно, и дана нам жизнь. Затем я посмотрел, как живет отец Ника – Игорь Игоревич и понял, что подражать нужно и ему… Вот так мало-помалу я и пришел к своей идее глобального вируса! А чего мелочиться?
Стас посмотрел на Григория Ивановича и осекся, увидев его глаза. Они были наполнены болью и сожалением.
- Ну и намешали мы, взрослые, каши в твоей голове… - сокрушенно покачал головой гость и тихо сказал: - Ты вот что… Ты прости меня и постарайся забыть тот наш разговор. Поверь, я теперь думаю совершенно иначе!
Стас растерялся.
Первый раз перед ним всерьез, по-настоящему извинялся взрослый человек. Но на всякий случай – ведь речь шла об очень важных для него вещах – уточнил:
- И что – если бы вам теперь опять предложили должность губернатора, то вы бы от нее – отказались?
- Разумеется!
- А… премьер-министра?
- Само собой!
- И даже президента?!
- Ну разумеется!
Стас озадаченно покрутил головой:
- Надо же… Вы совсем как тот император Диоклетиан, о котором мы тогда говорили! Вы еще сказали, что не можете понять, почему он, обладая такой властью, какой не имел до него ни один римский император, вдруг решил сам, добровольно отказаться от нее. А теперь, значит, поняли?…
- Да, - подтвердил Григорий Иванович. - И знаешь, почему? Толку-то теперь ему от этой неограниченной власти. Она вместе со всем земным давным-давно для него закончилась. Главное - где его душа теперь и что с ней? Ведь он такое гонение на христиан устроил! В одной только Никомидии двадцать тысяч христиан сжег в храме! Впрочем, ты, наверное, и без меня это знаешь!
- Я? Откуда?!
- Ну, хотя бы из школьной программы!
- Да вы что! У нас совсем другие предметы!
- Как! – не поверил Григорий Иванович. – Неужели самому главному до сих пор не учат в школе?!
- Нет! Нам там до сих пор говорят, что человек произошел от обезьяны! – засмеялся Стас и, вспомнив тетрадь отца Тихона, решил щегольнуть полученными из нее знаниями: - Хотя это всего-навсего никем не доказанная теория, а не закон!
- Надо же… - огорченно вздохнул Григорий Иванович. – А я думал, что только наш директор Юрий Цезаревич делает все для того, чтобы не допустить на уроках ни одного упоминания о Боге!
- Ну почему, у нас иногда упоминают! Батюшка приходил раза два, и учительница пения – она в церковном храме поет – нам много о Нем рассказывает…
- Слава Богу, хоть у вас понемногу начинают говорить правду!
Стас согласно кивнул и с любопытством взглянул на Григория Ивановича:
- А правда у вас костыли есть?
- Зачем? – удивился тот. – Рано мне еще, вроде, на них становиться!
- Да я не про вас! – быстро поправился Стас и объяснил: - Ванька сказал, что тут на днях один мужчина от гангрены, у могилки отца Тихона, исцелился, и вы его костыли, как реликвию, у себя оставили!
- А-а, вон ты о чем! Все верно! Зачем ему было их с собой брать? А нам они для укрепления веры еще пригодятся. В этом, то есть в духовном, смысле, эти костыли нам еще, ой, как нужны! Многие, брат, еще, хромают… От них же первый есмь аз…
Григорий Иванович помолчал, задумавшись о чем-то своем, потом вспомнил о Стасе и спросил:
- Обратно-то когда думаешь ехать?
- Не знаю… - пожал плечами Стас и просительно взглянул на соседа: - А вы мне с билетом поможете?
- Конечно же, помогу!
Григорий Иванович вновь помолчал и заговорил об отце Тихоне, о паломниках, а потом – о церковных делах. Внешне он совсем не изменился, разве что сильно похудел. Стас смотрел на него и начинал понимать, что он, действительно, живет теперь совсем другим. Все его мысли были о храме. То нужно, этого не хватает, того не забыть приобрести… Собственный дом заброшен… Помидоры и огурцы покупные – своим огородом заняться некогда…
Перед уходом он поставил на стол банки с маринованными огурцами, помидорами и кулек с сухофруктами.
- Так что извини – все из магазина, не свойское! Компот-то себе сам сваришь?
- Не знаю! Не пробовал… - беспомощно развел руками Стас.
Григорий Иванович только и вздохнул на это:
- Да, избаловали, как я гляжу, тебя родители! Надо будет сказать им, чтобы были с тобой построже.
- Ну вот, - расстроился Стас. – А говорили, не позвоните!
- Конечно, не позвоню, – кивнул Григорий Иванович. – Во-первых, я же ведь обещал. А, во-вторых, - снова хитро прищурился он, - даже если бы и захотел, не смогу: у меня ведь нет номера их телефона. Это я им при встрече скажу, если они сюда снова приедут. Очень хотелось бы повидаться. Хорошие они у тебя. Поверь, тебе очень повезло на них. Я тут в райцентре приют для трудных подростков курирую и на таких, с позволения сказать, «родителей» насмотрелся… А у тебя отец – кандидат наук…
- Доктор… Уже профессор. Говорят, академиком скоро будет! – не без гордости уточнил Стас.
- Вот видишь! И мама в тебе души не чает! Ну, ладно! Оставайся и подумай-ка о смысле жизни еще раз. С учетом того, о чем мы только что говорили. А компот тебе и Лена сварит!
«…Долгожданный звук трубы заставил кричащих на площади людей умолкнуть на полуслове и разом податься вперед.
Ворота медленно открылись. Взорам предстал широкий, темный проем. В нем, словно зубы акульей пасти, блестя доспехами и остриями копий, стояла центурия кесарийского гарнизона. Посередине ее, на гладком языке мрамора – четверо бунтовщиков.
Крестов было только три.
Глаза людей устремились на трибуна.
Тот надменным – поверх голов – взглядом обвел площадь и, взвешивая слова, точно меняла то золотые, то медные монеты, объявил:
- Согласно римскому обычаю, в честь вашего праздника, прокуратор милостиво дарует прощение и отпускает на свободу Иисуса… - он заглянул в услужливо поднесенный скрибой лист папируса, - вар-Авву!