Я вёз Эдика вслед за Ларисой Павловной, которая вела нас к большому, красивому административному зданию, которое выгодно отличалось от остальных строений, попадавшихся нам на пути. Оно было на два этажа выше окружавших его зданий. По углам строения, на крыше стояли высокие красивые статуи советского времени. А центр крыши украшал высокий шпиль, заканчивавшийся пятиконечной звездой в круглой оправе.
Подойдя к одному из многочисленных входов, Лариса Павловна достала электронную карту-пропуск. Только сейчас я заметил, что все двери были автоматическими. Лариса Павловна провела картой справа от двери, после чего прозвучал мелодичный звук, оповестивший нас о разрешении на вход. После входа в само здание, мы прошли ещё внутренний контроль, а затем направились к одному из лифтов, расположенных в просторном холле. Лариса Павловна вновь провела картой вначале на входе в лифт, затем в самом лифте. Эдик не удержался.
— Безопасность у вас тут, будто атомную бомбу создаёте.
В ответ, Лариса Павловна лишь подняла брови вверх, как будто удивилась его комментарию. Но ответить ничего не успела, поскольку лифт привёз нас на нужный этаж. Выйдя из него, мы прошли финальный контроль перед массивной дубовой дверью и, наконец-то предстали перед Петром Александровичем. Который оказался довольно высоким стариком возраста Фёдора Геннадьевича. Кроме того, это был тот самый старикан из больницы, в которую я попал после ворошителей.
— Лариса Павловна, можете идти. Да-да, я сам пообщаюсь с молодыми людьми.
Женщина нехотя удалилась из кабинета, а мы остались наедине с Петром Александровичем. Он пристально разглядывал нас, заглядывал то одному, то другому в глаза, отчего мне даже стало немного не по себе.
— Ну что? Выкладывайте. Шантажировать пришли или с добрыми намерениями?
— Нам информация нужна. Дайте нам её, и мы не пойдём в с… — начал было Эдик, но я его остановил, крепко сжав плечо. Пётр Александрович явно был подготовлен к подобному и блеф раскусил бы сразу. Я припомнил день запуска нашего нагнетателя и предыдущие неудачные опыты.
— Пётр Александрович. В первую очередь, хочу передать вам привет от Фёдора Геннадьевича. Он сказал мне, что успел создать стабильный контур первого источника энергии, но не учёл, что для подобного устройства недостаточно потенциала в пятнадцать киловатт. Малое количество энергии в недостаточной мере обеспечило мощность магнитного поля, удерживающего цепную реакцию, что и стало причиной выброса нестабильных частиц в окружающее пространство. Скорее всего, вы уже решили данную проблему и нагнетатель запущен на четверть предполагаемой мощности.
От моего монолога челюсти отвисли у обоих — и у Эдика, и у Петра Александровича.
— Советую обратить внимание на показатели давления в коллайдере — они должны быть, как минимум, на шесть-семь порядков ниже атмосферного, а лучше на все десять.
— Спасибо, уже сделали… Передайте… Погодите, Фёдор Геннадьевич умер. Чего вы мне тут зубы заговариваете?! Пошли вон отсюда!
С этими словами, Пётр Саныч поднял трубку телефона внутренней связи.
— Пётр Александрович. Мы с Эдуардом — переселенцы из другого мира. Вы меня четыре дня назад попросили напомнить, что Фёдору Геннадьевичу должны. За то, что он вас в горах спас. Сказали, что тот случай только вы вдвоём уже помните. Лет сорок назад было, не меньше.
Пётр Саныч замер, как-то по-другому глядя на меня. Мне даже показалось, что в уголке глаз я увидел какой-то блеск. А затем, он медленно положил трубку и сложил руки в замок.
— Так. В горах, значит. И что там произошло?
— Не знаю точно. Вы сказали, что ноги переломали, а Фёдор Геннадьевич по льдам вас тащил. В детали не вдавались. Сказали только, что на всю жизнь в горы зареклись ходить. С тех пор никогда и не ходили, но очень хотите.
Пётр Саныч уставился на стол и начал машинально перебирать какие-то документы.
— И действительно… Только он об этом и знает. Пошли мы тогда в горы вдвоём. Молодые, горячие. Считали, что море по колено, горы по плечо. На одном из уступов сорвался я, метров с шести и прямо на лёд прямыми ногами грохнулся. Федька всё уговаривал меня в сцепке лезть, а я торопился его опередить и сам себе страховку прокладывал. Вот только колышек то ли вбил неправильно, то ли лёд просто треснул — вырвало его, и два, которые ниже вбивал тоже выдернуло уже от скорости падения. Думал, что загнусь прямо там, но Федька и правда вытащил тогда. И меня и себя. Два километра вниз, два по равнине, ещё два вниз. Дотащил всё-таки до лагеря, засранец. Все пальцы себе отморозил на ногах, до ампутации дошло, а дотащил.
На этот раз, нам с Эдиком стало совсем неловко, потому что блеск в уголках глаз превратился в две скупые старческие слезы. Пётр Саныч замолчал на какое-то время, а потом подобрался и вновь на нас внимание обратил.
— Значит живой он там? В другом мире?
— И не в одном, Пётр Саныч. В куче миров. В некоторых вы даже дружите также крепко, как здесь. Вот только нам помощь ваша нужна позарез. Фёдор Геннадьевич сюда попасть не смог, потому что погиб, видимо.
— Не думал, что на своём веку удивлюсь чему-то. Чем помочь вам? Нагнетатель, и правда, запустили уже. Дело завершили Федькино. Что дальше делать — пока планов чётких нет.
Нам с Эдиком пришлось рассказать Петру Санычу всё, что мы успели узнать. И про опасность нагнетателей, и про их истинное предназначение, и про Полоскова.
— Вот гад! С самого начала Феде говорил, что недоговаривает Полосков о чём-то. Появился из ниоткуда, ушёл в никуда. За год работы у нас успел полностью нагнетатель теоретизировать и практическую модель собрать. Не может быть такой скорости, такого быстрого практического применения в нашей области. Теорию ещё опробовать надо, доказать практическими первыми опытами, провести точные расчёты. А тут всё, как готовенькое было. Все опыты давали стопроцентный ожидаемый результат. И в академии он не числился.
Я перебил Петра Саныча.
— Погодите, целый год? Он был с вами целый год?
— Целый год. Только график у него свободный был. Отпуска часто за свой счёт брал.
Эдик присвистнул.
— Да он по мирам всем мотался. В каких-то мирах, десять лет назад началось всё, в каких-то пять. А запустить нагнетатели, видимо, примерно в одно время нужно было. И процесс был запущен два месяца назад. Только он не рассчитал нагрузки немного. В некоторых проекциях эксперименты неудачей закончились. Вот он и прыгал весь последний год между мирами. Только, видимо, не как мы, случайно, а полностью прогнозируемо, безо всяких ограничений. С ума сойти, с кем мы дело имеем?
Я покачал головой.
— Я не знаю точно, но видно, что он продумал всё до мелочей. Все процессы досконально изучены, у него чёткий продуманный годами план. Решения его взвешенные и неоднократно обдуманные. И в этот план неожиданно втиснулись мы. Он и попытался нас устранить, как смог. Только он ведь не профессиональный убийца, и не борец какой. Учёный. К тому же, видимо, возраст у него тоже не малый. Потому и действует осторожно, на прямой конфликт не идёт. И при этом, кажется, что последний шаг тоже сделать боится. Он будто повод ищет, чтобы я его действия оправдал. Я думаю, что не всё потеряно. Узнать бы о нём подробнее, кто он, откуда, что с его миром случилось.
Пётр Саныч повертел ручку в пальцах и встал со своего кресла.
— Федя говорил, что Марк был скрытным очень. Но один раз, они всё-таки зашли в местную забегаловку, выпить. После пары стопок, Марк ушёл в фантастику, философию, в общем, обычный бред мужика под градусом. Но одно из его рассуждений мне очень хорошо запомнилось. Фёдор мне его почти дословно передал. Вот, представь, говорит. Есть мир, в котором не существует никакого исследовательского простора. В нём нет звёзд, нет космоса, в привычном понимании, нет вселенной. Есть только солнечная система. И всё. Нет, точнее не так. Это всё было, но, в какой-то момент, исчезло. Что произойдёт с человечеством, которое это всё потеряло? И тут ты узнаёшь, что есть рядом миры, в которых всё это есть. И ты можешь туда попасть. Что бы ты сделал?
Пётр Саныч сделал небольшую паузу.
— Потом они, конечно, ещё поспорили о невозможности существования такого мира, посмеялись, подвыпили и отправились по домам. Но история эта мне в голову запала очень. А что, если бы, действительно, кроме солнечной системы, мы бы ничего не видели в небе? Вы бы смогли отказаться от звёзд, от космоса, от галактик? Что если бы в небе была полная тьма? Если бы в какой-то момент, у нас это всё забрали?
Я попытался представить себе небо без звёзд. Чернота, среди которой летают только несколько видимых планет и редкие гости из астероидного пояса и облака Оорта. От этой мысли мне стало не по себе. Нет, я бы, наверное и не задумался об этом, если бы родился без звёзд на небе. Но что случилось бы со мной, если бы это у меня забрали? Забрали рассуждения о бесконечности вселенной, о бесчисленных мирах, на которых могут жить какие-то существа, забрали миллионы тем для фантазий. Наверное, я бы не смог с этим свыкнуться. Но почему в его мире кто-то «забрал звёзды»? Что произошло там? Какой катаклизм?
— Я думаю, об этом можно долго рассуждать. Ясно, что какой-то катаклизм заставил Марка Полоскова совершать все эти поступки. Детали о мире, в котором нет звёзд — интересная зацепка. Но пока непонятно, что с ней делать. Пётр Саныч, нам нужно попасть к нагнетателю. Мне кажется, что присутствие рядом с ним, знакомая обстановка, может спровоцировать восстановление моей памяти. Я понемногу начинаю приходить в себя — каждый день у меня появляются новые воспоминания, сны. Но, чем ближе я оказываюсь к своей цели, тем ярче эти видения. Поэтому, мне кажется, что близость нейтронного нагнетателя положительно скажется на моих воспоминаниях. Поможете?
— Без проблем. Только допуск придётся оформить. А это займёт целый час. Пойдёмте перекусим пока, у нас столовая отменная. Время уже девять, ужинать сегодня дома, я, видимо, уже не буду.
Пока нам готовили нужные документы, мы отправились в столовую. За обедом, Пётр Саныч успел нам рассказать и о том, что случилось во время эксперимента. К моменту старта испытания, Фёдор Геннадьевич успел неоднократно проверить все теоретические расчёты. Они основывались на математической модели Полоскова, который брал за основу существование неких источников нестабильных частиц — и это подтверждалось практически, при проведении простейших экспериментов. Такие источники Полосков называл мостами. Мосты не существовали в какой-то конкретной точке вселенной. Они могли возникать в любом месте, достаточно было создать для этого определённые условия.
Но, во время самого испытания что-то пошло не так. Запуск нагнетателя создавал мост и начал получать нестабильные частицы в огромном количестве. Но поток оказался настолько мощным, что даже закладываемый запас в несколько порядков не помог устройству справиться с таким напором. Итог — повышение температуры, уничтожение стабилизационного поля, неконтролируемая цепная реакция, взрыв и выброс частиц в окружающее пространство, гибель двух сотрудников, разрушение лаборатории, исчезновение Полоскова.
Прямо в столовую, к нам пришёл какой-то молодой человек, передал Петру Саныча документы, что-то шепнул на ухо, после чего нас повели по очередным лабиринтам в новую лабораторию с нагнетателем. Вначале мы прошли несколько корпусов по улице, затем зашли в одно из небольших строений, которые были рассыпаны по всему исследовательскому комплексу и больше всего напоминали складские помещения.
Внутри же одно из таких помещений оказалось вполне современным просторным лифтом. Лифт довольно долго вёз нас вниз, а когда мы остановились, нашему взору предстал огромный свод бункера, высотой метров в пятнадцать. По центру бункера стоял тот самый нагнетатель, над которым мы с Фёдором Геннадьевичем трудились и в самой первой проекции, которую я помнил достаточно хорошо. Всего одно небольшое устройство. На огромный бункер. По периметру бункера, который по форме напоминал огромную восьмиугольную бойцовскую клетку, стояла аппаратура, ходили люди. Кто-то собирался домой, закончив свою смену, кто-то, наоборот, только заступал на дежурство. С одной из сторон, к нагнетателю вела небольшая дорожка, шириной около двух метров. Эдик подал голос.
— Я смотрю, вы решили обезопаситься по полной.
— Да, последний инцидент произвёл на нас сильнейшее впечатление. Судя по показателям датчиков, взрыв мог оказаться куда сильнее. Знай мы тогда наверняка, что Полосков использует нас, не задумываясь, уничтожили бы устройство. Но теперь, как вы понимаете, уже поздно. Нагнетатель запущен и полноценно функционирует. Теперь остаётся только ждать.
Мне в голову пришла мысль, что стоит попробовать подойти к устройству ближе и рассмотреть его подробнее.
— Можно, я подойду к нагнетателю?
— Можно. Мы проверяли, при нормальном функционировании, он никакой опасности не представляет. Пойдёмте, я предупрежу всех, что вы войдёте в зону работы нагнетателя.
Мы спустились с небольшого возвышения по круговой лестнице. Пётр Саныч провёл нас к дорожке, ведущей к нагнетателю, и сделал приветственный жест рукой, предлагая меня пройти по ней. Я посмотрел на часы и, не задумываясь, сразу отправился к источнику наших бед. Времени до полуночи оставался всего час. Я с горечью подумал, что не успел вернуться вовремя в клинику и даже не предупредил об этом лечащего врача. С другой стороны, если у нас не получится остановить запуск цепи нагнетателей, это уже будет не так важно.
Эдик решил остаться вместе с Пётр Санычем, поэтому я шёл в полном одиночестве. За мной наблюдали камеры, приборы, люди, друзья. Поначалу ничего не происходило. Но, чем ближе я подходил к прибору, тем больше меня начинало знобить. В какой-то момент, я понял, что вокруг происходит что-то странное — освещение вокруг меня принимало всё более холодный оттенок, а люди начали как-то по-другому себя вести. Присмотревшись, я понял, что они двигаются так, будто я смотрю запись на ускоренной плёнке. Я понял, что нагнетатель не только меняет содержание элементарных нестабильных частиц, но и влияет на само пространство-время. Возможно, это являлось побочным эффектом избытка нестабильных частиц, а может быть, кроме самих частиц, нагнетатель привносит в проекцию что-то ещё.
Добраться до самого нагнетателя я не успел — остановившись в паре метров от устройства. Несмотря на то, что до него было всего с десяток метров, и это расстояние я прошёл довольно быстро, время вокруг значительно ускорилось. Тот час, который оставался до запуска нагнетателя, для меня, субъективно, прошёл за тридцать секунд. А потом нагнетатель перешёл в новую стадию. Я смог воочию понаблюдать за его запуском. Люди вокруг носились так, я не успевал уловить, что они делают. А затем резко встали, замерев, как каменные истуканы. Замерли не только люди — замерло всё вокруг. Также, как и в прошлый раз, время в этой проекции значительно замедлилось. Я же вновь мог спокойно передвигаться. Поэтому, я не стал сомневаться и подошёл к самому устройству.
Сам нагнетатель больше всего напоминал электронную пушку, с которой мне когда-то довелось поработать в лаборатории. Огромная труба, из которой, со взгляда стороннего наблюдателя, хаотично торчали разные приборы, окна для наблюдения, насосы, анализаторы. Только некоторые части устройства были довольно подвижными. Я притронулся к поверхности нагнетателя и тут же отдёрнул руку — он был чудовищно ледяным. Сбоку я увидел сенсорную приборную панель, на которой были изображены с десяток шкал со статусами загрузки. На самой первой шкале стояла отметка — девяносто пять процентов. Три последних шкалы остановились на отметке сорок девять процентов, двадцать пять процентов и пять процентов. Когда третья с конца шкала достигла отметки в пятьдесят процентов, мир вокруг начал меняться.
Я оглядывался по сторонам, а пространство, словно разрывало на части. Повсюду, вокруг меня появлялись рваные дыры с человеческий рост, которые, словно окна давали заглянуть мне в другие проекции. Везде я видел одну и ту же картину — замерший мир, замершие люди. И лишь за одним «окном» ничего особенного не происходило — оно было абсолютно пустым. Затем, в нагнетателе что-то щёлкнуло, загорелись несколько кнопок на небольшой приборной панели, после чего изображение в пространственной дыре прояснилось.
Там сновали чумазые учёные в грязных лабораторных халатах и странного вида очках, больше всего напоминавших очки газосварщиков. Они совсем меня не замечали. Следующая проекция. Нагнетатель запущен на пятидесятипроцентную мощность и теперь готов отправлять поток избыточных нейтронов дальше. На душе стало неспокойно. Кажется, я это уже видел десятки раз. Только вспомнить никак не мог.
— В этом мире мне делать больше нечего. Пора дальше.
Я хотело было шагнуть в новую проекцию, на этот раз вполне осознанно, но мир вновь померк.