Старичок-искусствовед, оказавшийся живым классиком современной науки, смущенно покашлял. Было видно, что он чувствовал неловкость за свою знаменитость.
- Однако я обещал показать вам иконы! – как нельзя для себя кстати, вдруг вспомнил он и сделал радушный жест следовать за ним: - Воздадим, как это и положено, сначала Божие Богови, а уж потом – чай или кофе, что пожелаете. То есть, кесарю – кесарево!
Хозяин подвел Василия Ивановича к двери, на которой на церковнославянском языке была прикреплена записка «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, спаси нас!» Словно скрывая то, что делает, он встал спиной, перекрестился, что, тем не менее, не осталось незамеченным Василием Ивановичем, и, открывая дверь, тихо сказал:
- Это молельная комната еще моей покойной матушки. После смерти отца – его расстреляли только за то, что он был из дворян и не скрывал этого, она приняла тайный постриг…
Понимающе кивнув, Василий Иванович переступил порог полутемной комнаты, в которой были задернуты шторы и красновато-золотисто теплилась лампадка.
- Не боитесь оставлять ее без присмотра? – спросил Василий Иванович. – А то мало ли что может случиться! Все-таки открытый огонь. И все это, - кивнул он на дверь, за которой находился домашний музей с бесценными, по его мнению, экспонатами, - может тогда сгореть!
- Наоборот! Мне так намного спокойнее. Ведь зажигая ее, я оставляю квартиру под защитой самого Бога! А это куда надежнее, чем самые хитрые замки и модная теперь сигнализация! - улыбнулся хозяин.
И раздвинул шторы.
В комнате стало светло, и Василий Иванович увидел… глаза. Потом он уже разглядел и лики, и одежды, и кресты, даже какие-то сюжеты с пейзажами на больших старинных темных иконах
Но первое время он видел только глаза. Они были такими глубокими, так неуловимо манили к себе или, точнее, в себя, что он просто застыл на месте и так стоял, не в силах пошевелиться…
Спроси кто у него, сколько это продолжалось – миг или час, и он бы не знал, что ответить!
К счастью, искусствовед словно понимал его состояние. Судя по тому, что в молельную донесся ароматный запах заваренного кофе, он на какое-то время выходил из нее. А если и находился здесь, то ухитрялся даже не покашливать, без чего обычно не мог и минуты.
Не понимая, что это с ним, Василий Иванович смотрел в эти глаза, не в силах отвести от них взгляда. Он не знал, что такое молитва. Он не умел молиться. Креститься и то не знал как. И, тем не менее, вдруг почувствовал, что между ним и изображенными на этих иконах установилась какая-то необычайно прочная - до сладостного томления в сердце - связь.
Казалось, скажи он им только слово, и они тут же ответят ему. Придут на любую помощь. Сделают все, что он ни попросит.
Но такого слова он не находил в своей душе. Она, как вдруг стало понятно ему, оставалась безответной на этот безмолвный вечный зов.
Может, это продолжалось бы еще весь день или даже год. Но старичок-искусствовед вдруг закашлялся – громко и долго, очевидно, выбивая из себя кашель, накопившийся за это время в груди.
- Ч-что это?.. Я такого не ощущал ни разу в жизни! – очнувшись, беспомощно посмотрел на него Василий Иванович и услышал в ответ уверенное.
- Как что? Действие Божией благодати!
Василий Иванович недоверчиво прищурился.
Одно дело слышать от Володьки или читать в библиотеке фамилии веривших в Бога великих ученых, старинные портреты и полувыцветшие фотографии которых он видел в энциклопедиях и научных книгах. И совсем другое – получить это признание от стоящего перед тобой академика множества академий, ученого с мировым именем.
И он, пользуясь таким редкостным случаем, не преминул тут же задать ему вопрос:
- Так вы действительно верите в Бога?
- А как же в Него не верить? – даже растерялся старичок-искусствовед. Казалось, он даже испугался такого вопроса.
И эта растерянность, этот его испуг больше любых подробных и долгих, самых аргументированных объяснений убедили Василия Ивановича в том, что его собеседник действительно верит в Бога.
- Но почему?.. Нет-нет, я не про вас, - опережая протестующий против такого вопроса жест, быстро поправился Василий Иванович. - Почему я не верю и никак не могу поверить! Не просто поверить, а понимаете – до самого донышка сердца!
Искусствовед внимательно посмотрел на него и вздохнул:
- Что я могу вам сказать… Мне ведь намного проще! Я воспринял веру с самого рождения, впитал ее, как говорится, с молоком матери. С детства знал, что такое пост и молитва. Что грех – это плохо и, если согрешишь, надо сразу же слезно каяться, чтобы не отдалиться от Бога. Сколько помню себя, всегда меня окружали эти иконы с их всепонимающими и прощающими глазами. Мама только радовалась, что первое слово, которое я произнес, было не «мама», а «Бог»! И когда началась священная война, она не причитала, не голосила, а просто удалилась сюда. Я с двумя братьями воевал, а она здесь молилась. Ночами не вставала с колен, после чего уже так и не смогла до конца распрямиться. Но - вымолила нас. Трудно поверить, но мы прошли всю войну, что называется от звонка и до звонка, причем, один в танке, другой в пехоте, один я ординарцем, зато - боевого комбата, и вернулись домой без единой царапины! Между прочим, они тоже до сих пор еще жи…
Искусствовед вдруг остановился на полуслове и виновато взглянул на затаившего дыхание от такого рассказа гостя:
- Но что это я все о себе, да о себе? Наверное, потому что не знаю, что ответить на ваш вопрос, и в итоге как быть вам, по словам одного поэта, - поколению, не отстоявшему Литургий. Да, - пожевал он губами. – Не знаю. В одном лишь уверен: хотите вы того или не хотите, а отстоять их придется! Если, конечно, хотите спасти свою душу.
- Спасти? От чего?
- Как от чего? От ада, конечно! Чтобы вечно быть с Богом – в раю!
Василий Иванович был не на шутку озадачен. Странно было слышать от ученого такого уровня, и даже не уровня, а – масштаба сказанные всерьез слова: «рай», «ад». Одно дело слышать их от какой-то старушки. Но чтобы всерьез рассуждал о них человек, обладающий беспощадно критическим и умеющим проникать в самую суть любой проблемы его науки аналитическим умом! Конечно, он тоже уже доживал свой век, и ему утешительней было верить в загробную жизнь, чем отрицать ее. Но ведь он только что сказал, что такая вера у него с раннего детства! Все это как-то не укладывалось в голове у Василия Ивановича.
И он, забывая о своем недавнем вопросе и уже полученном на него ответе, воскликнул:
- Вы что, и правда, верите в это?
- Верю? – на этот раз удивился ученый. – Я этим живу!
- Чем?
- Тем, что я бессмертен и душа моя – вечна!
- Ну а чем вы можете доказать это? В то, что невидимое и неслышимое существует! Этот ваш рай, ад… - перечислил Василий Иванович и выпалил самый главный, неоспоримый, с его точки зрения, аргумент: - Что после смерти нас ждет жизнь… Ведь ОТТУДА еще никто не возвращался!
- Вы в этом уверены? – так тихо и спокойно спросил искусствовед, что Василий Иванович даже растерялся. Таким тоном обычно говорят люди, абсолютно и самым надежным образом – благодаря лично пережитому опыту – уверенные в своей правоте. Но, тем не менее, он не думал сдаваться.
- Вы мне еще про воздушные мытарства расскажите! - усмехнулся он, вспоминая свой утренний разговор в автобусе.
Но ученый собеседник не принял его иронии. Наоборот, впервые, сколько он с ним общался, упрекнул его:
- Напрасно вы с такой беспечностью говорите о них. Поверьте, там нам уже будет не до улыбок!
- Но почему вы так говорите? На каком основании? – воскликнул Василий Иванович. - Вы что – действительно верите всерьез, что после смерти нас ждет коридор с комнатами, где сидят судьи и палачи?
- Насчет коридора не знаю… - покачал головой ученый. - В переводе на современные понятия, это, наверное, скорее, что-то наподобие таможни, где будет проверяться весь набранный за жизнь багаж, с которым мы направимся в Царство Небесное. Там ничего уже нельзя будет декларировать или припрятать! Хорошо, если у нас найдут одни добродетели. Ну, а если это будут одни нераскаянные грехи?
Василий Иванович слегка растерянно посмотрел на собеседника, которому трудно было не верить, и осторожно спросил:
- Вы знаете, пока все это так бездоказательно… А у вас первоисточника по этому вопросу нет?
- Есть и первоисточник! Небольшая, но весьма душеполезная книжечка о прохождении этих мытарств блаженной Феодорой. Сейчас я дам вам ее почитать на время!
Старичок-искусствовед подошел к книжной полке, на которой, судя по надписям на корешках, стояли церковные книги, и виновато развел руками:
- Ах, досада! Уже отдал! Но ничего – попрошу вернуть. Или найду новую у знакомого букиниста. Последнее, по опыту, будет гораздо проще! – пообещал искусствовед и стал доставать с полки толстые книги, приговаривая: