Видя, что чужестранцы не уходят, Накдимон-Никодим развязал кошель. Не желая оскверняться прикосновением к язычникам, он бросил монетку прямо на мостовую.
Теофил нырнул за ней и, надкусив, сунул за щеку.
- Прости! – с улыбкой извинился за него мужчина. – Мы не нищие. Я – Апамей из Антиохии-на-Оронте. Дома у меня своя камнерезочная мастерская. Просто я принял тебя за старшего сына…
- Как ты смеешь, сириец! – с гневом вскричал собеседник Накдимона. – Спутать какого-то бродягу с уважаемым всеми фарисеем, с нашим учителем?!
- Я – грекос! И мой сын не бродяга, он имеет римское гражданство! – с вызовом заявил мужчина. – А что касается ваших учителей – вижу я, как вы обращаетесь с ними! Сегодня пальмовые ветви под ноги, а завтра – на крест!
Он резко показал рукою в сторону центурии и, не увидев ее, ахнул:
- Однако, заболтались мы тут, Теофил… Идем!
Не теряя достоинства, антиохиец вежливо поклонился Накдимону, ухватил крепче за руку точно скопировавшего каждое его движение сына и снова заспешил из толпы.
- Мне что? Я живу по закону!.. – доносилось справа.
- …распнут, и можно праздновать пасху, воссылать молитвы Богу! – слышалось слева.
- А что я? Что сказал священник, то и прокричал!..
Когда Апамей с сыном вышли на улицу, по которой, все также уныло звякая доспехами, брели воины, то увидели, что даже опередили их.
В этом не было ничего удивительного. Легионеров сдерживал выбившийся из сил Иисус. Как ни торопили Лонгина священники, тот лишь разводил руками и красноречивыми жестами предлагал им самим понести за Него крест.
Улица была узкой и грязной. Кое-где, спасая прохожих от палящего солнца, между домами были натянуты циновки. Под ними, лениво переговариваясь, сидели старики. Нарядно одетые люди с торжественными лицами несли по направлению к храму годовалых агнцев.
Столица Иудеи жила обычной предпраздничной жизнью. Показательная казнь, введенная римлянами именно для таких дней, вплеталась в нее так же привычно, как лишняя лента в косу вдовицы.
- Мессию! Мессию ведут!.. – кричала бежавшая перед процессией иерусалимская детвора.
Старики, прохожие грозили им палками и громко возмущались:
- Разве такого Мессию заповедовали ожидать нам пророки?
- Жалкий, избитый, оплеванный язычниками!
- Обратите внимание, он же едва держится на ногах – тьфу!
Лишь немногие взирали на Иисуса с надеждой.
- Яви свою силу, и все поверят, что ты – Мессия! – с болью в голосе кричали на арамейском – иудеи.
- Что ты – Христос! – переводя еврейское слово на эллинский, вторили им прозелиты[8].
Иисус поднял глаза, обвел измученным взором легионеров, священников, кричащих людей… покачнулся… Если бы не грубая помощь римского воина, Он наверняка бы упал, придавленный тяжестью креста.
- Вот и вся его сила! – послышался чей-то язвительный возглас. – Рака![9]
Жующий старик с криком: «Правильно, что на крест – на такого и камень тратить жалко!» бросил в Иисуса огрызок сушеной смоквы. В шествие полетели черепки битых кувшинов, кости, палки… Самые отчаянные иудеи, дрожа от ярости, старались дотянуться посохами хотя бы до края креста, который, теряя последние силы, нес Иисус.
- Центурия! – обнажая меч, прорычал Лонгин. – К бою!
Легионеры с готовностью выставили перед собой копья. Успевшие получить предназначавшиеся Иисусу плевки и удары не преминули воспользоваться случаем, чтобы больнее отомстить обидчикам.
Иудеи, давя друг друга, хлынули назад.
- Да что это делается?! – хватая сына, заметался в поисках безопасного места антиохиец.
Лишь прислоняясь к стене не так облепленного иудеями дома, они, наконец, смогли отдышаться. Крепко обнимая Теофила, мужчина скользил расширенными глазами по обезумевшим людям: какое тут старшего найти – младшего бы не потерять!
Медленно, словно в тягучем сне, прошла мимо них центурия. В просветах между идущими воинами были видны три, несущие кресты, фигуры. Два бунтовщика еще кое-как плелись, согнувшись в три погибели. Зато Иисус… Он все ниже и ниже клонился под тяжестью креста. И крест этот был похож на тень огромного орла – священной птицы главного бога язычников – распростершего крылья над своей жертвой.
Позади центурии шли плачущие женщины и простолюдины. Антиохийцы пристроились к ним. Здесь уже не ругали Иисуса. Наоборот, называя пророком, Мессией – жалели. Апамей, невольно расположившись к ним, стал расспрашивать о старшем сыне.
- Смотрите! – вдруг пронзительно закричал кто-то. – Крест!..
Апамей посмотрел вперед и вместо трех крестов увидел лишь два.
- Эй, кто-нибудь, посмотрите, что там случилось! – взмолился пожилой ремесленник, один из тех, кто просил Иисуса доказать, что он – Мессия.
Самый расторопный из мальчишек бросился к ближайшему дому, ловко взобрался по щербатой кладке на крышу.
- Упал! – сложив ладони рупором, сообщил он. – Книжники обступили центуриона! Тот остановил бедняка с мотыгой, приказывает ему что-то… Ага! Поднять и понести за Учителя крест!
- А что сам Учитель?
- Встал! Говорит… Да тихо, вы! – мальчишка замахал рукою на женщин.
- Что Он сказал? Что?! – заволновались люди, и вскоре, по живой цепочке, из уст в уста понеслось:
- Говорит, не плачьте, дочери иерусалимские, обо мне! О себе плачьте. О детях ваших!
При этих словах женщины подняли такой душераздирающий вой, что Апамею пришлось, как раньше, знаками объяснять сыну, что сказал Иисус.
Шествие снова тронулось в путь. Воины пошли намного быстрее, и сразу стало заметно, как устал Теофил.
Когда они вышли из города, люди уже облепили голое, без единого деревца возвышение у дороги, рядом со старой крепостной стеной.
Центурия, рассыпавшись цепью, красной полосой окаймляла место казни. На самой макушке горы – Теофил до боли вцепился в локоть отца – высились три креста с распятыми...»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Иди и буди!
Глава первая