- Этой штукой ночью бьют, с подсветом, - сказала Муся.
- А я и днем умею.
- Как это?
- А вот так, смотри...
Он скрылся за кустом. Через минуту, стоя в маленькой долбленой лодке, отталкиваясь прямо острогой, он вышел на стремнину и замер в напряженном внимании. Лодка тихо скользит по воде, парень стоит, замерев, глаза устремлены в воду, в согнутой руке острога, как гарпун. Вдруг бросок, промелькнувшая в воздухе острога - и вот уже бьется на поверхности реки, поблескивая белым брюхом, пронзенная острогой нельма. Парень берет со дна лодки весло, подгребает и снимает нельму.
- Видала? - показывает он Мусе.
- Здорово! - восхищенно произносит она. - Как вас зовут?
- Меня? Василий, Силантьев...
- А меня Муся.
- Слыхал.
Костер на берегу реки. Двое молодых парней и Муся едят уху. Муся уже успела обсушиться.
- Кто же вас выучил так бросать острогу? - спрашивает Муся.
- Дядя Аржакон, - отвечает Василий.
- Кто, кто? В жизни не слыхала такого имени.
- А между прочим, про него сам Пушкин написал, - сказал Василий.
- Где это? Не помню.
- Ну как же! "И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус..." Так вот тот самый дикий тунгус и есть мой дядя. Правда, он теперь уже не дикий, а совсем прирученный. Домашним стал.
- А почему вы не похожи на тунгуса?
- Почему нет? Немножко есть такое дело. - Он приставил пальцы к вискам и растянул глаза.
- Ой, и в самом деле! - засмеялась Муся. - Как интересно!
- Чего? Тунгусом быть?
- Нет, иметь такого дядю. А вы учитесь или уже окончили?
- Оканчиваю лесную школу... Потом поступлю в Петровскую академию...
- А я поступлю на высшие Голицынские курсы при этой академии. Там сейчас моя сестра учится.
- Слыхал. Серьезная барышня...
- Ей официально засчитывают практику у папы. А мне нет.
- Где же ты учишься?
- В коммерческом, в Тюмени. Мне уже немного осталось.
- Сколько?
- Пять лет.
- Пустяки... - говорит Василий.
Верхом на лошади подъезжает Муся к селекционной станции. Вдали виден двухэтажный, обшитый тесом лабораторный корпус, жилые дома, конюшни... А здесь, на переднем плане, огромные, на много десятин, питомники; и пшеницы, и ржи, и овса, и кукурузы, и картофеля, и чего только нет здесь; все забито аккуратными рядками, всюду таблички с надписями, и все по делянкам. И люди, кропотливо обрабатывающие эти делянки, - все больше молодежь.
Ирина обрабатывает колосья, увидев подъезжающую Мусю, распрямляется.
- Ты где это носишься?
- Меня дядя Федот посылал лошадь искупать.
- За это время и слона можно было вымыть. А кто деляну за тебя станет обрабатывать? Дядя Федот? Или колоски ждать тебя станут?
- Не беспокойся, от тебя не отстану...
Муся шевельнула коня, и он перешел на рысь.
Возле конюшни неподалеку стоял и ждал ее конюх Федот, чернобородый, в длинной синей рубахе, перехваченной тоненьким ремешком.
- Иль случилось что? - с тревогой спросил он подъезжавшую Мусю.
- Да ничего особенного, - отвечала Муся. - Просто я упала в воду, ну и обсыхала.
- Не ушиблась? - суетился Федот, привязывая коня.
- Пустяки...
- Сестрица на вас гневается. Самая, говорит, кастрация колосков подошла, а она прохлаждается.
- Ее просто завидки берут, что я быстрее работаю.
- А что же это за кастрация такая? Ну, к примеру, жеребца облегчить или там боровка - это я понимаю... Промежности, значит, вычистить. Лишние штуки, извиняюсь, удалить. А здесь колоски. И что у них могут быть за штуки? Я, конечно, извиняюсь... Мудрено...
- Все очень просто - надо пыльники удалить, ну, тычинки, а пестики оставить...
- Гм... значит, и у пашеницы есть тычинки, да ишо и пестик? Скажи на милость, всю жизнь прожил, а вот ни тычинок, ни этого самого... у пашеницы не видал.
- Да поглядите, я вам покажу. И научу, как делать кастрацию.